Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Ну и ну, и как только этот умник докопался до поросшего быльем случая, который даже из его собственной головы вылетел в незапамятные времена? Не иначе как люди «добрые» постарались — донесли все-таки! Стыд-то какой, не зря говорят: на воре шапка горит!

Выйдя за калитку, Нургали вольготно расположился на скамейке, стоявшей за плетнем и удобно вытянул ногу с протезом.

Уже стемнело, но балбес Рахман все еще не подключил свет. Видимо, никак не может добраться до мотора, шатается, как обычно, где-нибудь на другом конце аула.

— Ассалау, коке!

Когда прямо перед ним внезапно, точно из-под земли, выросла чья-то громадная фигура и прокричала ему в самое ухо это приветствие, Нурекен от неожиданности вздрогнул.

— Как вы, отец, поживаете? Как здоровье, все ли благополучно? Как семья, дети, внуки да правнуки? Что, наслаждаетесь теперь отдыхом да тратите заслуженную пенсию? А какие вести от вашего курносого... ну, того, что моряком служит?..

Он пристально вгляделся в лицо стоявшего перед ним парня, пытаясь понять, что за беспардонный болтун закидал его вопросами, — оказалось, балбес Рахман собственной персоной. Вот легок на помине, только о нем подумал, а он тут как тут, шайтан!

— Что, отец... не признали? Я же Рахман, — представился балбес, согнувшись к старику коромыслом.

— Узнаю... — успокоил его Нургали. — Но никогда не думал, что ты, балбес, так много болтаешь. Я даже ответить на твое приветствие не успел, а ты уже меня своими вопросами с головой засыпал!

Рахман удивленно уставился на Нурекена, постоял немного в изогнутом положении, потом передернул плечами и буркнул:

— Не поймешь этих стариков: поздороваешься — плохо, не поздороваешься — опять не угодишь! — Выпрямившись, он тут же развернулся и, разбрызгивая ботинками грязную воду из луж, скрылся за углом изгороди.

«Наверно, пошел запустить мотор да зажечь наконец-то свет, — предположил Нургали. — Только вот почему молодежь вечно глотает концовку приветствия? Тот, с бегающими заячьими глазками, тоже лишь “ассалау” сказал, а куда они оба “магалейкум” дели?»

Прозвище «балбес» присвоил Рахману именно Нургали. А вслед за ним и все аулчане, и старшие, и младшие, стали звать Рахмана «балбесом». Если не считать того, что он отпустил длинные, распущенные космы по подобию юных аульных хохотушек, Рахман, вообще-то, парень неплохой, симпатичный и стройный джигит, крепкий, как ветвистое дерево.

— Ата, его прозвище не «балбес», а «борзый», — когда-то давно поправил отца тот самый курносый сынок, что служит теперь в армии.

— Прекрати, что еще за «борзый» такой? Разве это не порода собаки? — удивился Нурекен.

— Не знаю, ата, во всяком случае, все друзья зовут его «борзым».

— Заслужил, видать...

Этот самый балбес Рахман — всемогущий моторист Мукура, то бишь «бог» электрического света. Всем известно, что в теперешнее время без электрического тока большинство дел просто невозможно осуществить. Поэтому специальность моториста в любом из аулов здешней округи весьма престижна.

В этом смысле и Рахман в Мукуре человек очень уважаемый и авторитетный. Будет он подавать освещение до двенадцати ночи или до самого утра, а может, и вовсе не станет его подключать, сославшись на «простуду», — это полностью зависит от «царского» настроения «его величества».

В особенности авторитет моториста возвышается до небес, так что кажется, будто даже его плевок засохнет прежде, чем долетит до земли, в те немногочисленные дни, когда в ауле происходят разного рода празднества и торжества. В таких случаях хозяева тоя заранее предупреждают Рахмана о предстоящем празднике, три дня к ряду умасливают и в знак уважения вдоволь потчуют и поят его. Если Рахман удовлетворен оказанной честью, то в день тоя его мотор тарахтит всю ночь, расцвечивая торжество ослепительными огнями, а бывает и такое, что ток подается даже средь бела дня.

...Спустя немного времени со стороны МТС послышался рев рахмановского мотора, а следом мгновенно ожил и ярко засиял светящимися окнами аул.

