Вешние воды - Хемингуэй Эрнест Миллер

– Я направлялся домой, – начал он. – Проходил мимо Манселонской средней школы…

– Я знал девчонку в Манселоне, – сказал телеграфист. – Может, ты ее знал? Этель Энрайт.

Не стоило продолжать. Он будет краток. Изложит голые факты. К тому же сейчас лютый холод. Холодно стоять на продуваемой ветром платформе. Что-то подсказывало ему, что продолжать бессмысленно. Он оглянулся на оленину, наваленную кучей, закоченевшую на холоде. Пожалуй, им тоже случалось любить. Одни были самцами, другие – самками. Самцы с рогами. Сразу можно отличить. Не то что с кошками. Во Франции разводят кошек, а не лошадей. Франция отсюда далеко.

– От меня жена ушла, – выпалил Скриппс.

– Не удивительно, если ты расхаживаешь с чертовой птичкой, торчащей из-под рубашки, – сказал телеграфист.

– Что это за город? – спросил Скриппс.

Недолгий миг духовного родства, возникшего между ними, испарился. Да и не было между ними родства. Но могло бы быть. Теперь уж без толку. Без толку пытаться поймать то, что ушло. Упорхнуло.

– Петоски, – ответил телеграфист.

– Спасибо, – сказал Скриппс.

Он развернулся и направился в тихий, безлюдный северный город. Ему повезло, что в кармане четыреста пятьдесят долларов. Он как раз продал рассказ Джорджу Хорасу Лоримеру перед тем, как снова загулял со своей старушкой. Почему он вообще ушел? В чем, собственно, дело?

Навстречу ему шли по улице два индейца. Они посмотрели на него, но в лице не изменились. Лица у них остались прежними. Они зашли в цирюльню Маккарти.

Глава пятая

Скриппс О’Нил нерешительно стоял перед цирюльней. Внутри там брили людей. Других людей, точно таких же, подстригали. Третьи люди сидели вдоль стены на высоких табуретах и курили, ожидая, пока освободится место у цирюльника, и любуясь на картинки, развешанные по стенам, или на свои отражения в длинном зеркале. Не зайти ли и ему, Скриппсу? Если подумать, у него в кармане четыреста пятьдесят долларов. Он мог зайти куда пожелает. Он снова глянул в окно в нерешительности. Картина была заманчивой: человеческое общество, теплая комната, белые куртки цирюльников, ловко щелкавших ножницами по волосам или проводивших наискось бритвами через пену, покрывавшую лицо человека, которого брили. Они умели обращаться со своими инструментами, эти цирюльники. Только не этого ему хотелось. Ему хотелось чего-то другого. Ему хотелось поесть. К тому же надо было присматривать за птичкой.

Скриппс О’Нил повернулся к цирюльне спиной и зашагал прочь по тихой улице морозного северного городка. Справа от него, пока он шел, плакучие березы свешивали до земли голые ветви, отяжелевшие от снега. До него донесся звон бубенчиков. Никак Рождество?.. На юге детвора взрывала петарды и кричала друг дружке: «Подарочек! Подарочек!» Его отец был с юга. Он был солдатом в повстанческой армии. Во дни Гражданской войны. Шерман сжег их дом, продвигаясь маршем к морю.

– Война – это ад, – сказал тогда Шерман. – Но вы сами видите, миссис О’Нил. Мне пришлось это сделать.

Он поднес спичку к старому дому с белыми колоннами.

– Был бы здесь генерал О’Нил, подлец вы эдакий, – сказала его мать на своем ломаном английском, – вы бы ни за что не поднесли спичку к этому дому!

Из старого дома потянулся дым. Занимался огонь. Белые колонны скрывались в поднимавшихся клубах дыма. Скриппс крепко держался за грубое домотканое платье матери.

Генерал Шерман снова вскочил в седло и отвесил низкий поклон.

– Миссис О’Нил! – сказал он, и мать Скриппса всегда повторяла, что в глазах у него стояли слезы, пусть он и был чертов янки. У человека было сердце, сэр, пусть он и не следовал его указаниям. – Миссис О’Нил, будь генерал здесь, мы бы все решили по-мужски. А так, мэм, война есть война, я должен сжечь ваш дом.

