Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Ему недостает ориентиров. В пределах видимости нет дорожных указателей, примечательных подробностей пейзажа. Протоптанные дорожки множатся ближе к цивилизации, хаотично разветвляются по мере того, как нетерпение и мечты о расторопности начинают оказывать влияние на людские шаги. Куда ведут тропы, он не знает. Его карта здесь тоже бесполезна. Ее многообещающий разворот не несет никакой ценности.

Но одно неизменно. Он поворачивается так, чтобы солнце было по правую руку. По нему можно ориентироваться. Теперь, выбрав направление, он смотрит прямо вперед, замечает купу деревьев в дали горизонта. Они машут ему, словно дружески зовут к себе. Он впечатывает этот образ в память. Деревья разной высоты — средние, повыше, пониже, повыше, повыше. Их фигурные тени, скрещенные мечи в кронах. Это будет первой целью. Держи курс на север. Солнце ласкает правую щеку.

Он делает вдох. Неотрывно смотрит вперед. Поводит плечами, чтобы удобнее легли лямки рюкзака и сумки, отправляется в путь. Через десять шагов древороща становится больше. Еще десять шагов, и ему уже так не кажется. Что? Неважно, деревья все еще там, узнаваемые, зовущие. Он встает, влечется дальше к фиксированной точке, которая уже изменяется.

Он движется дальше. Зевая, спотыкаясь, он перемещает нагруженные ноги вперед, под солнцем, всегда под солнцем. Стезя, которой он следует, в основном нехоженая, так что больше изломов и трещин. Нужно быть осторожным. Нельзя приземляться, подвернув ноги, поскольку это доставляет боль, к которой он так и не притерпелся, хотя и натренировался использовать напряжение как пружину, чтобы научиться стыковаться с изменчивой почвой.

Ему удается сделать еще несколько шагов. Людей в пределах видимости все меньше. Но всегда есть собаки. Вихри, потоки их, несущиеся в поле его зрения. Оволчавшие и одичавшие, все в стремительной гонке, тщатся опередить свои настороженные уши, высунутые болтающиеся языки. Он говорит себе, что они его дозорные. Расчищают путь, отмечают дорогу. Разбегаясь во всех направлениях.

Чуть меньше чем через сорок минут он различает загадочные силуэты, вырастающие из земли. Но спокойные, не угрожающие. Оказавшись вблизи, он с удивлением видит здесь столь благообразные формы. Это остатки скульптурного сада. Похоже на то. Останки дома тоже присутствуют — деревянные щепки, раковина, разбитый аквариум. Недалеко от города, но все-таки на некотором расстоянии. Дом зажиточных коллекционеров. Очертания изваяний свидетельствуют об определенном даровании скульптора. Крепкие округлые абстрактные фигуры, в основном из матового металла, стоят сами по себе или поддерживаются столбами. Колдер встречается с Браком через посредство Дэвида Смита.

Через некоторое время абстрактные формы начинают искусно намекать на узнаваемые предметы. Турники. Гимнастический снаряд «Джунгли» возле скользящего пруда. Карусель. Трое расположенных параллельно детских качелей — он поворачивается и бежит, вещмешки подпрыгивают и стучат о живот и грудь. Он дважды поскальзывается, чуть не падает, продолжает путь. Он оглядывается, смотрит на то, что было качелями. Сиденье сняли ради дерева. На двух длинных цепях сейчас висит большой измазанный грязью череп животного. Пустые глазницы, длинная улыбающаяся челюсть. Повешенный прыгает, кренится. Трое качелей-балансиров ходят вверх, вниз, вверх, пустые.

Он огибает крупный серый валун, спотыкается о каменный зубец, который выскакивает у него на пути. Он встает, идет дальше. Выходит на пространство величиной примерно в полмили со свалкой насосов бензозаправочной станции. Их, должно быть, больше пятидесяти. Лежащие плашмя, покрытые вмятинами, словно их пинали, с вырванными шлангами, пистолетами. Лишенные стекол дисплея, механических счетчиков. Все единицы измерения — галлоны, октановые числа, центы — канули в тишину. И все же колонки двигаются. Ползают, скребясь о каменистый луг. Он не имеет представления, как они туда попали.

