— Да, но…
— Тогда подчиняйся.
— А вдруг папа с мамой нас застукают?
— Они заняты и сюда не придут.
— Я боюсь, Роуэн.
— Ты жалкая трусиха! Ты никогда ничего не добьешься.
— Не говори так!
— Тогда поторопись.
— Ладно…
Онемевшие пальцы борются с пуговицами и молниями. И вот я, голая, сижу на корточках, обнимаю руками-спичками худые ноги. Дрожу крупной дрожью, изумленная серо-зеленым цветом собственной кожи в полумраке гаража, а Роуэн — тепло одетый! — нависает надо мной и презрительно усмехается.
— Ладно, теперь ложись.
Спину леденит цементный пол.
— Вставай… Ложись… Вставай, говорю… Какого черта ты стоишь? Я приказал лечь!
— Роуэн, я совсем замерзла. Пожалуйста…
— Срань Господня, ты что, Принцесса на горошине? Может, мне развести огонь, чтобы согреть тебя, а?
Он закуривает, выдыхает дым, который смешивается с паром дыхания. Я начинаю плакать, но сразу перестаю — слезы замерзают на щеках.
— Рёва! — цедит сквозь зубы Роуэн. — Когда же ты повзрослеешь?
Рыдания рвутся из моей груди.
— Иди сюда, Рена. Ну же, подойди к своему старшему брату!
Он протягивает руки, прижимает меня к себе, утешает, укачивает, тихонько дует на шею — какие горячие у него губы! — а потом левой рукой зажимает мне рот и тыкает горящей сигаретой в спину. Раз… другой… третий… Три крика.
— Заткнись, чертовка! Ты замолчишь или нет?
Я киваю, сцепив зубы. Он резко отталкивает меня в сторону.
— Перестань ныть, идиотка, слышишь меня?
Я снова киваю, вытираю нос голой рукой, смотрю, как застывают на коже сопли.
— Ладно, Рена, успокойся. Кончено. Теперь все будет хорошо. Я хотел проверить, правда ли ты меня любишь или врешь. Ты выдержала экзамен и можешь одеться. Мы с тобой — единое целое, так?
— Да.
— Ты будешь вознаграждена за послушание. Рада?
— Да.
— Гордишься собой?
— Да.
— И ты никому не скажешь о том, что здесь было?
— Конечно, нет, Роуэн.
— Клянешься?
— Клянусь.
Увы, тем же вечером Люсиль принесла мне выглаженное белье, когда я готовилась принять ванну, и заметила на левой лопатке треугольник из красных круглых ранок.
— Что это такое?!
Звук в ванной усиливается, разносится по дому.
— Что это, Рена, что это такое?
— Кажется, ожоги, мадам.
— Кто это сделал, Рена? Симон! Иди сюда сейчас же! Посмотри!
— Что это такое? Рена, что это? Ты должна рассказать нам, дорогая.
— Ты просто обязана сказать правду, Рена. Кто это с тобой сделал?
— Кто тебя обжег? Это сделал Роуэн? Роуэн жег тебя? Это он?
— Это он?
Я не произнесла ни слова, а когда опустила голову, это не было ни знаком согласия, ни признанием: мне хотелось съежиться, исчезнуть… Но на следующий день Роуэн был изгнан из дома».
Две таблетки ноктрана.
ВТОРНИК
«Поверив одновременно в виновность и невинность фотографии…»
Partenza[221]
Снотворное принесло избавление от снов.
Рена открывает глаза, начинает считать часы до приземления в Руасси. Двадцать семь!
Азиз должен меня встретить — но сможет ли? В Париже творится черт знает что.
Она появляется в столовой в девять утра, и Симон с Ингрид сразу понимают: что-то не так.
— Ты ужасно бледная, плохо спала? — участливо спрашивает мачеха.
Рена объясняет ситуацию.
— Бедняжка! — восклицает Ингрид. — Вот номер телефона, по которому ты заблокируешь карту «Visa». Узнай сейчас же, можно ли набрать отсюда, звонок бесплатный.
Пять минут спустя все улажено.
— Правильно сделала, что не поехала в комиссариат, — говорит Симон. — Принимая во внимание статистику машинных краж в Италии, не имеет смысла даже жалобу подавать. Начнутся проволочки, а результат будет нулевой.
