Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Уже сгустилась непроглядная темень. У порога тихо лежит Актос. Бедняга будто чувствует, что случилась какая-то трагедия, невосполнимая утрата: молчит, не поскуливает привычно, клянча поесть. Заметив хозяина, даже не подошел к нему.

Жангали вернулся в дом и вынес собаке ведерко с объедками со стола. Затем прошел на веранду, зажег лучину.

— Лежишь, Дамеш? Ну лежи... — зашептал он. — Отдохни сегодня здесь. Наверное, завтра кто-нибудь да приедет. Давай подождем еще денек... Еще немного, Дамеш!

Однако, как бы томительно Жангали ни ждал появления сородичей, назавтра никто из аула опять не приехал.

Бледный и злой, он подавил в себе усилием воли все чувства и стал безучастным, как камень. Овцы котились и днем и ночью, нередко принося двойной приплод, так что вскоре число народившихся ягнят достигло почти двух десятков. Всех их вместе с матками он удобно, по отдельности устроил в теплых сараях.

Одна из окотившихся до срока овец, отказавшись от новорожденного, уморила ягненка голодом. В подобных случаях необходимо все время держать малыша на глазах у матки и то и дело прикладывать его к соскам. Но разве сейчас он в состоянии заниматься этим, когда сам находится в безвыходном положении?!

Ночью, включив освещение, Жангали довольно долго просидел на холодной веранде, охраняя тело Дамеш. Шепотом жаловался жене о своей тоске и горе. Вспоминал навсегда ушедшие счастливые дни их сладкой как мед совместной жизни. Даже хихикал, когда на память приходили какие-то давние забавные истории. Но тут же себя одергивал: «Боже милостивый, чему я смеюсь — видно, уже с ума схожу».

«А может, Дамеш вовсе и не умерла? Вдруг все это только сон?»

Ночью окотились еще две овцы, обе принесли по двойне.

Следующий день прошел в беспокойных хлопотах. Правда, в полузабытье Жангали даже не понимал, что делает, чем занят. Во всяком случае, весь день провел на ногах, курсируя между домом и кошарой: задавал скоту корм, ухаживал за ягнятами, топил печь...

Ни минуты отдыха, мелькнула даже мысль пойти во двор да накинуть петлю на шею, чем терпеть такие муки. Разве его жизнь дороже жизни Дамеш?.. Но что тогда будет с детьми? На кого он их оставит? А если погибнет оставшийся бесхозным общественный скот, разве не будут потом поминать его недобрым словом? Такая молва похуже смерти, это ведь клеймо на костях...

С наступлением сумерек вошел, пошатываясь, в дом, и тут его взор упал на темные силуэты возле печи — то ли люди, то ли чурки. Чтобы разобрать получше, Жангали вытер рукавом припорошенные инеем глаза. Наконец узнал Нурлана, который встал с места и пошел ему навстречу.

— Агатай, начальство не выделило помощника, поэтому меня вместе с отцом отправили к вам обратно, — грустно объявил племянник.

— Как вы тут, братишка, живы-здоровы?

Он узнал голос — второй человек, сидевший, грея руки, возле печи, оказался его единственным родным старшим братом.

— Что-то Дамеш не видать, где-то во дворе, что ли, возится? — спросил Нургали.

Жангали не произнес ни звука. Совершенно обессиленный, он как подкошенный упал на колени прямо на пороге. А потом, сморщив лицо и скривив рот, горько расплакался, так, что плечи затряслись от рыданий.

В первый раз с момента кончины жены он, оказавшись рядом с людьми, смог наконец дать волю душившим его слезам.

* * *

С северной стороны аула Мукур тихонько, словно роняя слезы, бьет одинокий ключ.

Этот источник мукурцы называют сегодня Жалбыз-ды булак — Мятным ключом. А некоторые зовут «родником Жангали». На самом же деле древнее название источника — Аулиебулак, то есть Святой родник. В старину его считали священным не только жители находящегося по соседству Мукура, но и народ, обосновавшийся внизу — в Аршаты и Ореле. Люди приходили сюда, чтобы совершить священный обряд и провести ночевку.

Прежде у истока родника росла пышная, раскидистая тысячелетняя лиственница. Паломники, приходящие к источнику, похоже, считали священной и лиственницу, поэтому, оказывая ей почтение, подвязывали к свисающим ветвям ленточки белой материи.

