Храни её - Андреа Жан-Батист

— Никакого развода, слышите? Не для того я столько денег угрохал на эту семью. Что бы стало с вашими цитрусами, с вашими чертовыми плантациями, с драгоценными апельсинами, если б не я?

— Никакого развода, — согласился Франческо. — Брак будет аннулирован. Когда Виола согласилась выйти за тебя замуж, она еще испытывала психологические последствия аварии. То есть была не в состоянии принимать такое решение. Ваш брак недействителен, аннулирование будет устроено в высших кругах. Тебе не придется ни о чем беспокоиться. Виола для видимости отправится на несколько месяцев в дом отдыха.

Я не мог взять и вскочить с места, как вскакивали они все в минуту возмущения. Казалось бы, пустяк, но он злил меня всю жизнь. Я извернулся, достал ногой до пола и сумел встать.

— И речи быть не может! — воскликнул я после этой заминки.

— На этот раз, — снова заговорил Кампана, — коротышка прав. Об аннуляции не может быть и речи.

Франческо встал в свою очередь, разгладил черную сутану с фиолетовой каймой. Avvocato невольно сделал шаг назад.

— Мимо, я все обсудил с сестрой. Она согласна. Она даже сама меня об этом попросила. Я знаю в Тоскане одну монашескую обитель, прелестный уголок. Ты можешь удостовериться, если хочешь. Что же до тебя, наш дорогой зять… — Он снова надел шапочку и соединил пальцы в странном молитвенном жесте. — Ты выполнишь в точности то, что мы скажем.

— Это мы еще посмотрим. — Кампана развернулся на пятках.

Франческо кашлянул.

— Не стоит расставаться на таких словах. Гнев — плохой советчик. Ты вовсе не обязан соглашаться на аннуляцию.

— Ты чертовски прав, аббат. И кстати…

— Она все равно состоится, — отрезал Франческо.

— Что-что?

— Помнишь, было одно… досадное происшествие. Молодая женщина, которую ты покалечил несколько лет назад. Мне сказали, она потеряла глаз.

Avvocato замер и медленно вернулся к нему:

— Меня признали невиновным.

— Потому что Мимо дал показания в твою пользу. Но тот же Мимо может пойти на попятную и заявить, что ты заставил его так сказать, чтобы сохранить репутацию семьи.

— Он сядет в тюрьму за лжесвидетельство!

Франческо засмеялся:

— Минут на десять, да. А вот ты, боюсь, задержишься там куда дольше и потеряешь много-много друзей. А что подумает твоя сестра Элоиза? Твоя родня? И прежде всего, такое явное доказательство твоей психической неустойчивости гарантирует нам расторжение брака. Я предложил тебе разумный компромисс, возложив бремя развода на Виолу, но раз ты против…

Мне не хотелось в тюрьму даже на десять минут. Но я пожал плечами. Челюсть Кампаны перекосило. Выпучив осоловелые глаза, он смотрел на молодого епископа так, словно видел его впервые.

— Поскольку расторжение брака непременно состоится, — бесстрастно продолжал Франческо, — тебе остается просто сообщить нам, хочешь ты пройти через это с высоко поднятой головой или потерять все: репутацию, бизнес, семью. Для нас результат не изменится.

У Кампаны вырвался нервный смешок. Он тяжело пошел к двери и там обернулся в последний раз.

— Вы чертова банда ублюдков, — выплюнул он.

Стефано, не сказавший ни слова, наконец встал:

— Нет. Мы настоящие Орсини.

Я был до смешного рад, что при этих его словах находился в комнате.

Брак признали недействительным в рекордно короткий срок, и мы больше никогда не слышали о Ринальдо Кампане. Его имя мелькало в титрах фильмов вплоть до конца 1950-х годов, а потом однажды вечером по дороге домой он исчез. Позже выяснилось, что он смылся в Соединенные Штаты: в бизнесе что-то пошло не так, и он задолжал очень серьезным людям. Так что Кампана осуществил мечту своей бывшей супруги.

