Подлинные мемуары поручика Ржевского - Шамбаров Валерий Евгеньевич

Старейшины рабов укоризненно качали головами:

— Ах, юный негодяй! Ты предал светлую память всех наших предков, которые были честными, послушными рабами! Ты предал клятвы верности, приносимые нами хозяину и его предкам! Ты наплевал на рабскую честь и перечеркнул лучшие традиции рабства! Будь же ты проклят, отщепенец, недостойный носить высокое имя настоящего раба!

Как вихрь, ворвалась в толпу растрепанная невеста Вальтера и с воплем вцепилась ему в волосы:

— Ишь чего, подлец, выдумал! Ты что, вообразил себя лучше всех нас? Решил, что мы, честные рабы, уже не ровня тебе, свободному? Или счел, что я тоже стану предательницей и побегу, как послушная собачонка, вслед за предателем? Что я ради тебя брошу родину, где покоятся кости всех моих близких, примерных и послушных рабов? Будь же ты проклят, предатель своего рода, своего ремесла и нашего высокого рабского имени!

Беглого отщепенца Вальтера разгневанные рабы забили камнями. А потом, преисполненные чувством выполненного долга, торжественно дали себя высечь за то, что нанесли ущерб рабовладельцу.

77. Напутствие

Когда рыцарь Кольгард уходил в крестовый поход, он преклонил колено перед своей возлюбленной, мадмуазель Глорией, и она напутствовала его вдохновенными словами:

— Возвращайся с победой! Пусть рука твоя не знает промаха, и пусть навечно обнимет тебя моя любовь! — повинуясь внезапному душевному порыву, она сорвала со своей изящной шейки белый шелковый шарф и повязала его красивым бантом на локоть кавалера.

Шли годы. Мадмуазель Глория терпеливо ждала. И однажды дворецкий доложил, что в гостиной ее ожидает какой-то рыцарь. Она бросилась со всех ног, но рыцарь оказался незнакомым — одноглазый, хромой, покрытый шрамами, он вылавливал вшей из подшлемника и стакан за стаканом опрокидывал в себя поданное вино.

— Вы… от Кольгарда? — пролепетала мадмуазель Глория, силясь унять запыхавшееся дыхание.

— А вы не родственница ли ему будете? — замявшись, прохрипел рыцарь.

— Нет… — выдавила она.

— Тогда легче, можно без реверансов, — облегченно вздохнул воин. — В общем, велено передать, что Кольгард плохо кончил. Попал в плен к шайке сарацин, и они принялись спорить, повесить его или отпустить за выкуп. Уже хотели было согласиться на выкуп, потому что для повешения не нашлось подходящей веревки, но в последнюю минуту кто-то заметил шелковый шарф, который этот олух всегда таскал на правой руке. На шарфе и вздернули…

78. Весна

Марите выскочила из натопленной по-зимнему избы на крыльцо, и весенняя тугая прохлада обожгла ее, добираясь до самых колен. Она выплеснула воду из таза, поставила к стене веник и оглянулась, вытирая душный пот и убирая под чепец непослушные локоны. Царила весна. На глазах съеживались сугробы, и сосульки на крышах текли, будто опущенные носы старых дев в приступе насморка. И снегирь скакал тусклым, поблекшим пятном по темнеющему насту. Весна волной захватила и саму Марите, и она, опьянев от шалого ветра и шалой капели, сбежала вниз по крыльцу и тронула снег босой ногой. Жгучая, сладостная игла самой весны будто пронзила ее насквозь… Тут же смутившись и опасливо покосившись на окна, она затерла свой след и хотела уже бежать назад в избу. Но на секунду задержалась, бросив еще один жадный взгляд на окрестности…

Там, на фоне леса, сбросившего снежные оковы, на фоне реки, уже начавшей взламывать лед, сквозь царство всесильной весны скакал на вороном коне рыцарь в серебристых доспехах! Его юное лицо сосредоточенно вглядывалось вперед, ясно показывая, что путь перед ним лежит дальний, и что едет он по какому-то важному делу. Рука с тонкими пальцами властно покоилась на древке копья, а солнечные зайчики, ничуть не считаясь с его рыцарским положением, вовсю ласкались и резвились на сверкающих латах. И так непохож был его стройный стан на кряжистые туловища знакомых лесорубов, так непохожа его рука на их узловатые пальцы, так непохож был его чистый взгляд на их взгляды — то лукавые, то похотливые, то пьяные… Рыцарь давно уже скрылся за лесом, а Марите все еще стояла на крыльце и глядела ему вслед, захлебываясь весенним возбуждающим воздухом.

