Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Спору нет, руководство оно на то и руководство, что ему все дозволено, вот начальники вовсю и пользуются своим положением. Мукурцам это без слов понятно, поэтому и помалкивают.

Нынешний директор совхоза «Раздольный» Тусипбе-ков четыре года назад тоже приехал сюда издалека — из Тарбагатая. Ну и ладно, кого бы ни прислали, кого бы ни усадили в кресло начальника, мукурцам все равно, лишь бы только назначенный человек более-менее народ устраивал. А непритязательные мукурцы никогда не предъявляют к жизни и к людям особо высоких требований, ко всему относятся беззаботно, благодарят Всевышнего за то, что имеют. И если даже прибывал не совсем подходящий руководитель, мукурцы ни разу не поднимали шума, не пробовали громко возмутиться — продолжали вести привычную будничную жизнь, ни на йоту не изменяя своим размеренным, тихим движениям и неприметным поступкам.

По старинному казахскому обычаю, всех своих начальников мукурцы именуют не иначе, как «торе», то есть «благородие». И таким вот «благородием», единственным руководителем Мукура, выделившимся из среды самих мукурцев, стал Мырзахмет.

Да-а, в свое время он был истинным господином, даже свою собаку приучил лаять на других аульных псов свысока. Видимо, по этой причине во всей здешней округе не найдется человека, который не знал бы Мырзекена.

С первого же дня работы на посту директора Мырзахмет, к примеру, сразу раскрыл мукурцам глаза на свою будущую политику, поскольку приступил к обязанностям ни свет ни заря, и отныне каждое утро начиналось для него еще до петухов. Словом, пусть он и вышел в начальники из самого Мукура, но расслабляться, ссылаясь на родство и близкие отношения, никому не позволит, и это тут же уяснили его земляки.

Мукурец Мырзахмет сначала возглавлял в Мукуре колхоз. Позднее, когда колхоз преобразовали в совхоз «Раздольный», он долгое время был председателем рабочего комитета, то есть «рабочкомом». Более того, еще через несколько лет стал даже председателем аульного совета, причем пост этот принял из рук самого прославленного Шакирова.

— Говорят, бесплоден в делах своих учитель, у которого нет учеников. Наш Мырзахмет сумел вырасти в достойного преемника Абдоллы Шакирова, — одобрительно заявляли, услышав о его новой должности, земляки, хорошо знавшие обоих.

Что ж, возможно, похвала сородичей и верна; во всяком случае, на каком бы посту ни работал Мырзекен, он ни разу не запятнал своей гражданской совести... Трудился всегда с честью, с подлинной преданностью народу.

Когда же впоследствии появилось множество получивших прекрасное образование молодых интеллигентных людей, Мырзахмету, с его тремя классами старинной грамоты, пришлось оставить место «рабочкома». Он перевелся в лесничество, а через пять-шесть лет вышел оттуда благополучно на заслуженный отдых.

Любопытной была сама методика работы Мырзекена в его бытность руководителем. Он никогда не поднимал неистового крика, не крыл кого-нибудь при случае матом и вообще не дергал людям нервы, как нынешние начальники. Обманом и лестью, дружески похлопывая тебя по спине, он тепло-тепло о чем-то просил и одаривал при этом неизменной улыбкой, а в итоге ты и сам не замечал, как бегом несся выполнять порученное.

Ну а когда к нему приходили с какими-то проблемами, он пересыпал свою речь такими лестными отзывами и приятными словами в твой адрес, что домой ты уходил довольный, искренне благодарный начальнику, хотя вопрос твой так и не нашел разрешения.

Даже учитель Акдаулет, который в жизни своей не улыбался, при виде Мырзекена начинал скалить зубы. А уж если человек способен заставить улыбнуться и Акдаулета, значит, он действительно обладает какими-то волшебными чарами.

В пору детства с учителем Акдаулетом случилась забавная история...

Едва наступает настоящее лето, как все аулчане от мала до велика отправляются на традиционный сенокос в горы. Всем известно, что один летний день способен прокормить в течение целого месяца зимы, так что мукурцы все лето напролет трудились, конечно, в поте лица, не имея ни малейшей возможности отдохнуть и отвлечься.

Обычно в тот день, когда объявляли о предстоящем выходе на сенокос, на скотный двор пригоняли и запирали косяк лошадей, которых будут использовать в горах под седло либо в качестве тягловой силы.