Пот течет посередине груди. Он надел тюрбан, поскольку солнце поднялось выше, но с него все равно льет ручьем. Он промакивает пот тканью туники, останавливается. Смотрит вперед. Деревья прямо по курсу — те, что он определил как направление, как ориентир, — неузнаваемы. Даже шатаясь и восстанавливая равновесие, он видит, что некоторые из них выше, большинство ниже, чем те, в которые он вглядывался, пускаясь в путь. Коричнева и зелень потемнели. Также изменились солнечные просветы между стволами. И теперь, когда он подошел ближе, перелесок стал гуще, перед глазами выросли новые деревья. Он, должно быть, сделал поворот.

Но он не повернул. Не заблудился он. Нужно обуздать это потворство себе. Потворство своему страху. Он говорит себе: логически невозможно, чтобы я заблудился. Это не может произойти, когда каждое движение, скорее всего, правильное. Скорее всего, приведет его к оазису устойчивости. Теперь он не может делать неверные шаги, ориентироваться на глазок. Никаких больше ошибок. Они сменились возможностями.

Он с усилием ставит ноги, предъявляя права на землю. Чувствует твердую почву. Судорожную дрожь, которая повелевает его продвижением.

Через сорок минут он приходит к реке. В первый раз сверяется с картой. Вынимает ее из переднего кармана, держит двумя руками. Он надеется опознать реку на шепелявящем листе бумаги. Синяя нить змеится с запада на восток. Он следит за ней указательным пальцем. Палец скользит в сторону от линии реки, но он убеждается, что двигается в выбранном направлении, преимущественно на север. И что он держится подальше от Карьеров, старых урановых полей, разработанных французами или британцами, — теперь этого, наверно, никто не помнит, да и кому какое дело, — теперь они разграблены и заражены радиацией на десять тысяч лет вперед. Сейчас он, по его прикидкам, часах в двенадцати от аэропорта.

Он осматривает реку. Она исчезает в обоих направлениях. Но не дальше чем в четверти мили отсюда он, к своему удивлению, видит мост, через который, похоже, даже можно перейти. Разрушенная железная площадка с опорами по обоим берегам, низкий свод, изрешеченный пробоинами. Он добирается туда меньше чем за двадцать минут, решает предпринять попытку пройти по мосту. Взбирается на пандус большей частью на руках, протискиваясь сквозь рваный асфальт, спирально покореженные балки, плиты тротуара, вздыбленные, как морские волны. Затем медленно продвигается вдоль фермы моста, которая кажется прочной, пока он не хватается за оставшийся трехфутовый сегмент перил почти у середины, чтобы переждать колебание. Один в переменчивом ветре, он толкает ногой бетонную глыбу в провал у себя под ногами, смотрит, как она падает во взбаламученный поток внизу. Может быть, кому-то другому в некоем вероятном будущем удастся избежать несчастного случая.

На другом берегу он взбирается по когда-то спускавшейся к мосту подъездной дороге, теперь представляющей собой не более чем рассыпанные кусочки пазла. Путь крутой, он падает только дважды. Второй раз на левое колено, которое, несмотря на щиток с набивкой, мгновенно пронзает острая боль. Ковыляет несколько шагов, подсунув три пальца под наколенник, потирая ушиб, пытаясь изгладить оставшуюся ломоту. С вершины холма он видит приткнувшийся к нему дом, сохранившийся где-то на одну пятую. Укрытый тенью ветрозащитной лесополосы. Полные размеры бывшего строения отчетливо видны по более светлой земле, окружающей его. Внушительное было жилище. Теперь это лачуга.

То, что осталось от дома, вызывает в памяти здания времен британцев, наполовину деревянные, с маленькими окнами и выложенными у фундамента орнаментами из больших камней. Одна комната, единственный этаж, крыто брезентом, вперед выступает стена из деревянных реек, которая тянется одиноко и несообразно как минимум на двадцать футов. Концы досок выглядят так, словно их погрызли огромные челюсти.

На месте, где был остальной дом, — кавардак. Столы, стоячие вешалки, кирка — все разбросано как попало. Садовые бочки, козлы для пилки дров, ящики для одежды, но комодов нет. Одеяла и слои брезента покрывают спальное место, чье изголовье сконструировано из маленьких камней. Есть также семья. Женщина, мужчина, один, два ребенка. Все в забрызганных грязью серых и клетчатых одеяниях, расползающейся обувке. Все заняты мелкими хлопотами. Что они здесь делают? Должно быть, вольнодумцы.