Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Похоже, не миновал этой беды и сам Нургали: временами на него нападает такой удушающий кашель, что грудь будто тисками сдавливает; он начинает задыхаться от нехватки воздуха, краснеет до самых кончиков ушей и едва не теряет сознание.

В ту пору на Кокколе добывали очень редкий и цен-ный металл — вольфрам. На каждом из склонов округлой, словно горб нара, горы было пробурено множество глубоких, узких проходов, так называемых «штолен». Рабочие-горняки спускались в эти штольни и круглые сутки вручную, кайлом, до седьмого пота долбили породу. Затем добытую руду складывали в мешки и на спинах тащили к подножию.

Второй участок, на котором работал Нургали, находился в центральной части, ближе к вершине.

Подобно другим горнякам, он тоже уходил в горы еще засветло, зажав под мышкой узелок с завернутым женой нехитрым завтраком — тормозком. Возвращался с рудника, когда уже начинало темнеть, весь сверху донизу пыльный, грязный, чумазый и замученный настолько, что ему едва хватало сил дотащиться до дома.

Однажды — если он не запамятовал, это произошло в конце февраля или в начале марта — Нургали вместе с группой товарищей, как обычно спозаранку, взбирался к центру горы, направляясь к своей штольне. Одного из джигитов, простудившегося накануне на сквозняке, неожиданно охватил приступ сильного кашля. Это и спровоцировало беду: земля вдруг дрогнула, загудела с ужасающим ревом, словно взбесившийся дракон, и предательски задвигалась под ногами.

В мгновение ока горы и камни смешались, и всё куда-то понеслось... Во всяком случае, Нургали успел понять лишь одно: из глотки горы сорвалась гигантская лавина, и он, задыхась от снежной пыли, покатился вниз, точно невесомая шапчонка, вместе со стремительно несущимся по склону снегом.

Пришел в себя лишь в районной больнице. Стал расспрашивать о случившемся; оказалось, с горы действительно сошла лавина, из восьми шедших на смену горнорабочих в живых осталось лишь двое, причем один из них — он сам. Кого-то из горняков до сих пор не нашли, поговаривают, что его, видимо, снесло в узкое ущелье у подножия, поэтому нынешние поиски вряд ли дадут результат. Скорее всего, когда потеплеет и растает снег, тело само покажется.

Нурекен же пролежал под толщей снега около суток, пока подоспевшие на помощь его не откопали. А разве это просто — провести сутки под снегом; в результате ему ампутировали отмороженную ногу, сделав калекой на всю оставшуюся жизнь, и до самого лета он провалялся на больничной койке.

Выписавшись в начале июня, когда все вокруг уже буйно зеленело, Нургали, худой, как отощавшая за зиму овца, с трудом, припадая на здоровую ногу, дотащился до Ореля, где в то время находилось управление рудника. Целый день впустую он провел возле конторы, карауля попутный транспорт до Кокколя. В конце концов, поскольку так и не появился повод отправить туда машину, сжалившийся начальник выпросил для него в местном колхозе какую-то заезженную клячу.

Если утром отправиться в путь от управления вольфрамового рудника в Ореле, то, проведя ночевку посреди дороги, можно добраться до Кокколя в лучшем случае к вечеру следующего дня. А середина дороги — это просторное ущелье Сейсембай с пышными лугами, расположенное у подножия горы Музтау. Учитывая это обстоятельство, руководство рудника построило в Сей-сембае рубленный из сосны сторожевой домик, чтобы ехавшие в Кокколь и обратно рабочие могли здесь переночевать.

Когда Нургали, взгромоздившись на выданную колхозом клячу, дотащился до этого невзрачного домика в Сейсембае, уже совсем стемнело.

Подъехав ближе, он увидел, что перед входом стоит на привязи лошадь, а внутри сторожки, подметая пол и протирая окна, хлопочет какая-то незнакомая женщина. Не похожа ни на одну из тех, кто живет в Кокколе либо в окрестностях рудника.

Спешившись, он поздоровался с незнакомкой и, задав пару вопросов, выяснил, что женщину зовут Хади-шой, едет она со стороны Жазатыра и направляется в Катон, где живут ее родственники.

