Волчье счастье (СИ) - Коньетти Паоло

На кухне она поставила на огонь кастрюлю и, сняв куртку, села греться у печки. Пока закипала вода, съела несколько печений. Внизу, в поселке, ей удалось раздобыть книгу Фаусто. Сильвия стала читать рассказ о мужчине и женщине, которая была замужем за другим, и об их расставании. Рассказ ей понравился, хотя стиль показался довольно вычурным, Фаусто явно подражал писателям, которыми был увлечен в то время. Но все-таки в повествовании прорывался голос художника, искавшего свой особый стиль, — тонкие наблюдения, интересная трактовка темы любви. Наверное, Фаусто был тогда более высокомерным, дерзким и решительным, чем теперь, и не таким ироничным. В рассказе были дороги, пиво, сигареты, придорожные кафе — и никаких гор. Странно было думать о том периоде жизни Фаусто, когда горы не имели для него столь большого значения.

Скоро четыре. Сильвия бросила в кастрюлю с кипятком целую коробку чайных пакетиков, добавила полкило сахара, взяла половник и стала разливать чай через воронку по термосам. Кто-то включил генератор, на кухне загорелся свет. Вошел Пасанг, сонный и замерзший.

Почему ты в темноте?

Так спокойнее.

Нальешь чая?

Разумеется. Я положила много сахара, как ты любишь.

Сахара никогда не бывает слишком много.

Ты прав.

В комнатах наверху начали звонить будильники и заскрипели половицы. Первыми встали те, кто шел на Лискам, — показались их заспанные, усталые лица. Только инструкторам удавалось выспаться перед трудным восхождением. Они готовили завтрак, то и дело перекидываясь друг с другом парой слов на немецком, польском или голландском, и засовывали термосы в рюкзаки. Потом одевались в холле и шли на террасу прилаживать к ботинкам крюки и закреплять страховки. Они поднимались на ледник в связках по двое или трое — двигалась цепочка фонариков, которые постепенно растворялись в темноте.

Теперь проснулись все. Сперва встали альпинисты, которые поднимались на Нос Лискама, потом те, кто шел на Кастор, а последними — те немногие, которые не собирались никуда и продолжали бы спать дальше, если бы не суматоха вокруг. На кухню спустилась даже дочь Дюфура, Арианна. Ей было тридцать лет, она с детства проводила здесь лето и воспринимала приют как своего рода семейное кафе. У Арианны было высшее образование, она ездила в Индию и Непал, а зимой преподавала йогу. Она сразу стала опекать Сильвию.

Как голова? По-прежнему болит?

Сейчас чуть меньше.

Погоди, я выпью кофе и помогу тебе на кухне.

Не торопись.

Ты была в туалете? Как там на улице?

Холодно. Ночь лютая.

Арианна сменила ее на кухне, и Сильвия вышла подышать. Погода была ясная, солнце еще пряталось за восточными склонами Монте-Роза и не освещало ледник, отражавший лазурь неба. Лишь наверху, на высоте четыре тысячи метров, разливался рассвет: сквозь солнечные лучи шла группа, которая поднималась на Фелик. Над плато, где пестрели отметины крюков, оставленные многими поколениями альпинистов, показались воробьи — здесь, на границе с ледником, они, да еще черные грачи, были единственными живыми существами. Нахохлившись от холода, они с опаской клевали крошки возле деревянных столов. Непонятно, сила какого природного инстинкта занесла их сюда.

Из туалета вышел Пасанг с ведром и тряпкой в руке. Уборку делали все по очереди, и Сильвия каждый раз вздыхала с облегчением, когда эта обязанность выпадала не ей. А у Пасанга всегда, казалось, было хорошее настроение, что бы он ни делал.

Можно спросить тебя кое о чем, Пасанг? Конечно.

Ты понимаешь, почему их всех так тянет туда, к вершинам? Ты ведь столько раз бывал там. Что так притягивает их?

Ветер.

Ветер?

И снег.

А еще что?

Может быть, солнце. Если погода не облачная!

Шерпа засмеялся. Он дважды поднимался на Эверест, и у него была своя философия. Из его рассуждений следовало, что всё в мире — ведро, тряпка, ветер, солнце, снег — просто существует в мире.

В семь часов встали все остальные альпинисты. Можно сделать передышку. Арианна позвала Сильвию завтракать. Она включила радио и накрыла стол на двоих: чашка латте, кусочек пирога, немного музыки, приятная компания — этих мелочей достаточно для того, чтобы высокогорный приют стал казаться родным и превратился в почти что настоящий дом.

