Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Разия-апай родила мужу пять девочек подряд. Но ни одной живой душе Аужекен не дал понять, обрадовался он или огорчился появлению пятерых дочерей. А на шильдехане* по случаю рождения младшей Канипы он огласил такое, что гости ушам своим не поверили.

— Сородичи! — начал обычно молчаливый Аужекен, а потом ударился в непривычное красноречие, продемонстрировав при этом забавный склад мышления: — Не помню уже, о каком там конкретно говорилось народе, только прочел я как-то книгу под названием «Гели-мадоэ». У героя книжки тоже было пять дочерей. Так вот, «Гелимадоэ» — это, оказывается, слово, составленное из имен этих пяти девушек: Гелена, Лида, Мария, Дора, Эмма... Прочел я об этом и задумался: как бы объединить таким же образом пятерых моих милых дочурок. Долго размышлял, прикидывал и так, и эдак, но имена моих девочек в одно название, как в книжке, не вмещаются. Ну а раз не вмещаются, я решил соединить их в два слова. Первых трех дочек отныне я буду звать Сакасали, а двум младшим дал общее имя Жакан. «Са-касали» — это сборное от Сабиры, Кабиры и Салимы, а «Жакан» объединяет Жанипу с Канипой. Вот об этом я и хотел вам сказать, уважаемые...

Первое мгновение собравшиеся, изумленно раскрыв рты, молча глазели на Аужекена, не понимая, шутит он или говорит правду. А потом молодежь, схватившись за животы, покатилась со смеху.

Аужекену, однако, не было До них никакого дела: что хотел, то и сказал, мысль свою до присутствующих довел, поэтому он пребывал в полном удовлетворении.

Но его байбише Разия с таким вольнодумством категорически не согласилась и тут же выступила против мужа.

— Не знаю я никаких Сакасей-Бакасей! Сиди мне тихо да не извращай имена детей, освященные молитвой! — оскорбленно заявила она.

Возможно, слова жены остановили бы Аужекена, и, кто знает, он, по-видимому, отказался бы от своего намерения. Но на шильдехане присутствовала уйма несерьезных молодых людей, которые внимательно прислушивались к звучавшим речам. Они ведь не глухие — слова Аужекена не пролетели мимо их ушей. Молодежь, похоже, и разнесла поразительную новость, а та словно ветром распространилась не только в ауле, но и по всему району. Долгое время потом дочерей Аужекена дразнили, клича не иначе, как «Сакасали-Бакасали» да «Жа-кан-Макан»...

Всевышний услышал в конце концов просьбы Аужекена, и его шестым ребенком стал мальчик. Он назвал сынишку Маканом. Соседи да знакомые сразу сообразили, что это имя Аужекен, очевидно, дал сыну в созвучие с придуманным им сборным прозвищем младших дочерей — Жакан.

Макан давно вырос, окончил школу, стал крепким мужчиной и главой семьи, а проживает по-прежнему вместе с родителями.

Когда библиотекарь Даулетхан увидел в паспорте Макана его настоящее имя — «Махарадзе», чуть не упал где стоял, давясь от смеха.

— Агай, чему вы удивляетесь? — призвал библиотекаря к благоразумию Макан. — Махарадзе был фронтовым другом моего отца, он погиб в бою. В честь него отец меня и назвал.

— Странно как-то... В голове не укладывается, — признался библиотекарь, утирая повлажневшие глаза. — Это ведь не имя вовсе, а грузинская фамилия!

— Ну и что... В прошлом году поехал я в Семипалатинск, чтобы сдать шерсть, а у Георгиевки меня остановил гаишник. Собрался было продырявить мне талон за нарушение правил, но, как только увидел мое имя в правах, с изумлением остановился. Я ему и говорю, так, мол, и так, не удивляйтесь, имя мне отец в честь друга-грузина дал. Оказалось, черноусый гаишник тоже был грузином, вот и прилип ко мне, стал в гости зазывать. Я отказываюсь, дескать, не могу, тороплюсь очень, а он ни в какую: все равно, говорит, не отпущу тебя просто так, а будешь сопротивляться, машину твою на штрафную стоянку поставлю. Ох и тяжелый народ эти грузины! Все-таки заволок меня домой и ночь напролет потчевал как самого дорогого гостя. Вино рекой лилось, какими только блюдами не угощал, а у грузинской кухни неповторимый вкус! И пел для меня, и отплясывал, лишь на следующий день к полудню согласился проводить. В общем, открытый и щедрый оказался мужик! А на память накинул на мои плечи бурку. Так что мое благословенное грузинское имя один раз в жизни мне даже пользу принесло.

