Храни её - Андреа Жан-Батист

Виола посмотрела ему прямо в глаза:

— Не читай.

— Захочу и буду. Твоим родным полезно узнать, о чем ты думаешь, верно?

— Я написала это давно, когда лежала в больнице. Это из прошлого. И это личное.

— «Я та, что не гнется…» — начал Кампана с театральным завыванием.

Нервная судорога невероятной силы исказила лицо Виолы.

— Если ты прочтешь это, — тихо сказала она, — я тебя убью.

— A-а, да ты к тому же и убийца? — Кампана обошел стол, чтобы встать подальше от Виолы, и прочел:

— Хватит, — прошептал Франческо, помрачнев.

— Погоди, дорогой зятек! — взвизгнул Кампана. — Еще не конец!

Сестра Кампаны сидела отвернувшись и зажимала рот, чтобы не прыснуть от смеха. Я просто окаменел, остальные за столом тоже, хотя вряд ли по той же причине. Я считал, что былая Виола умерла, но она жила и ликовала в этом юношеском стихотворении.

Кампана поперхнулся и зашелся кашлем, потом принял поданный сестрой стакан воды, одновременно жестом приглашая дождаться продолжения.

— Но, дорогие друзья, лучшее — напоследок! Строфа, в которой я ничего не понял, наверное, потому что нет у меня такого поэтического дара!

Виола поднялась медленно, как туман над кладбищенской землей. Едва слышным голосом произнесла:

Мертвая тишина. Кампана грозно повернулся к жене:

— Что это значит: «Тебе, еще не рожденной?» Только не говори, что у тебя был выкидыш. Или, что еще хуже, ты сама…

— Выкидыш? Когда были написаны эти строки, мы даже не были знакомы! Это стихотворение — мысли шестнадцатилетней девушки. Если хочешь знать, я, скорее всего, обращалась к себе. «Ты, еще не рожденная» — это я сама. Девушка, которая не смогла летать. Я писала это и думала, что где-нибудь в параллельной вселенной эта другая «я» меня услышит.

— В параллельной вселенной? — Кампана снова чуть не поперхнулся, на этот раз прочистил горло бокалом вина. — Да ты совсем сдурела!

— В общих интересах… — начал Франческо.

Виола прервала его жестом. Простое мягкое движение руки, способное остановить армию на марше или бегущее стадо слонов. Эти двое походили друг на друга больше, чем думали.

— Тебе всегда не хватало воображения, Ринальдо. Тебе не приходило в голову, что все не так, как ты видишь? Что параллельные вселенные, да, могут существовать? А наш мир — нет? Что мы, возможно, лишь снимся какому-нибудь медведю?

Все смотрели на Виолу разинув рты, и лишь я улыбался. Кампана стоял весь багровый, с набухшей шеей. Виола протянула руку, и муж почти рефлекторно отдал стихотворение. Она сложила его, спрятала в платье и снова повернулась лицом к avvocato:

— Я предупреждала тебя.

Я не успел заметить взмах руки. За долю секунды Виола схватила с ближайшей тарелки нож для сыра и изо всей силы вонзила в мужа.

Драматические события искажают ход времени, что лишний раз доказывает: Виола говорила совершенно разумные вещи. Никто из гостей не отреагировал, их разум замер на предыдущей секунде, увяз в неверии, которое налипло на шестеренки мозга и застопорило их. Потом на них обрушилась реальность. Кампана увидел нож, торчащий из плеча, лацкан пиджака, измазанный кровью, с крохой хорошего французского рокфора, специально привезенного для Орсини, и еще чего-то вроде пекорино. Он отпрянул и завопил, сестра сделала то же самое, прежде чем потерять сознание. В соседней комнате заплакали дети.

Ну, Орсини видали и не такое. Стефано пощипал себя за переносицу. Он прекрасно видел, что рана не смертельна, хотя два изогнутых зубчика ножа вонзились довольно глубоко и, должно быть, причиняли адскую боль. Франческо спокойно встал, подозвал дворецкого и попросил послать за доктором. Виола наблюдала за сценой равнодушно, как и ее отец. Ее мать сразу после происшествия исчезла, прикрыв рот салфеткой. Непонятно, целилась ли Виола в плечо или хотела попасть в сердце, но промахнулась.

Два часа спустя Кампана, Стефано, Франческо и я собрались в гостиной для разговора, к которому женщин не пригласили. Доктор дал Виоле успокоительное и уложил ее в постель. Я часто задавался вопросом, почему я вечно оказывался в центре их семейных дел — то ли действительно стал одним из Орсини, то ли они просто забывали про меня: взгляды людей по невниманию часто скользили поверх моей головы. У Кампаны из-под запятнанной кровью рубашки виднелось забинтованное плечо. Он покрутил коньяк в бокале и с ненавистью перевел взгляд с одного брата на другого:

— На этот раз с меня довольно. Все зашло слишком далеко. Эта бесплодная психичка сядет в тюрьму. Или в сумасшедший дом.

Стефано привстал и оскалился, готовый защищать честь сестры. Может, не ради нее, может, из семейной гордости, из чувства собственничества, но все равно готовый к бою. Как обычно, брат умерил его агрессию одним движением руки.

— Никто не сядет в тюрьму, — очень тихо сказал Франческо. — Конечно, мы и не верили, что вы станете Ромео и Джульеттой, но теперь пришло время вашим путям разойтись.

Кампана побелел. Нетрудно представить его расчет при женитьбе на Виоле: у Франческо явно не будет детей, по крайней мере официальных. Стефано, с его любовью к ночным загулам и вину, превратившей некогда пухлого, но смазливого мальчика в жирного функционера, тоже вряд ли создаст семью. Таким образом, существовала слабая, но реальная вероятность, что ребенок Кампаны и Виолы унаследует титул. Чрево Виолы сорвало этот план. Но союз с Орсини оставался источником престижа, и в этом отношении Кампана сорвал куш. Он хвастался, что может звонить напрямую папе римскому (что было правдой при условии, что Франческо захочет их соединить) и дуче (ложь, потому что Стефано дрожал перед Муссолини). И, несмотря на скудные кризисные годы, состояние Орсини, даже в плане недвижимости, оставалось значительным. Для Кампаны о разводе не могло быть и речи. О чем он и сообщил, вскочив со стула и яростно грозя нам всем толстым пальцем, но не выпуская стакан: