Общество самоубийц - Хэн Рэйчел

Семь лет прошло. Лия все еще помнила, где находится кафетерий и что двери туалета открываются наружу, а не внутрь. Она разглядывала лица мужчин и женщин в белых халатах, спешивших мимо нее по коридорам, и гадала, узнает ли врача, которая лечила Сэмюэла, если вдруг ее встретит. Но Дуайт лежал в другом крыле огромной больницы. Сверившись с ярко раскрашенной картой, Кайто и Лия пошли к лифту, который должен был доставить их в нужную палату.

Цветы несла Лия. Букет был размером с половину ее самой, и когда она держала его в руках, он возвышался у нее над головой. Незнакомые люди в коридорах, останавливаясь, улыбались ей и ласково интересовались: «Ты пришла кого-то навестить?» Лия кивала, растягивая губы в ответной улыбке, но ладони у нее мерзли и потели, а руки устали от веса букета. Она решила, что донесет его сама, и не собиралась просить отца о помощи. Про себя Лия думала, что не заслуживает доброты незнакомцев. Если б они знали, почему она сюда пришла и что натворила, никто в коридорах не стал бы ей улыбаться.

Она антисанкционная.

Может, Уджу все и уладила, а доктора поверили, но Лия знала, что именно она чувствовала, когда толкнула парня и услышала, как тот стукнулся головой о твердый пол, когда сломала ему нос. Она все равно не остановилась. Только она одна знала, что внутри нее всегда тлеет крошечный огонек, который в любую минуту может вспыхнуть и сжечь, изуродовать все вокруг. Только она одна знала, что это чувство не исчезло после того, как она избила Дуайта, а стало только сильнее.

Они приехали на двенадцатый этаж, и лифт открылся.

— Мы на месте! — бодро заявил Кайто.

Сегодня он был непривычно позитивен, и Лия осознавала, что все это ради нее. Отец всегда прекрасно понимал ее чувства и сейчас наверняка видел, как ей тяжело. Но и Лия тоже его всегда понимала, поэтому наигранная бодрость Кайто не очень-то поднимала ей настроение.

Дуайт лежал в палате 1212. Они с отцом шли по коридору, и Лия отсчитывала номера палат. Вокруг было полно народу, бегали туда-сюда медсестры с планшетами, вдоль стен стояли посетители с напитками в пластиковых стаканчиках. Кайто и Лия ничем от них не отличались — просто отец и дочь с букетом. Пришли навестить родственника или друга. Кто бы мог подумать, что Лия преступница, что пришли они сюда из-за нее? Что кулачок, который сейчас сжимает мокрые стебли белых лилий, врезался в бледное лицо Дуайта? Что маленькие детские ножки в чистеньких кроссовках продолжали пинать Дуайта по ребрам, даже когда Лию от него оттаскивали? Кто знал, что Дуайт ни в чем не виноват, что он просто безобидная случайная жертва?

1202, 1204, 1206, 1208, 1210. И вот они пришли. И остановились у палаты Дуайта.

Кайто присел на корточки и взглянул Лии прямо в глаза.

— Мы все еще можем пойти домой, — сказал он. — Оставим цветы у медсестры. Тебе необязательно заходить внутрь, если ты не хочешь.

Знал ли он, что произойдет? Может, что-то предчувствовал, предвидел, прочел по Лииным глазам? Она покачала головой — ей хотелось многое объяснить, но как это сделать, было непонятно. Лия посмотрела на отца, в его родное встревоженное лицо — ее глазам стало больно от света ламп в коридоре — и внезапно почувствовала себя ужасно одинокой. Она не знала, как рассказать Кайто о тлеющей в ней тяге к насилию, о том, как иногда это чувство вырывается наружу, причем поддаться ему очень легко и приятно — бедняга Дуайт! — но потом становится ужасно стыдно. Антисанкционно.

Лия собрала волю в кулак и открыла дверь в палату. Сейчас она зайдет, посмотрит Дуайту в глаза, извинится и оставит цветы у постели.

Но в глаза Дуайту было не посмотреть — все его лицо скрывали бинты. Из его рта торчала большая пластиковая трубка, из носа — две поменьше. Он был раздет до пояса, местами перебинтован, а местами к его обнаженной коже были прикреплены крошечные проводки. Хуже всего обстояло дело с руками: все в синяках, и на каждой — по семь разных капельниц, ведущих к пакетикам бесцветной жидкости, развешанным вокруг постели.