Сегодня утром их было восемьдесят девять, сказала Арианна. Они едят, справляют нужду и уходят.

Это точно.

Скажи по правде, это место ведь совсем не такое, как ты ожидала.

Да. Но я рада, что я здесь.

Поклянись.

Клянусь. Я даже немного горжусь собой, представляешь? И часто думаю: вот бы мама видела меня сейчас.

Какая она, твоя мать?

Вернее, какой она была. Ее больше нет.

Прости.

Ничего. Она была веселой. Умерла два года назад.

Она болела?

Заболела незадолго до смерти.

Кем она работала?

Учителем. Преподавала итальянский язык в средних классах школы. Все дети в районе до сих пор помнят ее. И даже те, кто живет подальше.

А ты как реагировала на это?

Я ревновала. Чего только не вытворяла, чтобы она обратила на меня внимание.

Непонятно почему Сильвия вдруг стала рассказывать об этом девушке, с которой была едва знакома, в семь часов утра здесь, в горах Монте-Роза. Как знать, может, это высота так действует. Вставала заря, солнце разливалось по склонам, и альпинисты, первыми покинувшие приют, подходили к отметке четыре тысячи метров.

23. Чаша

Потом над вершинами Парро и Венсан взошло солнце. Долгими летними днями оно растапливало ледник, снежный покров день ото дня становился все тоньше, обнажая трещины, разломы, гряды и борозды, скованные серым льдом, на поверхности которого блестела талая вода. Сейчас это был лишь старый ледник, утративший свой крутой нрав, но в прежние времена он отличался суровостью. Раньше он наводил страх, а теперь вызывал только сочувствие: тропы, которыми некогда пользовались альпинисты, стали непроходимыми, а долины превратились в потерянный рай и остались в легендах. Неизвестно, сколько погибших было в этом горном краю. Говорили, должно пройти около семидесяти лет, прежде чем удастся обнаружить их останки: смерть настигала этих людей в молодости, в расцвете сил, они срывались в пропасть, и только когда их дети входили в пору старости, обнаруживался ботинок, ледоруб или что-нибудь еще. Эти находки отправляли в музей, который находился у подножия. В Монте-Роза было множество крестов в память о погибших и табличек с их именами и датами жизни, иногда еще с фотографиями. Каждое лето на это высокогорное кладбище приходил священник и читал мессу, благословлял приюты, их хозяев и альпинистов, поднимавшихся сюда, и произносил молитву в память о тех, кто не вернулся.

Одним июльским днем Фаусто нашел свое святое место. Он оказался возле котловины на высоте три тысячи метров — здесь было место слияния горных ключей, полость с водой, чаша, своего рода бассейн. Его окружали каменные глыбы, гладкие от талого снега и отшлифованные ледником, отступившим чуть выше, за гряду, с которой тонкими ручейками стекала вода. На дне бассейна были камни, скатившиеся с вершин, — они громоздились друг на друга, образуя причудливые фигуры.

Эта полость с водой не была обозначена на картах, и Фаусто не помнил, чтобы когда-либо видел ее. Тридцать лет назад здесь был ледник, отец водил Фаусто посмотреть на него. Судя по всему, ледник отступил совсем недавно — на это указывало отсутствие мхов и лишайников, а также растений, если не считать робких травинок, пробившихся сквозь трещины в горной породе. Фаусто осознал, что перед ним место нашей планеты, только теперь познавшее свет солнца, безымянное и отсутствующее на картах.

Неподалеку стояла старая хижина, обитая желтыми жестяными листами. Фаусто вошел и снял рюкзак. Внутри никого. В журнале посещений значилось, что в последний раз сюда заходили три дня назад. «К счастью, есть еще на планете затерянные места!» — прочитал он. В хижине было шесть кроватей, прикрепленных к стенам, посередине стоял стол, в углу — шкаф, где по здешнему обычаю нужно было оставить что-нибудь из еды для тех, кто придет сюда потом. Фаусто вспомнил, что пора бы подумать об ужине. Он надел чистую футболку, а прежнюю, мокрую от пота, положил на нагретый солнцем жестяной лист, лежавший возле хижины, и прижал камнем, чтобы ее не унес ветер. Потом закрыл дверь и вернулся к бассейну.