— Но как мы вернемся во Флоренцию, ты ведь больше не водишь машину из-за катаракты? — спрашивает Рена.
— Зато моя прекрасная жена водит!
— И права у тебя с собой? — удивляется Рена.
— Конечно, я никогда с ними не расстаюсь, — гордо отвечает Ингрид.
— Вот как… — Почему Рене не пришло в голову поинтересоваться, хочет ли мачеха сесть за руль? — И тебя не пугает дорожный мачизм итальянцев?
— Ну уж полтора-то часа я выдержу, а на подъезде к агентству мы поменяемся местами, ведь я не вписана в договор как «второй водитель».
Рена под впечатлением: оказывается, эта женщина всегда все продумывает наперед!
— Самая обидная потеря, — говорит Симон, — это твой «Кэнон».
— Да бог с ней, с камерой… — машет рукой Рена. — Жалко только содержимое — мой портрет твоей работы!
Уже десять, и энергичная хозяйка пансиона появляется в столовой, чтобы убрать стол после их завтрака.
— Ну что, в путь? — спрашивает Рена.
— Подожди… — Это Симон. — Не хочешь зайти к нам и обсудить организацию сегодняшнего дня?
Вопрос погружает Рену в отчаяние. (Жизнь? То / что произошло / пока мы строили планы. Хайку, сочиненное Симоном много лет назад.) Даже если они выйдут немедленно, вряд ли сумеют осуществить все задуманное: дорулить до Флоренции, сдать «рено», забросить вещи в отель и хотя бы пробежаться по Уффици, иначе никто не поверит, что они побывали в Тоскане! Старики до сих пор даже чемоданы не собрали, а еще хотят обсуждать… «Нет, — говорит себе Рена, — время остановится, я никогда больше не увижу Азиза, Туссена, Тьерно, Керстин и проведу остаток дней в сиенском предместье с отцом, его женой, его смятением и его любовью…»
— Идешь, Рена? — спрашивает Ингрид.
Она заходит в комнату, присаживается на подоконник.
Симон методично освобождает стул от лежащих навалом буклетов, географических карт, одежды…
— Вот тебе стул, — говорит он. Хочу быть тебе полезным.
— Мне и здесь очень удобно, папа. Не суетись. Лучше смерть!
— Но тебе надует от окна! Позволь любить тебя.
— В сорок пять лет я точно знаю, холодно мне или жарко, поверь. Оставь меня в покое!
— Но ты моя гостья, и я хочу, чтобы тебе было удобно! Куда подевалась моя маленькая любящая девочка?
— Папа, ты долго будешь доставать меня под предлогом заботы о моем удобстве? Да пошел ты!
Все идет без помех!
Они рассекают тосканский пейзаж, Ингрид оказывается настоящим асом, и Рена с облегчением предчувствует окончание итальянского испытания.
Вот, значит, как? Все миновало? Так и было задумано?
Ингрид ведет машину и не переставая щебечет:
— Ты только подумай, какая сегодня чýдная погода! Бедная моя, надеюсь, это происшествие не испортит тебе впечатление о нашем путешествии. Ты устроила нам сказочный отпуск… Правда, папочка?
— Еще бы! — отвечает Симон. — Отныне мне каждый октябрь будет исполняться семьдесят.
Они начинают планировать: Рим — через год. И Греция — ну конечно, через два! Обсуждают детали — весело, со вкусом, — и ни один не верит, что замыслы осуществятся.
На подъезде к Флоренции Ингрид заезжает на заправку, заливает полный бак, уступает руль Рене и, надев очки для чтения, уверенно указывает падчерице маршрут вокруг Всесвятской площади.
Элегантный франкофил из агентства проверяет состояние машины.
— Удачно прокатились, мсье-дам?
— Si, si, grazie naturalmente[222], — отвечает Рена, передавая ему ключи.
Все, конец, она чувствует себя свободной, легкой, почти воздушной.
Эта кража в конечном счете оказалась тебе на руку — замечает Субра. — Сама посуди: ты ни в чем не виновата! Ни в том, что больше не фотографировала, ни в том, что не позвонила своему сыну-будущему-отцу. Молчание Азиза тебя не терзает — возможно, он пытается с тобой связаться, но ты этого не знаешь. Нет телефона — нет проблемы! Ты-ни-в-чем-не-виновата! Не то что Беатриче Ченчи, точно тебе говорю…
