Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

...Ишак, в точности как старик Амир, животное неприхотливое и крайне терпеливое, содержать его в хозяйстве не составляет большого труда. Пускай у бедняги мясо негодное, зато как трудяга осел по-настоящему предан хозяину — вытянет любую возложенную на него работу. А поэтому он куда больше подходит для хозяйственных надобностей в такой, как Мукур, местности с суровыми зимами, нежели лошадь с ее капризным норовом и привередливым аппетитом. Факт бесспорный!

С этой мыслью Нургали, несмотря на вопли байбише, продал своего единственного коня и выехал в Семипалатинск. Отправился не в ближний Усть-Каменогорск, а именно в находящийся куда дальше Семипалатинск, и на то были веские причины... По слухам, самые породистые ослы водятся вовсе не в Усть-Каменогорске, где живет много русских, а именно в окрестностях Семипалатинска, сплошь заселенных в основном казахами. Кроме того, машина, на которой выехал Нурекен, направлялась не в Усть-Каменогорск, а именно в Семипалатинск, где водитель должен был сдать нагруженные тюки с шерстью.

К счастью, парнишка-шофер оказался одним из тех смугленьких аульных карапузов, которые выросли на глазах у Нургали, поэтому он, конечно, без лишних уговоров согласился повозить земляка по его делам.

Сдав благополучно груз, они весь день мотались по городу, объехали поочередно базар за базаром, а в завершение заглянули в ряд дворов, где держали ослов. Парень шофер, надо отдать ему должное, ни разу даже не пикнул. В конце концов на вечернем базаре выбрали вдвоем крупного, почти с быка, самца, погрузили в кузов машины, накрепко привязали поводом к борту и, проведя около двух суток в пути, вернулись в аул.

До этого момента живого ишака воочию не то что в Мукуре, во всем Катонкарагайском районе не видели. Новость разлетелась мгновенно, и все без исключения мукурцы собрались у дома Нургали и Бибиш, чтобы полюбоваться на диковинное животное. Нурекен с гордостью демонстрировал землякам своего здоровенного, как бык, осла, который прекрасно перенес двухдневную тряску в кузове грузовика.

Любопытство одолело не только мукурцев: немного спустя, взмылив коней, примчались даже добродушные аршатинские скотоводы, пасущие коров и овец на дальних отгонах.

— Бисмилля, эка невидаль! — воскликнула разочарованно Бибиш, только одна оставшаяся равнодушной к невиданному зрелищу. — И ради этого длинноухого урода ты столько дней пропадал?!

— Байбише, казахи его ишаком называют. И этот самый ишак считается вьючным животным! — задетый за живое, обиженно ответил Нургали.

Неожиданно один из мальчишек в собравшейся толпе поинтересовался:

— Ата, а как этого ишака зовут?

Нурекен поначалу не нашелся, что ответить пацану, замялся на пару секунд в нерешительности, погладил осла по хребту и наконец объявил:

— Тайкара!

Ляпнул первое, что пришло на язык, но кличка и самому понравилось. Да и ребятня тут же зашумела, оживилась, клича наперебой: «Тайкара, Тайкара!..»

Уже в сумерках, когда любопытствующий народ завершил «смотрины», Нургали отвел Тайкару в хлев и оставил там вместе с другой домашней скотиной.

Прошло какое-то время, выпал первый ноябрьский снег. К этой поре Нургали, смастерив для ишака подходящее седло, успел несколько раз верхом на Тайкаре съездить к своему братишке Жангали, пасущему овец в горах. Проезжая попутно через селения, он гордо восседал на осле, удивляя всех встречных.

Уважение земляков к Нурекену с приобретением редкого в этих местах животного заметно выросло, и все бы хорошо, только с того злополучного дня, когда выпал первый ноябрьский снег, начался для него сплошной кошмар.

Сначала посреди ночи, во время самого сладкого сна, Нургали с испугом проснулся от громкого рева. Прислушавшись, сообразил, что шум доносится со стороны хлева: к реву Тайкары примешался беспокойный хор мычащих коров и блеющих овец.

Набросив на плечи фуфайку, он тут же выскочил во двор и поспешил к скоту, подозревая, что в его владения забрался вор, а когда вошел в хлев, глазам своим не поверил: Тайкара — вот стыд-то какой! — пристроившись сзади, взгромоздился на телку. Несчастная телка, согнувшись от тяжести ишака, даже шелохнуться была не в силах, лишь страдальчески мычала.