В общем, половина той короткой летней ночи прошла в обоюдной беседе. Разговор незаметно переходил от одного к другому, и в итоге Нурекен узнал, что Ха-диша сейчас женщина свободная, вдова, ее муж несколько лет назад погиб под снежной лавиной.

— Я тоже под лавину попал, на волосок от смерти был, — поделился своей бедой и Нургали. — Три месяца в больнице провалялся, вот только сейчас выписался. Но мне еще повезло — большинство из моих товарищей погибли...

Когда Хадиша услышала о случившейся трагедии, то сразу расчувствовалась, ведь и ей пришлось пережить такое же горе, глаза ее наполнились слезами. Нурекен принялся ее успокаивать, ласково погладил по волосам и неожиданно для себя самого проворно притянул женщину и крепко обнял...

Они были одни в самом сердце этой глубокой, сумрачной ночи, посреди вздымающихся громадой гор, заросших густым черным лесом. Только вдвоем... Боже мой, неужели и в этой короткой серой жизни бывают настолько счастливые мгновенья! И почему только Нургали не ощущал никогда раньше такого чарующе радостного волненья, от которого его бедное сердце то замирало, то начинало бешено колотиться, а на глаза наворачивались слезы?!.

Прежде Нурекен даже не знал ни одной строчки какого-нибудь стихотворения, а в эту ночь под наплывом доселе не изведанных чувств вдруг сам стал поэтом. Каких только стихов он не сложил в те волшебные часы, каких только возвышенных слов не посвятил Хадише! Ему хотелось обрести за спиной крылья и птицей воспарить в небеса. Хотелось взять за руку Хадишу и, громко крича от восторга, пуститься бегом в эту лунную ночь. Он мечтал взойти на покрытые вечными снегами гордые алтайские вершины. Он тосковал по ледяной воде строптивой речки Акбулкак, вьющейся по дну узкого ущелья. Ему хотелось, прижав к себе Хадишу, умчаться в неведомую даль...

Что ни говори, а эта незабываемая ночь стала для Нургали особенной. Неповторимая, полная сладкого наслаждения и потрясающих впечатлений, разбередивших самые потаенные уголки его души...

Ближе к полудню следующего дня оба сели на лошадей и, окинув друг друга долгим, пристальным взглядом, тепло попрощались.

— Я теперь в здешних местах, в Катоне останусь. Говорят, половина жизни женщины проходит в ожидании. Вот и я, видимо, буду отныне жить, ожидая вас, — тихо и грустно сказала Хадиша.

— Жди, Хадиша, жди, родная, буду жив — обязательно тебя найду! — как человек порядочный твердо пообещал Нурекен.

В тот миг он и сам искренне верил, что данное им слово крепко как камень, что он и вправду разыщет Хадишу хоть на краю света, если только сердце его не перестанет биться. Но что поделаешь... Когда навстречу добравшемуся до Кокколя Нурекену с шумом и гамом высыпали детишки, когда к нему в объятья бросилась всхлипывающая жена, он обо всем напрочь забыл.

Минутой позже он все-таки вспомнил о своем вчерашнем поступке и ощутил такое раскаяние, что не знал, куда деться от стыда. Даже не выдержал, расплакался и крепко прижал к себе детей. Уж лучше бы он сквозь землю провалился, чем являться с позором к семье, с которой так бесчестно поступил. Ей-богу, лучше провалился бы!

Мучившийся от стыда, Нурекен той же ночью дал себе еще одно обещание. Он поклялся, что отныне не поступится верностью, никогда не поддастся бесовскому искушению и ни разу больше не изменит своей жене. И постарался навсегда забыть происшедшее с ним вчерашней ночью.

Что таить правду, в своей дальнейшей жизни Нурекен твердо придерживался данной себе клятвы. Ни разу больше не допустил он легкомысленных ошибок, нежно заботился о семье, о детях, всех, как и полагается, выучил, поднял на ноги. Сыну помог построить собственный дом, дочь благополучно выдал замуж. И вот теперь вдвоем с байбише они досыта наслаждаются долгожданной радостью, пестуя любимых внучат.

Помимо всего прочего, Нургали мастер на все руки — он и плотник, он и кузнец. Благодаря этому, когда Кок-кольский рудник был закрыт как «неперспективный», Нурекен, подобно другим горнякам, не остался без работы. Руки у него мастеровые, на вес золота, поэтому он сразу устроился в кузницу.