Теперь весна царила в ней самой, и прежде, чем заснуть, она вдруг представила, как этот рыцарь на обратном пути остановится у их дома. Как он попросит ковш воды. И как он изумится, разглядев под обликом простой крестьянки душу Марите. Как встретятся их глаза… А потом… потом сладко сжималось сердце. Будто от прикосновения босой ноги к талому весеннему снегу…

А потом природа расцвела, взбесились птицы в садах, заливая ночи своим пением. А цветы дурманили морями густых ароматов. И Марите часами простаивала на крыльце, каждый день, каждую минуту готовая к появлению своего рыцаря и боящаяся его пропустить. Домой она шла лишь тогда, когда сон и усталость совсем морили ее, но воздух, пропитанный весенней страстью, настигал ее и в постели. И снова приходили те же грезы. Ковш воды. Встретившиеся глаза. А птицы и цветы подталкивали к новым, все более откровенным подробностям, где одежда Марите оказывалась сваленной на полу вместе с доспехами, а тонкие рыцарские пальцы ласкали так же нежно, как теплый ветерок…

А потом пришло лето и принесло зной. Он отуплял и сковывал желания, оставляя на их месте только усталость, равнодушие и пустоту. Теперь от солнца приходилось прятаться в тень, а когда все же требовалось выйти на крыльцо, Марите безучастно окидывала взглядом пожухлый от жары лес, обмелевшую речку и пыльную дорогу. Эта дорожная пыль, то и дело поднимаемая в воздух тяжелым, душным ветром, садилась на одежду, грязным осадком покрывала ноги, въедалась в трещины загрубевших и потрескавшихся от летней работы пальцев.

Она снова вдруг вспомнила о рыцаре ранней осенью, когда повеяло прохладой, и дожди оживили пусть слабые, но такие же волнующие тени былых шалых запахов. Снова ворвались в бессонные ночи сладкие, греховные грезы. И снова сверкающий рыцарь увозил ее в дальние страны на своем вороном коне. Но осень быстро брала свое. Хлесткий колючий ветер быстро прогонял с заветного крыльца. А потом закружились первые снежинки, и холод совсем загнал ее в стены дома. Теперь Марите старалась в свободное время жаться к очагу — простому и надежному источнику тепла. Правда, иногда причудливые языки пламени напоминали ей полузабытого гордого рыцаря, но они тут же меняли свои зыбкие очертания, не скрывая нереальности этих видений. А в реальности на крыльце выл ветер, да и кому, собственно, может быть дело до какого-то проезжего рыцаря в начищенных доспехах?

А потом пришла зима…

79. Викинги

Викинги, суровые бородатые воины, свирепые бродяги соленых северных туманов, мускулистые хищники, увешанные оружием, на своих стремительных кораблях с драконьими мордами неслышно, мягко, словно стая волков, скользнули в южные моря. Раскрылся ажурный занавес белой пены прибоя и чаек, и перед северными убийцами предстала волшебная страна…

Край чудес. Дворцы вздымали вверх изящные крыши, цвели сады, и теплый ветерок перемешивал в воздухе их пряные запахи. Жизнерадостные бубенцы вьючных животных пели о богатом базаре. Беспечный звон гитар убаюкивал поэзией изысканной любви. Благовест монастырских колоколов успокаивал прихожан своей фундаментальностью. Гомон многолюдных толп разносился далеко, как гомон лежбища морского зверя, не подозревающего о приближении охотников… Губы хищников чуть скривились в непривычных гримасах улыбок. С легким шелестом поползли отточенные мечи из ножен. С плавным скрипом прошуршали по прибрежному песку смоленые носы черных кораблей, украшенные драконьими мордами…

Рушились от ударов таранов изящные дворцы, и по коридорам их неслась в панике нарядная знать, преследуемая хрясткими ударами. Горели сады, и порывы ветра кружили в воздухе удушающую гарь облетающих цветов. Звонко лопались в огне струны гитар, и певчие птицы тревожно перекликались, разлетаясь кто куда. Охрипшими от ужаса голосами орали женщины, не ощущая, как им задирали юбки и умоляя лишь о жизни. Забрызганные кровью колокола монастырей глухо гудели окоченевшими трупами звонарей, качающимися под ветром на их веревках…