Вместе с загоревшимся электрическим освещением Нурекена внезапно озарила подходящая идея. Он с опаской огляделся по сторонам, словно испугался, что кто-то может догадаться, какие нехорошие мысли вертятся в его голове. На улице было безлюдно и тихо, если не считать того, что на другом ее конце, у дома Мырзахме-та, заливалась лаем собака, а со стороны клуба доносились веселые и шумные голоса молодежи, распевавшей песни под аккомпанемент гармошки.

«Кого же мне уговорить на столь сомнительное дело?.. Кто для этого сгодится?» — опять задумался Нургали, ломая голову в поисках подходящей кандидатуры. Мысленно перебрав несколько молодых парней, которые, на его взгляд, согласились бы выполнить поручение, он в конце концов остановился на мотористе. Более ловкого, более шустрого и осторожного, чем Рахман, кому вполне по силам справиться с его щекотливым заданием, среди других парней Нурекен так и не нашел.

Как говорится, на ласковый зов даже коварная змея откликнется и из норы выползет — пускай Рахман и дурень, но, если расположить его к себе, дать что потребует, то, возможно, и его зацепит сказанное. Только вот не обидел ли он парня недавней строгостью? Рахман ведь с характером, такой упрямый, упертый, ну точь-в-точь как строптивый вол, которого еще никогда не запрягали... Но и к нему ключик можно подобрать — куда он денется!

Да простит его Всевышний, «дело», что замыслил втайне Нурекен, было по сути обыкновенной кражей. Воровство — оно, конечно, и есть воровство, но даже мимолетной мысли о том, что при этом придется разбить кому-то голову или украсить «фонарем» глаз, у Нургали, конечно, не было. Да и от подлых намерений украсть чей-то скот либо обчистить чужой дом он тоже был далек. Просто хотел стащить тайком энциклопедию, которую пишет библиотекарь, чтобы та бесследно исчезла...

А разве представляет собой какую-то ценность рукописная книга? Хотя кража книги, в сущности, тоже является воровством, на уголовное преступление она вряд ли тянет. В доме Нургали книг тоже полно — вон они, повсюду валяются. Даже если кто-то перетаскает их все до одной, ясное дело, благополучию его семьи это не нанесет большого урона.

Неожиданно пришедшее и такое логичное решение волновавшей Нурекена проблемы способствовало тому, что тучи, сгустившиеся в его душе, понемногу рассеялись.

...Что поделаешь, всему виной его прежнее легкомыслие. Ветреность и необузданная энергия молодости и толкнули Нургали слепо в огонь, заставили пойти на необдуманный риск, совершить глупость, угрожающую теперь его репутации.

Когда он ныне вспоминает ту злополучную историю, до сих пор испытывает ужасный стыд и невольно съеживается, как жалкий воробышек, замерзший в студеный зимний день. Поэтому Нурекен и постарался выбросить этот неловкий случай из своей памяти.

Забыть-то действительно забыл, а толку мало. И какой только шустряк наплел о нем Даулетхану?..

Казалось бы, старая история давным-давно канула в Лету, даже его собственная память ее стерла, но, стоило только мальчишке-библиотекарю рассказать о том, что он пишет правдивую историю жизни каждого жителя аула Мукур, как настроение у Нурекена мигом сникло, видать, и в самом деле шапка на воре горит. Бдительная душа как будто сразу заподозрила неладное... А когда за столом в голову внезапно пришел тот случай, у него так затряслась рука, что не смог удержать протянутую Бибиш пиалу и пролил чай в сковороду.

Да черт с ним, с чаем, плевать на сковороду с поджаристой картошкой, главное, о чем он подумал в тот момент, — как сохранить свой нажитый годами авторитет...

Давным-давно, в начале пятидесятых годов, в местечке под названием Кокколь открылся рудник. Нургали вместе с другими мужчинами отправился туда на заработки и лет пять-шесть добывал руду.

Рудник есть рудник, работа тяжелая и вредная, так что многие лишились там здоровья, вернулись совершенно высохшими и изможденными — одна кожа да кости. Даже те, кто остался вроде бы здоров, впоследствии сплошь заболели силикозом и из жизни частенько уходили раньше срока.