Кайто охнул.

Ему уже в одиннадцать лет понадобятся импланты. Есть вероятность, что мозг умер.

Кайто потер переносицу и зажмурил глаза, словно считал про себя до десяти. Когда он снова открыл глаза, слез в них не было, была только решимость.

— В чем смысл? — сказал он сам себе негромко. — Его что, вечно будут держать подключенным к машинам?

Отец продолжал бормотать что-то себе под нос, а Лия подошла к кровати и потрогала руку Дуайта. Кожа оказалась холодная и слегка влажная на ощупь, фиолетовые синяки на ней казались очень яркими. Лия вдруг поняла, что эти синяки поставила не она — все они группировались вокруг шрамов. Она подняла голову и посмотрела на все то, что поддерживало в Дуайте жизнь: на разнообразные капельницы, которые воткнули ему в руку, на аппарат искусственной вентиляции легких, который воткнули ему в рот.

— Они что, каждую часть его тела заменят? Мозг заменят? — все еще повторял у нее за спиной Кайто, закрыв лицо руками.

Когда Сэмюэл лежал в больнице, отец говорил то же самое. Сэмюэл ненавидел забитую приборами холодную белую комнату, где сидеть можно было только на пластиковых стульях. Один раз, ненадолго придя в сознание, он спросил у Лии, где он находится, и сказал, что хочет домой. Лия помнила, как Кайто осторожно предложил и правда перевезти его домой. Но Уджу настояла на том, чтобы Сэмюэл оставался в больнице, под присмотром врачей — вдруг что-нибудь случится. «Мальчик умирает, что еще с ним может случиться?» — сказал тогда Кайто. Но все-таки уступил, и Сэмюэл умер в холодной белой палате. Лия подумала, что теперь отец жалеет об этом.

И тут ей стало совершенно ясно, что надо делать.

Лия начала осторожно, но уверенно вынимать иголки из руки Дуайта. Потом она сложила их аккуратной кучкой у него под боком, перегнулась через неподвижное тело и принялась высвобождать вторую руку. Кайто все еще бормотал что-то, закрыв лицо руками, и вроде бы не замечал, чем она занимается.

Лия знала, что с аппаратом искусственной вентиляции легких справиться будет труднее. Можно попробовать его вынуть, но, когда в свое время Сэмюэл впал в кому и у него такой аппарат извлекали, Лия поняла, что только врачи умеют правильно это делать, поскольку устройство сидит глубоко в горле. Она не хотела делать Дуайту больно.

Да, теперь она совсем не хотела делать ему больно. Пламя внутри нее погасло, и тяга к насилию, которой она боялась, сменилась ощущением глубокого покоя. Она спасала Дуайта. Да, Лия причинила ему боль, но врачи, его родные и все-все-все почему-то не видели, что сейчас они мучают его куда сильнее. Дуайта тут больше нет.

Она проследила взглядом, к какой машине подключена пластиковая трубка, торчавшая из бледных губ Дуайта. От машины длинный серый провод шел к розетке в стене. Вытягивая штепсель из розетки, Лия вспоминала Сэмюэла. Брату так и не довелось в последний раз полежать в собственной постели, почувствовать, как ветер шелестит занавесками в его собственном окне, услышать шум машин и чью-то болтовню на улице под окном, ощутить, что он дома и его окружают самые родные люди. «Дуайту тоже не доведется, — подумала она, — но он хоть не будет мучиться еще полгода в этой ужасной белой комнате».

Но, к ужасу Лии, непрерывное и неумолимое жужжание машины не прекратилось, даже когда она ее отключила. Хуже того, где-то в комнате что-то громко загудело. Она вскочила на ноги и попятилась от Дуайта.

— Лия, что ты сделала? — встревоженно спросил отец. Он подошел к постели и увидел кучку окровавленных иголок, которые теперь лежали рядом с неподвижным телом парня, пачкая белые простыни. — О боже, Лия!..

Кайто опустил глаза и увидел вынутый из розетки штепсель. Лия услышала, как отец охнул. Он наклонился, чтобы поднять штепсель, и время замедлило свой бег… Но оно не могло остановиться совсем, и минута, после завершения которой жизнь Лии изменилась навсегда, закончилась.

В палату ворвались врачи.