— А тебе не приходило в голову изменить его? — поинтересовался Даулетхан.

— Зачем? Имя ничего не значит — главное, чтобы с остальным у человека все было в порядке, — ответил Макан-Махарадзе.

— Остальное — это что?

— Я о душе говорю.

— Значит, твой маленький сынишка Сейсен пишется как «Сейсен Махарадзевич Амиров», да?

— Именно так я его и записал. Вот вы на собраниях дерете впустую горло, пропагандируя интернационализм, а почему бы просто не взять пример с меня? Я же его живое воплощение!..

Такова, вкратце, история жизни старика Амира, прозванного мукурцами «тронутым».

В сегодняшней жизни Аужекена не произошло каких-то особых перемен. Уже четвертый или пятый год он сторожит по ночам школу, а днем занимается разной мелочью по хозяйству.

В последнее время у него, как и у Карима, стал портиться слух. Аужекен и прежде-то не сильно реагировал на происходящее вокруг, а теперь вообще не обращает на это внимания, хоть из пушки рядом с ним стреляй.

Правда, иногда обычно молчаливый и замкнутый Аужекен, предпочитающий быть сам по себе, выдает что-нибудь любопытное. Недавно он снова поразил оригинальностью своих рассуждений.

— Я горячо люблю всех своих односельчан, — заявил он байбише Разие.

— Тьфу, с чего это вдруг ты так расчувствовался? — презрительно скривив губы, спросила жена.

— А к чему вообще распри да ругань в нашей короткой, как рукоять камчи, жизни? Можно ведь идти по ней в мире и согласии.

— Ты, старик, видать, совсем блаженным стал, — с подозрением восприняла слова благоверного Разия.

— А люблю я их потому, что все мы в этой жизни современники: вместе живем, вместе постигаем вкус добра и зла, вместе переживаем радости и печали, — забормотал Аужекен, словно разговаривая сам с собой. — А потом все вместе и умрем — кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже, но почти в одно и то же время мы окажемся под черной землей...

— Боже упаси!

— Не поминай Бога всуе... Я правду говорю. Потому как через сотню лет ни одного из ныне копошащихся на Земле не останется — все умрут.

— Типун тебе на язык, что мелет этот контуженый?!

— Да, байбише, это действительно так. Никто не может прожить тысячу лет. Так что через столетие все, начиная с новорожденного младенца, только что пришедшего с плачем в этот мир, исчезнут с лица Земли. Вот поэтому я и считаю всех — от согбенного старика до ползающего ребенка — своими современниками. Живем мы почти одинаково, судьбы у нас схожие, вода, которую пьем, воздух, которым дышим, общие. Почему же я не должен их любить?

— Сохрани Аллах!

— Ты, старая, не пугайся этих слов. Ничего страшного в них нет... Их не я сказал, а француз по имени Экзюпери. Это он в свое время высказал такую истину.

— Боже, спаси несчастного!

Несмотря на последние слова старика, его рассуждения, похоже, действительно по-настоящему перепугали Разию-апай. Она заподозрила, что у него началось весеннее обострение помутнения сознания, поэтому в тот же день пригласила в дом муллу Бектемира и попросила его заняться изгнанием хвори.

* * *

Пять пальцев на руке и те неодинаковые, так что люди в ауле разные, а в семье, как говорится, не без урода... Наряду с добропорядочными сельчанами живет в Мукуре человек, чье имя давно стало притчей во языцех.

— Один из тех, кто «прославил» совхоз «Раздольный» в верхах, — это наш Орекен, Орынбай Байгереев, — говорит бывший директор Мырзахмет.

— Ой сатана-а! Да у Орекена сердце, поди, железное, раз он с армией сцепился! — много лет удивляется Лексей.

— Просто Орекен на войне не побывал, поэтому и не знает толком, что такое армия, ни в танках, ни в пушках не разбирается, — с готовностью дает грамотное объяснение поступку Орекена старик Амир. — А иначе стал бы человек в трезвом уме ссориться с армией?