Хан: Погоди немножко. Эй, женщина, что ты там примолкла в углу? Обиделась, что ли?
Наложница: Нет, повелитель. Обиды — это неприятная сторона твоей жизни. А жизнь на базарах отучает от такого понятия. Она ведь не похожа на твою.
Хан: И я о том же толкую. Послушай-ка обмывальщицу трупов — тоже другая жизнь, и в ней тоже все есть — чужеземные страны, интриги, любовь, битвы.
Обмывальщица: Вот после битв как раз тяжелее всего. Тоже месиво, но с этого месива надо еще одежду отодрать, остатки доспехов, а пока найдут, принесут — уже воняет. Да еще, того гляди, в теле обломок оружия или наконечник остался, проморгаешь — и на тот свет отправиться недолго. С трупами ведь работа опасная, одной царапинки достаточно.
Хан: Так ты и в походах меня сопровождала?
Обмывальщица: А как же! В походах — самая работа. Дома ты то ли казнишь кого, то ли нет, разрешишь погребение или велишь собакам бросить? А в походе только поворачивайся, и платят с добычи не скупясь — кому друга похоронить, кому брата, кому любовника. Я в обозе всегда ездила.
Хан: Тогда ты помнишь и другое — большой барабан бьет — раз-два-три, раз-два-три, раз-два, раз-два. И сплошная лавина конницы! А кругом степь! Ты любишь степь?
Обмывальщица: Нет, степь не люблю. Жара, трупы быстро разлагаются, а воду для обмывания попробуй найди. То ли дело в городе — все тела под рукой, на виду, и для работы все удобства.
Хан: Да что в них хорошего, в городах! Вонища какая! В Герате, помнишь, как раз от трупной вони холера началась. А в Дамаске что, лучше было, где жители друг друга переели? Разве это сравнить с тем, как пахнет степь?
Обмывальщица: Государь, я не различаю запахов. Это профессиональное, мне иначе нельзя.
Наложница: А ты ее еще со своего стола угощаешь! А ей все равно, что лепешки свежие, что падаль нюхать!
Обмывальщица: Еще недавно, если бы рабыня позволила себе так дерзить государю, то вскоре я ее обмывала бы. Эту было бы приятно обмывать, у нее мягкое и гладкое тело.
Хан: Ее можно понять. Она долго стерегла меня от сквозняков и убийц, а получается, что ты ее оттеснила. Это ведь и в самом деле не очень справедливо, правда? Давай, ты лучше пересядешь рядом с ней, хорошо? Думаю, что это не помешает нашей беседе. Да ты угощайся лепешками, не стесняйся!.. Так значит, ты сочла, что я уже умер и пришла меня обмывать?
Обмывальщица: Только узнать, не нужны ли мои услуги…
Хан: Что-то ты раньше не заявлялась ко мне с такими вопросами.
Обмывальщица: Раньше меня вызывали.
Хан: А сейчас испугалась, что не вызовут? Эй, женщина, хочешь, я расскажу, почему к нам пришла обмывальщица трупов? Наверняка тоже сидела где-то за кустами. Увидела, как вылетела вон танцовщица. Как поспешно ушел лекарь и унес обратно лекарства. А потом погас светильник! И она решила, что я умер, иначе не рискнула бы! Так было, обмывальщица трупов? Говори, я же тебя насквозь вижу.
Обмывальщица: Так, повелитель.
Хан: Ты прекрасно знала, чем грозит тебе ошибка.
Обмывальщица: Мое ремесло вообще опасное. Надо быть ближе и к битвам, и к тебе. Да и с трупами возиться — иногда царапинки достаточно.
Хан: Ты хотела застать трупик посвежее, не такой опасный? Да знаю, знаю, я же сказал, что вижу тебя насквозь, даже через шаровары. Женщина, хочешь открою, почему пошла на риск обмывальщица трупов? Из жадности. Здесь оставалась ты, и она побоялась упустить столь выгодную работу!.. Что пригорюнилась, обмывальщица трупов? Уже оцениваешь собственное тело?
Обмывальщица: Нет, повелитель.
Хан: Правильно, это уже другие будут его оценивать. Ты человек опытный и знаешь, что такое принять живого властелина за покойника. Поэтому даже обижаться не на что. Женщина, убей эту обмывальщицу трупов.
Наложница: Как это?
Хан: Фархада из тебя все равно не получится, поэтому просто прирежь или пристукни чем-нибудь. Не волнуйся, если сразу не сумеешь, она потерпит. Она же слышала мой приказ.
Наложница: Нет, повелитель, я не буду ее убивать. Мне нельзя.
