Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Он еще никогда не был в Правительственном центре. Он не знает, куда идти. Многочисленные указатели, черные деревянные стрелы с напечатанными белыми буквами, не помогают. Они валяются на земле, указывая куда угодно, только не куда надо. Он отваживается сделать несколько шагов внутрь, видит большой прямоугольный знак, высящийся на двух металлических опорах. Как правильно падать.

Он продолжает путь, видит, что брезентовые стены центра поддерживаются столбами, сильно заглубленными в землю, каждый укреплен полудюжиной толстых подпорок. Пыльно-белая материя, которая наброшена поверх столбов, — крыша около шестнадцати футов высотой, поддерживается тросами и гирями. Каким-то образом стены не сильно клокочут, видимо, этому способствуют вентиляционные отверстия. Конструкции не кажутся неустойчивыми. Не выглядят и прочными.

Толчок снизу бросает его к ближайшему шатру. Он отодвигает полог, входит. Сначала он видит жандарма и ящик для денег, потом он видит остальное. Кастрюли, кресла-туалеты, поручни, печи хибати; все произведено из переработанного металла, все лежит на земле. В углу хибати отштампован призрачный профиль местного жителя, такого же как на островной пятицентовой монете. Хотя пернатый головной убор обкромсан. Потом ряды вещмешков и защитных накладок для конечностей рядом с чистым брезентом, толстыми шерстяными одеялами, удобной на вид обувью. Согласно маленьким серым ценникам, здесь все дороже, чем в распределителе. Все копошится в грязи. Он встает, замечает, что ничего бесполезного в ассортименте нет. Никакой видеоаппаратуры, подводки для глаз, мисок для хлопьев, всякого такого. Здешним покупателям, думает он, не нужно напоминать об изобилии.

Выйдя из шатра, он проходит мимо палатки с распахнутым пологом. В ней человек в наброшенной на плечи серой шубе сидит за огромным столом из полированного железа, установленном на платформе, которая поддерживается стальными опорами в виде толстых блестящих спиралей. Перед ним повалились в кучу десятки людей в рваной одежде и налокотниках, склонили головы, показывают шеи, сцепили руки узлом на груди. Все трепещут перед неостановимыми земными силами, исходящими из-под них. Он смотрит на дрожащую группу. Хочет что-то сказать. Толчок швыряет его к другому шатру.

В этом шатре он видит цветные пятна, разбросанные по земле, — лиловые, оранжевые, желтые. Он входит, оглядывает пестрый хаос, дыхание перехватывает. Почтовые открытки. Записные книжки. Брелоки для ключей, прикрепленные к крошечным хлебным деревьям из металла. Салфетки под столовые приборы. На всех предметах фотографии в насыщенных леденцовых цветах — пляжные сцены, разномастные островные домики из деревянных реек. Блестящие райские птицы, закатные горизонты. И диалоговые пузыри. Приезжайте к. Посетите! Добро пожаловать в. Твой райский остров. И, конечно, открытки со словами «Горная курица», под которыми красуется фотография большой лягушки. Он останавливается, думает, как это просто. Превратить комфорт в жестокость.

Потом он видит карты. Пять или шесть, в неровной стопке. Он идет к ним, берет одну. Морщится, взглянув на изображение бывшего пляжного ресторана на обложке. Столики, уставленные бокалами для мартини с искрящимися напитками, вдоль длинной террасы, ощетинившейся растениями в кадках. Фонарики висят гирляндами, как волшебная паутина, деревья на заднем фоне. У него снова захватывает дух. Он разворачивает четыре, шесть, восемь секций карты, колышущейся у него в руках, пытается оценить ее точность. Это трудно сделать. Он снова складывает карту, направляется к кассиру.

Показывает карту мужчине.

СОРОК ВОСЕМЬ, — говорит мужчина и фыркает. — ФЛОРИНОВ, — говорит мужчина.

СОР…!

ЦЕНА, — говорит мужчина.

Он качается на пятках. Закрывает глаза. Это непомерно много. Непомерно. Три полных дня работы. Иногда четыре. Невозможно. Необоснованно. Может быть, кассиру не нравится его жалованье, и он запускает дрожащую руку в кассу. Непостижимо. Он не будет принимать в этом участия.