Не всякому человеку хватит выдержки лицезреть подобный срам. Вышедшая следом за мужем Бибиш даже дар речи от смущения утратила, тут же закрыла лицо руками, развернулась и убежала в дом.

Нещадно колотя палкой прилипшего к телке осла, Нургали с трудом разъединил их. Поначалу, пораженный до глубины души бесстыдством Тайкары, он едва не задохнулся от охватившего его гнева. Но позднее, когда вернулся домой и растянулся в теплой постели, остыл, и его стал душить смех. Долго не мог потом успокоиться, пытаясь унять трясущиеся плечи и подавить безудержно рвущийся наружу хохот.

— Допрыгался! — беззлобно сказала Бибиш, не зная, плакать ей или смеяться. — Разве ты не слышал поговорку: «Сколько ни хвали ворона — соколом не станет, как ни корми осла — тулпар из него не получится»? Теперь и сам это поймешь. Попомни!..

Как в воду глядела Бибиш, будто чуяла что-то. Напрасно так веселился Нургали...

На рассвете Тайкара опять разбудил их — на этот раз он бессовестным образом набросился на корову. Поскольку дважды за ночь осел проявил подобное непотребство, Нургали наутро, взяв за недоуздок, отвел негодника в отдельный сарай и там запер.

В тот же день, когда он повел Тайкару на водопой, тот исхитрился вырвать из рук повод и помчался прямиком к телке соседа Лексея. Испуганная телка понеслась от него вскачь, но осел не отставал, преследуя ее по пятам, пока Нургали с Лексеем не удалось поймать его.

Через три дня слух о бесстыжих повадках Тайкары распространился по всему аулу. Нурекен, терпение которого вконец истощилось, решил больше не выводить осла за пределы своего двора, запер в отдельный загон, где и кормил, и поил его.

Вообще-то, пора гона у скота бывает лишь раз в году и начинается в определенное время, однако у ослов, похоже, такой благовидной «традиции» нет и в помине. Кто знает, от кого он наслушался, только Лексею было многое известно о повадках ишаков. Судя по его словам, эти животные, когда касается проявлений «любви», в чем-то сродни человеку. Зима на дворе, лето ли, им, вероятно, все равно: в любой момент они способны взбушеваться и с налитыми кровью глазами повиноваться напору мощного природного инстинкта.

— Ты совершил большую глупость, — сказал как-то Лексей, в очередной раз изображая из себя знатока. — Раз уж купил самца, нужно было в придачу и ослицу взять... А теперь вот мучайся, ведь подходящую пару ты ему вряд ли в нашей округе сыщешь. Что же прикажешь несчастному животному делать? Когда в нем кровь т раст, в глазах мутится, разве он способен что-нибудь соображать — ему тогда никакой разницы нет, пускай хоть корова, хоть теленок...

Кстати, о теленке... Простояв примерно с недельку взаперти в загоне, Тайкара сохранял спокойствие и как будто бы пришел в норму. Но в один прекрасный день прямо средь бела дня снова учудил: сломал жердь, огораживающую загон, перепрыгнул в соседний двор и накинулся на теленка.

Эта выходка ишака окончательно вывела из себя Нургали. Поскольку палки под рукой не оказалось, он снял проворно протез и со всего маху двинул им непристойное животное, пытавшееся совершить насилие над несчастным теленком. Проклятый протез разлетелся вдребезги. А ишак даже не дрогнул, лишь качнул слегка головой, в которую угодил протез, взмахнул, будто издеваясь, хвостом и спокойно отошел в сторонку.

— Продам! За десять рублей продам! — объявил в тот же день всему аулу расстроенный Нургали.

Осел, которого муж приобрел гораздо дороже, да еще за деньги, вырученные с продажи единственной лошади, которого он с такими хлопотами доставил аж из самого Семипалатинска, ни на что не сгодился, а средства, как оказалось, были пущены на ветер. От этих мыслей Бибиш не на шутку расстроилась и едва не разревелась от горя.

— Да лучше бы ты деньги за лошадь в сберкассу положил, а я бы потом детишкам новую одежду купила! — горько упрекнула она мужа.