Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Амир был прав: когда враг вероломно нарушил границу и сплошь все сверстники Орынбая ушли на фронт, он преспокойно остался в ауле. От войны Орекен не бежал, не дрожал за собственную шкуру, а был законно освобожден от воинской службы по разрешению военного комиссариата, получив белый билет «инвалида по зрению». Инвалидность же ему присудили из-за бельма на правом глазу. Еще в детстве он неожиданно напоролся им с разбегу на кончик прута, когда проявил в игре излишнюю прыть...

Правда, досады по поводу того, что его не забрали на войну, Орекен не испытывал: получив в военкомате от ворот поворот, молча закинул за плечо свой вещевой мешок и с гордым видом вернулся в аул.

Конечно, воевать на кровавом фронте — миссия особая, тем не менее, жизнь тех, кто, подобно Орынбаю, остался в родных местах, в тылу, тоже оказалась несладкой. Не было работы, какой бы он ни занимался в те трудные годы, профессии, в которой бы себя ни попробовал. Чабанил, древесину пилил, лошадей пас, что-то охранял, мало того, одно время даже возвысился и стал бригадиром над бабами.

Когда завершилась война, Орекен, как впоследствии и Мырзахмет, перевелся на службу в лесничество, а оттуда вышел на пенсию.

Вот и вся нехитрая жизнь Орынбая, который среди своих земляков выделялся тем, что вечно поднимал в народе шумиху, словно крикливый петух горного улара, за что и получил прозвище «сутяжника».

А с армией Орынбай сцепился намного позднее войны, в те времена, когда районное начальство проводило агитационную кампанию по поводу «массового возделывания кукурузы»...

Казахи издревле привыкли жить в согласии с соседями, считая божьим долгом мир и взаимопомощь в общении с теми, кто живет рядом. С соседним Китаем тоже старались жить в дружбе и согласии, но однажды отношения между странами резко испортились, и неизвестно, чьей вины было в том больше; во всяком случае, внезапно Катонкарагайский район наводнили военные в зеленых фуражках.

В начале марта группа военных, среди которых можно было заметить и обычных офицеров, и большого командира в папахе, нежданно-негаданно появилась и в Мукуре.

За аулом, по ту сторону ручья тянулся длинный необжитый пригорный луг Куренбель, где сельчане выпасали свой скот. Военные сгрудились на этом лугу, долго держали совет, указывая руками то влево, то вправо, а после совещания рассыпались в разные стороны и принялись вбивать колья, делая какие-то отметины.

Со своего двора Орынбай неотрывно следил за каждым движением этой словно с небес явившейся группы военных в пестром желто-зеленом камуфляже. К тому же он был лесничим и находился, как говорится, при службе, поэтому решил разузнать, с чего это чужаки топчутся на Куренбеле. Напялил егерскую фуражку, заложил руки за спину и не спеша зашагал в их сторону.

Вояки, передернув плечами и задрав к небу носы, встретили Орекена с нескрываемым презрением и явно враждебно, словно не человек, а медведь к ним пожаловал.

— Откуда здесь посторонний? — дрогнув усом, спросил по-русски командир в папахе и сделал подбородком кивок подчиненным.

— Ты что тут делаешь? — тут же надвинулся на Орын-бая один из них.

Да неужто это не его родной Куренбель, куда он поднимается каждый день и где пасет скотину?! Орекен и бровью не повел. Наоборот, его только подстегнуло, что без всякой на то причины на него, пожилого человека, посмели орать.

— Это вы что тут делаете? — задал он ответный вопрос.

— Мы военные.

— Ну и что с того?

Из плотно сбившейся группы отделился молоденький офицер и, собираясь потихоньку выпроводить Орын-бая, взял его под руку. Орекен стряхнул руку офицера и не спеша подошел к остальным.

— Я — Орынбай Байгереев, лесничий, которому поручено присматривать за этой местностью! — объявил он.

— Мы и так видим, что вы лесничий, — сказал один из военных.

— А что тебе, вообще-то, нужно? — спросил второй.

Командир в папахе всем своим видом показывал, что

чрезвычайно раздосадован внезапным появлением жалкого егеря с бегающими глазками, точно он помешал какому-то важному, богоугодному делу.

— Это наша земля! — зло стиснув зубы, выдавил Орынбай. — Это наш Куренбель! Здесь мы скот выпаса ем и землянику собираем. Что вы с ним намереваетесь делать?