От того лиственного дерева ныне и пня не осталось: молодежь с пламенем в сердцах, которая в тридцатые годы вела в здешних краях непримиримую борьбу с пережитками прошлого, срубила ее и распилила на дрова.

Мукурцы давным-давно забыли о том, что когда-то ключ считался священным и что у его истока росла мята. А поскольку они об этом забыли, то никто уже не ухаживал за родником, его окрестности поросли камышом, а влажные берега оболотились.

Расчистил глазок и возвратил к жизни забытый людьми источник как раз Жангали...

Когда Дамеш ушла из жизни, он сразу сдал в совхоз подотчетных овец, бросил заимку в Акалахе и переехал в Мукур. Купил в ауле дом, поднял двух дочерей, занимаясь черновой совхозной работой, а когда подоспело время, вышел на пенсию. Сейчас он живет у своей старшей дочери Ризы.

Тихоня Жангали оказался необычайно преданным в любви: не раз Нургали подсылал к братишке земляков, чтобы тот породнился с кем-нибудь, однако все его уговоры оказались напрасными.

Когда Жангали еще работал, то к Мятному роднику приходил лишь изредка, если бывал свободен. Выйдя на заслуженный отдых, он наконец-то был полностью предоставлен сам себе и теперь практически весь день копошится у родника. Сосна, которую он много лет назад посадил у самого истока, ныне превратилась в стройное дерево с пушистой кроной.

Если кому потребуется Жангали, его всегда можно найти рядом с тем местом, откуда бьет Мятный ключ.

* * *

Попробуйте спросить у аулчан, кто сегодня самый видный и почитаемый старец в Мукуре, — практически все назовут муллу Бектемира. И на то есть причины.

Бектемир — самый старший среди аульных стариков, аксакал, чей возраст перевалил уже за семьдесят. К тому же, по сравнению с другими пожилыми мукурцами, Бе-кен в полной мере обладает и умом, и мудростью, и нажитым опытом, и достаточной хитростью. Правда, он, подобно Амиру, книг не читает, газет и журналов не листает и не ходит ежедневно в кино, примкнув к молодым завсегдатаям клуба. Сила Бекена — в его жизненном опыте, в уроках и выводах, извлеченных им из собственного долгого пути. Поэтому мукурцы с почтением зовут Бектемира не иначе, как «аксакал» или «молде-ке»*, в то время как Амира, нахватавшегося поверхностных знаний из книг и кинофильмов, окрестили за глаза «тронутым».

Бектемир получил звание муллы совсем недавно. А вообще-то, прежде ему и в самом крепком сне не могло присниться, что когда-нибудь он возьмет в руки четки и встанет на путь веры...

Когда мулла Ашамай, слывший бдительным хранителем древних традиций и воплощением самой старины, достигнув столетнего рубежа, ушел в мир иной, Мукур осиротел, оставшись без священнослужителя.

Жизнь есть жизнь, смерть не обходит стороной и Мукур. Когда такое случалось, аулчане в поисках муллы мчались в Аршаты или Берель. Знавший об этом Бектемир в один прекрасный день не выдержал. Ему была знакома старинная грамота, поэтому он отправился в далекий Нарын и не торопясь стал брать уроки у крупного знатока ислама Сайфи-хазрета.

Слава Аллаху, теперь, в сравнении с полуграмотными мусульманскими служками Аршаты и Береля, которые даже суры и заповеди Корана толком не знают, у Бекена, умеющего читать старую арабскую графику, на этот счет совесть перед Всевышним чиста.

Как судачат люди, Бектемир, похоже, напрочь лишился сейчас прежнего веселого нрава, склонности к шуткам и розыгрышам.

Кто не соблазнялся в молодые годы озорством, кого не тянула на шалости эта задорная пора? Бекен тоже в свое время был самым что ни на есть сумасбродным про,-казником.

— Это ведь Бектемир раньше времени свел в могилу беднягу Нурпеиса, — сказал как-то Мырзахмет и, вспомнив былые дни, громко расхохотался.

— Как это «свел в могилу»? — сразу насторожился библиотекарь Даулетхан, что всегда держал ухо востро.

— Нурпеис ведь скончался, даже до пенсии не дожив... Об этом я и говорю.