В ночь перед отъездом любой из аульных мальчишек не мог заснуть, тревожно мечтая и думая о том, какой же конь достанется ему завтра. А ранним утром, еще затемно, непоседливые пацаны, похватав свои котомки с вещами, спешили к загону. Тем, кто удосужился прибежать пораньше, само собой, доставались лучшие лошади, опоздавшим — похуже, ну а соням и лентяям — настоящие тихоходы. Из-за коней детвора ссорилась до хрипоты в горле, порой в ход и кулаки пускались.

Как ни старались взрослые урезонить мальчишек, все это повторялось ежегодно.

Накануне очередной сенокосной кампании юный Ак-даулет тоже размечтался о коне в тот момент, когда прогуливался по берегу ручья.

Неожиданно кто-то шепотом позвал его:

— Эй, сынок, подойди-ка сюда!

Оглянувшись, Акдаулет увидел прислонившегося к углу изгороди Мырзекена. Прикрыв рот рукой, тот знаком подзывал его к себе.

Если уж сам начальник скрытно, в сумерках зовет к себе, будто хочет сказать что-то по секрету, разве останется малец равнодушным? Акдаулет в мгновение ока очутился возле Мырзекена.

— Ты ведь Акдаулет? — спросил Мырзахмет, бдительно оглядываясь по сторонам, словно опасался, что кто-нибудь услышит их тайный разговор.

— Да, ага, я Акдаулет!

— Милый мой, айналайн Акдаулет, я тебя по-особенному люблю. Поэтому и хочу кое-что сказать. Только смотри, не проговорись никому, чтобы рот на замке был! — предупредил Мырзекен, ласково погладив мальчишку по чубчику.

— Ага, клянусь Аллахом, никому не скажу! — клятвенно пообещал Акдаулет.

— Честно не скажешь?

— Не скажу, ага!

— Ну, тогда слушай... Завтра поутру отправляйся на скотный двор и лови для себя гнедого, что с белой отметиной на передней ноге. Понял? Еще раз предупреждаю, никому об этом не говори! Я этого коня давно для тебя присмотрел и специально за ним ухаживал.

— Ой, спасибо, ага! — воскликнул Акдаулет, не помня себя от радости. — Это тот самый гнедой, на котором в прошлом году ездил дядюшка Орынбай?

— Да, светик мой, именно он. Но никому из посторонних не дай понять, что я из любви этого гнедого именно тебе выделил, уяснил? — снова строго-настрого наказал Мырзекен.

Куда деться, как не уяснить?.. Еще до рассвета, закинув за плечо уздечку, Акдаулет, естественно, птицей помчался на скотный двор. Прибежал, а там уже полным-полно таких же, как он, пацанов. Однако шума и крика, повторявшихся из года в год, и в помине нет — никто из мальчишек и слова не молвит, будто все разом набрали в рот воды. Лишь бросают друг на друга подозрительные взгляды, но каждый беззвучно выбрал и оседлал для себя определенную лошадь, причем ни из-за одной споров не возникло.

Счастью же Акдаулета не было границ, ведь он еще пацан, но уже удостоился такого горячего внимания со стороны главного начальника Мукура. Крадучись, он взнуздал указанного Мырзекеном гнедого с отметиной и с гордым видом выехал со двора.

Беспредельная радость не может слишком долго покоиться внутри. В особенности вряд ли она спокойно уляжется в груди взволнованного, ветреного подростка. Через некоторое время Акдаулет рассказал по секрету друзьям, что гнедого с отметиной выбрал для него сам директор, что Мырзекен очень его любит и ради него даже специально ухаживал за конем.

Стоило только Акдаулету поделиться своей тайной, как начался невообразимый галдеж, потому как все мальчишки одновременно поспешили похвастаться собственным аналогичным секретом.

А произошло вот что. За день до выезда на сенокос Мырзекен обошел всех до единого аульных мальцов и каждому нашептал «по секрету» на ухо про свою привязанность и специально выхоженного коня. Поэтому наутро, когда ребята пришли на скотный двор, ссор из-за лошадей не возникло. Мырзекен знал норов каждого коня, вот и распределил их в соответствии с возможностями ребенка и ориентируясь на ту работу, которую мальчишке предстоит выполнять.