СПАСИБО, — говорит он и разворачивается. Он ковыляет через лавку, теряет почву под ногами, когда земля под ним внезапно проваливается. Он встает на карачки, кладет карту назад к ее подобиям. Он смотрит на карту. Касается ее. Соблазнительная мечта.

Он берет в руки все карты, раскладывает их рядышком вдоль длинного края прилавка, располагает по порядку, делает презентабельными. Увлекает стопку на землю, чтобы сложить ее, смахивает верхнюю карту в свою нагрудную сумку. Мешковатая одежда и защитная экипировка скрывают это движение.

Он проходит мимо кассира, не слишком быстро, но и не медленно. Снаружи шатра он выдыхает, движется прямо по пыльному коридору. Оборачивается посмотреть, не идет ли кто-нибудь за ним. Видит слово «Реликварий», написанное высоко на пологе шатра.

Выйдя из Правительственного центра, он сует руку в нагрудную сумку. Нащупывает карту. Убеждается, что она там. Говорит себе, что сделал хорошее дело. Продолжает идти к выходу в город. Безразличный к тому, что он дико взбивает землю, пылит. Спотыкается он сейчас лишь для отвода глаз.

Есть. Он справился. Ему стыдно.

Но какова цена.

Дополнительный риск незначителен, рассуждает он. Ему больше ничего не грозит. Его могут поймать лишь однажды. Он вспоминает первый раз. Свой первый грех. Это было вскоре после Натиска. У него остались последние восемнадцать флоринов. Не было стабильной работы. Сбор камней еще не начался, особняки еще не довлели. Он не имел связей, которые здесь подлинная реликвия. У него тогда вообще не было ничего, кроме голода. Голода и танцев на земле, которая отказывала партнеру. Выбора не оставалось.

Была среда. Тогда он еще вел счет дням. Утром он плелся через колышущийся лес в голодном полуобмороке и боялся будущего. Тогда еще ничего не устоялось. В новом хаосе распластанные тела валялись повсюду. Ничто еще не было организовано. Распределение любых товаров было стихийным, если не считать нагруженных фургонов, направлявшихся к особнякам. Разбитый голодом, едва способный следовать по маршруту, он пробирался к распределителю. Он надеялся найти что-нибудь. Морковь, например. Нечто съедобное, желательно побольше и чтобы влезло в рукав.

И ведь так оно и произошло. Все случилось быстро и на удивление просто. Когда другого выхода не было. Три моркови и чахлая папайя скользнули выше запястья, когда он притворно споткнулся, чтобы увеличить шансы на то, что никто не станет на него смотреть. Что всем будет все равно.

Он еще чуть-чуть побродил по проходам распределителя, прикидываясь, будто рассматривает товар, и потом вышел. Это оказалось поразительно просто.

Потом они бросились за ним. Два жандарма во временной серо-черной форме, но со свистками и дубинками. На главной дороге он услышал топот их шагов, визг свистков и «СТОЯТЬ». Он побежал, совершив прискорбную ошибку — повернувшись и проверив, за ним ли погоня. Они вытаращили глаза. Они увидели его лицо. Потом потянули к нему загребущие руки. И стали приближаться быстрее. У него закружилась голова, и он чуть не потерял сознание. Выронил моркови и папайю, зарыдал, услышав, как те упали на землю. Почерпнул из внутренних запасов отвагу, о которой даже не подозревал, использовал корчи земли, чтобы напружинить шаг, и бросился к лесу. Сердце содрогалось ощутимее, чем земля под ногами.

Может быть, потому, что он больше привык лавировать по зыби, чем они. Может быть, потому, что они хотели только вернуть продукты. Но жандармы прекратили погоню. Даже сквозь беспрестанный всепоглощающий гул мира он услышал, как их топот замедляется, становится реже, смолкает. Он рискнул еще раз обернуться и увидел, как они согнулись пополам и отдуваются, потом один жандарм упал. Это распалило новый приступ ужаса. Он заставил себя бежать быстрее. Уж и возжаждут они мщения. Он проглотил воздух и снова устремился к лесу, скоро сбросил скорость, поскольку пришлось. Совсем, совсем не осталось сил. Его не поймали, но он все еще в бегах.