Кто-то из офицеров громко расхохотался в ответ на слова Орынбая. Однако командиру в папахе было совсем не смешно: гневно выпучив глаза, он что-то буркнул с презрением и отвернулся.

— Ты, кстати, знаешь, с кем разговариваешь?! — по-казахски спросил, наклонившись к Орынбаю, один из военных. — Это полковник, большой человек. Будешь много болтать — он тебя засадит куда следует!

— Ну и пусть... Вы меня этим не испугаете! Я не позволю вашим сапогам топтать Куренбель!

— Нам в этом месте надо заставу построить, — пояснил ему офицер-казах. — Земли ведь здесь полно... Ты бы лучше не дурил!

— Земли вовсе и не полно... Все вокруг поросло лесом да тайгой, кругом одни горы и скалы, а поля заняты под посевы. Только на Куренбеле у нас остался удобный и открытый участок земли. А вы его захватить хотите!

— Мы здесь заставу построим, — повторил свои слова офицер-казах.

— А разрешение на это получили?

— Нам разрешения не нужно, мы выполняем приказ, поступивший сверху! Мы люди военные, наше дело — подчиняться, — ответил он.

Видимо, непонятная задушевная беседа, разгоревшаяся между его офицером и лесничим, задела русского командира в папахе; со свирепым видом он, будто задиристый петух дрофы, подошел к ним и хрипло гаркнул:

— Уйдите прочь! Чтоб духу вашего здесь не было! Вы поняли?!

А голос-то какой суровый — хорохорившийся Орын-бай, как всегда, моментально струхнул.

Делать нечего, глянув разок вытаращенными от испуга глазами на взбеленившегося командира, он покорно развернулся и ушел восвояси.

К себе приплелся в унылом настроении, с вяло поникшей головой, точно мышь, угодившая в воду. Но усидеть долго в доме не смог — пошел искать Сельсовета, авторитет и слава которого были в ту пору необычайно высоки, а слово непререкаемо.

Встретил его в начале улицы, когда Шакиров галопом возвращался с фермы, куда, обеспокоенный начавшимся отелом, умчался еще с утра.

— Абеке! У нас Куренбель отбирают! — тут же выпалил Орекен начальнику.

— Куренбель, говорите?

— Да, Куренбель.

— Кто отбирает?

— Военные...

— Тьфу! — в сердцах сплюнул Шакиров и пришпорил коня. — Зачем вы говорите мне об этом, товарищ Орынбай?

— Подождите, Абеке... Я же вот что хотел узнать... скажите, а они взяли у сельсовета разрешение?

— Странный вы человек, товарищ Орынбай. Когда это армия просила разрешение у сельсовета?!

Не на шутку рассерженный, Шакиров тут же тронул коня рысцой, однако, отъехав немного, придержал поводья и, повернув голову в сторону Орынбая, крикнул:

— Они сказали, что собираются построить там заставу. Очевидно, это землемерная комиссия... Когда вы их видели?

— Только что... Отмеряют что-то и ставят на Курен-беле знаки, — громко ответил Орекен, воодушевляясь надеждой.

— Мы планировали вспахать там и засеять Куренбель кукурузой... Да-а, плохи дела... это усложняет кукурузный вопрос.

— Не отдавайте им землю, Абеке! — отчаянно воскликнул Орынбай.

— Как же армии не отдашь-то...

— О Всевышний, оказывается, вы тоже побаиваетесь военных?

— Эх, светик мой, вот доживешь до моих лет, тогда и военных бояться, и политику чтить, и партию уважать будешь!

— Не согласен с вами...

— Говорят, перед смертью ворона не страшится и с беркутом поиграть. Не связывайтесь с военными, не то нас обоих сошлют к черту на кулички, ясно?

«Смотри-ка, будто их слова подхватил!» — обиженно подумал Орекен.

По мрачному виду умолкшего Орынбая Шакиров заподозрил неладное и повернул коня обратно.

— Что вы задумали? — строго спросил он, приблизившись.

— Сам знаю! — буркнул упрямо Орынбай.

— Будьте осторожны, товарищ! — и Сельсобет пригрозил камчой. — Решили с огнем поиграть... не обожгитесь понапрасну, а то сгорите, как глупенький мотылек!