Он махнул одному из своих солдат, и тот выбежал вперед и метнул ведро керосина на огонь. Огонь взвился, и в тихом вечернем воздухе поднялся большущий столб дыма.

– Зато, генерал Шерман, – сказала мать Скриппса торжествующе, – этот столб дыма предупредит других верных дочерей Конфедерации, что вы приближаетесь.

Шерман поклонился.

– Мы должны пойти на этот риск, мэм.

Он пришпорил лошадь и поскакал, его длинные белые волосы развевались по ветру. Ни Скриппс, ни его мать больше его не видели. Странно, что он сейчас подумал об этом. Он поднял взгляд. Перед ним была вывеска:

Он зайдет и поест. Вот чего ему хотелось. Зайдет и поест. Ох уж эта вывеска:

О, эти владельцы больших закусочных знают, что к чему! Знают, как завлечь посетителей. Без всякой рекламы в «Сатудэйивнингпост». «Будьте уверены, качество проверено». Вот это дело. Он вошел.

Зайдя в закусочную, Скриппс огляделся. Он увидел длинную стойку. Увидел часы. Увидел дверь в кухню. Увидел пару столов. И горку пончиков под стеклянным колпаком. На стене висели вывески, предлагавшие разные съедобности. Это, стало быть, и есть закусочная Брауна?

– Будьте добры, – Скриппс обратился к немолодой официантке, вошедшей из кухни через маятниковую дверь, – вы мне не подскажете, это и есть закусочная Брауна?

– Да, сэр, – ответила официантка. – Будьте уверены, качество проверено.

– Спасибо, – сказал Скриппс.

Он сел за стойку.

– Пожалуйста, бобовой закуски мне и немножко для моей, вот, птички.

Он распахнул рубашку и поставил птичку на стойку. Птичка взъерошила перья и встряхнулась. Затем клюнула с интересом бутылку кетчупа. Немолодая официантка протянула руку и погладила птичку.

– Ну разве не красавчик? – заметила она и переспросила, чуть смутившись: – Ах да, что именно вы заказали, сэр?

– Бобов, – сказал Скриппс, – птичке и мне.

Официантка приоткрыла дверцу в кухню. Скриппс заметил теплое помещение в клубах пара, с большими кастрюлями и чайниками, и множеством блестящих котелков на стене.

– Свинину и трескунов, – сказала официантка буднично в открытую дверцу. – Одну для птички!

– На огне! – ответил голос из кухни.

– А сколько лет вашей птичке? – спросила немолодая официантка.

– Я не знаю, – сказал Скриппс. – Я впервые увидел ее прошлой ночью. Я шел по железной дороге из Манселоны. От меня жена ушла.

– Бедняжка, – сказала официантка.

Она капнула кетчупа себе на палец, и птичка стала клевать с благодарностью.

– От меня жена ушла, – сказал Скриппс. – Мы выпивали на железной дороге. Мы по вечерам выходили и смотрели на проходящие поезда. Я пишу рассказы. У меня был рассказ в «Посте» и два в «Даяле». Менкен пытается заполучить меня. Но я слишком умен для этих штучек. Не надо мне полицаев. С ними писатель капут  [6].

Что он такое говорил? Он разгорячился. Так не годится. Он должен собраться с мыслями.

– У меня шафером был Скофилд Тэйер  [7], – сказал он. – Я окончил Гарвард. Все, чего я хочу, это чтобы со мной и моей птичкой вели честную игру. Хватит этой Weltpolitik  [8]. Уберите доктора Кулиджа  [9].

Мысли у него путались. Он знал, в чем дело. Он ослаб от голода. Этот северный воздух слишком резок, слишком суров для него.

– Слушайте, – сказал он. – Дайте мне, пожалуйста, малость этих бобов. Не люблю обжираться. Я свою меру знаю.

Дверца открылась, и появилась большая тарелка бобов и маленькая тарелочка. От обеих шел пар.

– Вот, пожалуйста, – сказала официантка.

Скриппс набросился на большую тарелку бобов. Там было и немножко свинины. Птичка радостно насыщалась, закидывая головку после каждого проглоченного боба.

– Это она бога так благодарит за эти бобы, – объяснила немолодая официантка.