Хан: Почему?
Наложница: Кто ж меня потом купит? Кому нужна рабыня, убивавшая людей? Так и проторчу всю жизнь на одном базаре.
Хан: Ты так считаешь? Ладно, тогда не убивай. Обмывальщица трупов, ты можешь идти. Постой, завтра приходи еще! Поболтаем, нам есть что вспомнить. Ну ступай! (Обмывальщица Трупов уходит.)
Наложница: Почему же ты не приказал ей казнить меня за ослушание?
Хан: Пока не хочется. Тогда ухаживать за мной осталась бы она, а это как ворона возле издыхающего зверя. Раздражает… (Вбегает Танцовщица и начинает пляску.) Это еще что такое?
Наложница: Танцовщица. Наверное, вспомнила, что пора возбуждать повелителя на ночь.
Хан: Она что, так дисциплинирована?
Наложница: Может, просто глупа.
Хан: И что это она изображает?
Наложница: Это “Жаркий огонь”, индийский танец. Он разжигает мужскую страсть. Она постепенно раздевается, будто ей жарко. Но основное внимание туг надо обращать на ступни ног — они будто скачут по горячим углям…
Хан: Стой, хватит! Девочка, ты помнишь визиря Юсуфа? Он всегда сидел у меня по правую руку.
Танцовщица: Нет, повелитель. Нас учили смотреть только на тебя.
Хан: И палача Фархада не помнишь?
Танцовщица: Нет, повелитель. Ты еще не приказывал казнить меня.
Хан: И Марбека не помнишь? И Фаруха — такой незабываемый мужчина?
Танцовщица: Нас учили не видеть мужчин, кроме повелителя.
Хан: Чему же еще вас учили?
Танцовщица: Разным танцам и другим способам угождать повелителю.
Хан: Танцев не надо. Здесь и без индийского огня душно. А на твои ноги я уже обратил внимание — они красивые, сильные и могут быстро бегать. Вот и беги отсюда. (Танцовщица убегает.) Где ты научилась разбираться в танцах?
Наложница: На базаре, где же еще. Там часто выступали танцовщицы.
Хан: Опять базар! Я уже устал от твоего базара.
Наложница: Да, ты выглядишь утомленным. Только думаю, что ты устал не от моих базаров, а опять растравил себя ненужными воспоминаниями.
Хан: Ненужными? А что у меня еще осталось кроме воспоминаний!?
Наложница: Вот что осталось, то и нужно беречь, а не изводить себя.
Хан: Все-то ты знаешь!
Наложница: Не все, но мне этого хватает. Знаю, например, что ты устал, и тебе надо поспать.
Хан: Да, устал. Помоги мне лечь.
Наложница: Мне лечь рядом с тобой?
Хан: Как хочешь.
Наложница: Я лягу. Старая славянка рассказывала, что царю Сулейману в старости специально клали в постель молодых девушек, чтобы поддерживать силы.
Хан: Дура она была, твоя старая славянка. Но все равно, ложись. Вдруг меня опять будет знобить.
Наложница: Сейчас, только разденусь.
Хан: Ты тоже решила исполнить индийский танец огня? Уж не хочешь ли соблазнить старика?
Наложница: Нет. Просто и в самом деле душно.
Хан: Так открой полог. Там, наверное, пришла ночная прохлада, оживает трава, листья…
Наложница: И не проси, повелитель. Сколько трудов, хлопот, переживаний — и чтобы один сквозняк все погубил? Нет уж, я могу и потерпеть.
Хан: А я?
Наложница: И ты тоже. Другого тебе все равно не остается.
Хан: Ты наглеешь. Смотри — доиграешься. И зря ты надеешься на отсутствие палача — вот прикажу самой удавиться…
Наложница: Пожалуйста. Я — твоя рабыня, и мое тело в твоем распоряжении. А с кем останешься? Обмывальщица трупов за тобой ухаживать будет? Или девчонка-танцовщица?
Хан: Ладно уж, ложись. У тебя аппетитные сисечки. Даже старику приятно посмотреть.
Наложница: Хочешь, обниму тебя? Будет теплее.
Хан: Не надо. Еще приснится, что это уже земля давит. А такое удовольствие от меня не убежит. К тому же грудь у меня никогда не мерзнет. Привыкла к ветру, он всегда лез под халат. Ложись сзади. Если будет знобить — прижмусь спиной. И буду представлять, что это тепло костра или лошадиного бока на привале…
Наложница: Разреши, я светильник оставлю зажженным. Мне так легче не заснуть, а то вдруг придут убийцы.