Виола искренне просила отправить ее в дом отдыха. Весной 1941 года я вместе с водителем отвез ее в монастырь, расположенный в укромном месте среди тосканских холмов. Два покатых склона молодой пшеницы окаймляли подковообразное здание, окруженное зеленым парком. Архитектура обители, свежевыкрашенной в розовый цвет, чем-то напоминала мастерскую Метти, да и Флоренция находилась в шестидесяти километрах. Настоятельница, очень милая женщина лет сорока, приняла нас в светлой гостиной. Юные послушницы, порхая, как ласточки, накрыли к чаю. В заведении чаще всего принимали на реабилитацию сестер, страдающих духовным недугом. После чая нас провели по кельям. Та, что по просьбе монсеньора брата была предоставлена Виоле, выходила окнами на юг, но ее притенял темно-зеленый кипарис, пахнущий гитарой.

— Мы будем хорошо заботиться о синьоре Орсини, — заверила меня настоятельница и ласково улыбнулась. — Она восстановится мгновенно.

Я оставил Виолу раскладывать вещи. Вернувшись в гостиную, настоятельница придвинула мне на подпись документы, я начал машинально расписываться, пока не зацепился глазом за странную формулировку: «Заведение снимает с себя всякую ответственность в случае неблагоприятной реакции на процедуры». Я стал расспрашивать настоятельницу об этих самых процедурах и о неблагоприятных реакциях, которые могут возникнуть. Она тут же повела меня в подвал и с неизменной улыбкой показала просторное помещение, облицованное плиткой от пола до сводчатого потолка. У наших ног змеились поливочные шланги, сильно пахло сыростью.

— Некоторым нашим постоялицам, если они беспокойно ведут себя ночью, мы прописываем ледяной душ. Этот естественный метод чудесно лечит телесный зуд или искус сомнения, если традиционные методы оказываются бессильны.

— А каковы же традиционные методы? — любезно спросил я.

— У нас используются определенные лекарственные растворы, но прежде чем к ним прибегнуть, мы рекомендуем постоялицам провести несколько ночей в молитве перед алтарем. Сестра-доброволица помогает молящейся женщине и не дает ей заснуть, используя бамбуковый прутик. «Мудр тот, кто остерегается всяческого сна», — говорит нам святой Иоанн Лествичник. Лукавый является ночью, пользуясь сном нашего разума, чтобы внушить всяческие извращения. Таким образом, бессонница является надежным средством борьбы с ними.

Я попросил сестру подождать меня в гостиной, поднялся к Виоле, которая раскладывала вещи в шкафу, и объявил ей:

— Мы уезжаем.

Виола не задавала вопросов. Вздохнув, она тем же движением перенесла вещи обратно в чемодан. Потом мы спустились к настоятельнице.

— Как мне к вам обращаться? — спросил я. — Святая сестра? Не хотелось бы как-то ошибиться.

— Преподобная мать-настоятельница, — ответила означенная синьора и нахмурила бровь при виде чемодана.

— Преподобная мать-настоятельница, ваш монастырь — не дом отдыха.

— Совершенно верно. Это поле битвы со смущением духа, которое внушает нам лукавый, и с искушениями плоти. С победой человек обретает покой.

— Замечательная логика, преподобная мать-настоятельница. Это как работа великолепного часового механизма. С таким количеством усложнений, что он уже не показывает время.

— Я не понимаю…

— Виола у вас не останется.

— Простите?

— Виола. У вас. Не останется.

— Послушайте, вы… Синьор, — сказала монахиня, нажимая на обращение так, как будто я его не заслуживал, — не знаю, кто вы такой, но на Орсини вы не похожи.

— Потому что Орсини высокого роста?

Она проигнорировала мой вопрос.

— Так что я не обязана подчиняться приказам с вашей стороны. Епископ Орсини просил меня принять его сестру, и приказ отпустить ее я приму только от него.

— Он не даст вам такого приказа.

— Отлично, значит, вопрос решен.

— Не совсем. Позвольте вам разъяснить, преподобная мать-настоятельница. Я могу уйти без Виолы. Вы просто должны знать, что такое чудовище, такой урод, как я, оставленный Господом с самого рождения, водится с очень дурными людьми. Я первый скорблю об этом, но что вы хотите, себя не переделаешь. Если я уеду без Виолы — смотрите мне прямо в глаза, когда я говорю, — то вернусь через два дня. И сожгу и разнесу этот монастырь так, что от него ничего не останется. Будьте спокойны, ваша паства не пострадает, и вы тоже, я же не зверь, хотя меня сильно тянет пропустить вас саму через душ, устраняющий искус сомнения! Одно можно сказать наверняка: я прослежу, чтобы тут камня на камне не осталось.