Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Он подбирается ближе. Хватается за остатки мангового дерева, чтобы удержаться на ногах. Женщина с неясной целью копает землю лопатой. Оба ребенка чинят одежду, нацепив на пальцы несколько наперстков. Мужчина с помощью камня величиной с кулак заостряет или обтачивает предмет, похожий на зубило. Равновесие все четверо восстанавливают, не отрываясь от своих занятий.

Он поворачивается, чтобы уйти, не желая их напугать или вторгаться в их жизнь. Потом думает: они ведь знают эту часть острова. Они на виду, работают, не прячутся. Он говорит себе, что бояться нечего. Или почти нечего.

Когда он приближается, дети поднимают головы. Они не произносят ни звука и тут же возвращаются к своему рукоделию. Вероятно, хороший знак. Он подходит к ближайшему человеку, к женщине с лопатой.

ДЕНЬ, — говорит он.

Женщина среднего возраста, изнуренная тяготами жизни. Покатые плечи, впалые глаза, лоб изрезан линиями, как лента сейсмографа. Наряд, который подошел бы монаху. Наколенников нет, других защитных пластин тоже. Левая голень замотана импровизированным бинтом.

ДЕНЬ. — Каппу она все-таки носит.

ВОПРОС, — говорит он. — МОЖНО?

Женщина смотрит на своего мужчину, который поднял голову, оторвавшись от обточки зубила. Потом женщина снова поворачивается к нему. Кивает. На лице у нее какое-то траурное выражение.

АЭРОПОРТ, — говорит он. — ГДЕ?

Она отрывает руку от лопаты, и та превращается у нее над головой в трепещущее на ветру пламя свечи. Она теряет равновесие и сотрясается. Через десять секунд она делает жест в направлении, куда он и так шел.

Он кивает. Женщина смотрит на него, теперь двумя руками опираясь, чтобы сохранить равновесие, на металлическую дугу на конце ручки лопаты. Он поворачивается на месте, указывает на свой водоконус, висящий у левого бедра. Она смотрит на него, мотает головой. Медленно закрывает глаза. Кивает в знак благодарности.

Она открывает глаза, потирает щеку костяшкой пальца. На щеке остается размазанное пятно.

ДОМ, — говорит она потом. — ДА. ДЛЯ НАС.

Он кивает.

НО ДЕРЕВО, — говорит она. — НАДО. НОВАЯ КРОВАТЬ. КОСТЕР.

Он снова кивает, поворачивается, трогается в путь. Уходит, не оглядываясь. Взбираясь по невысокому холму, он перенимает трепет от ревущей земли, дает себе знать: женщина лжет. Зачем они расчленяют собственный дом. Им нужно не дерево. А камни. Для особняков.

Он лезет дальше. Поворачивается, смотрит назад. На причудливый, пожирающий сам себя дом. Пожитки разбросаны тут и там, четыре тела погружены в свои немудреные занятия. Он думает, не подождать ли. Может, они не будут разрушать собственный дом при свидетеле. Он не ждет.

Отсюда он может дальше заглянуть за длинную выступающую стену. В ее тени лежит большой камень, футов семь в ширину, и на нем распластался молодой человек. Лицом вниз, растопырив конечности, в одежде из красных и серых лоскутов. Обнимающее камень тело фактически неподвижно, но издает скрипучее дыхание, когда камень сдвигается. Потом горловые крики, один за другим. Потом визг, как у летучей мыши. Он поворачивается, ступает, карабкается выше, удаляясь, не оглядываясь больше ни разу.

В детстве его забавляло, что слово «выживаемость» похоже на «выжимаемость». Больше его это не удивляет.

Перед ним поле. Полностью зеленое, хотя и глазурованное полосами бело-желтого солнца. Скачущее вместе с насекомыми и бабочками. Вдалеке от преткновений человеческих шагов и запинок. На горизонте справа очертания деревни — деревья и останки зданий твердо стоят на земле, чего не скажешь про их верхушки, колышущиеся в воздухе. Он смотрит налево, видит в сотнях футов двух движущихся людей. Они держатся за руки, и оба нарезают круги друг около друга, когда катятся вперед, используя центробежную силу и противовес, чтобы противостоять волнениям земли. Это немного похоже на кадриль из кино. Человеческий пропеллер, за счет вращения несущий аппарат вперед. Изобретательно. Он отводит взгляд. Не хочет видеть неизбежного. Расколотый пропеллер. Развалившийся надвое пропеллер, лежащий на земле.

Как он узнает? Когда найдет оазис устойчивости. Сначала это почувствует тело или мозг? Сообщат ли ноги его мыслям или мысли дадут знать ногам, что они могут наконец получить отдых. Что натуга не присуща ему по природе, а является инструментом адаптации. В основном он уверен, что почувствует спокойствие, сращение разрозненных кусков. За которым последуют восстановление способности ощущать ароматы и ветер. И задним числом осознание того, как экипировка хлопает по телу. Потом он сможет снова строить планы. Видеть время как полотно. Свои действия как мазки краски. Будущее будет возвращено ему, потенциально выучено заново. Он читал, что нельзя ступить в одну реку дважды. Он не может ступить туда даже один раз из своего нескончаемого настоящего.

Он размышляет над словом. Покой. Это значит и спокойствие, и конец (уйти на покой, вечный покой). Однако когда он найдет свой оазис устойчивости, не испытает ли он такое удовольствие и облегчение, что его затрясет от радости и потому он лишится всякого спокойствия?

Нет. Нужно это прекратить, вопрос на вопросе. Это сотрясение второго уровня, усвоенная миродрожь. Он говорит себе, что когда доберется до своего оазиса устойчивости, то поймет. Он поймет. Оазис невозможно пропустить. Он легко узнаваем. Вопросы перестанут сотрясать его изнутри.

Он делает вдох. Подтягивает свою слишком свободную портянку. Начинает переходить зеленое поле. Восхищается образцовой синевой неба. Говорит себе: ПОКОЙ.

Волна Q2 бросает его к зазубренному трупу дерева янга, и он цепляется за него. Щелястый ствол, лихорадочно дрожа, царапает ему ладони даже сквозь обмотки для рук. Чем крепче он держится, тем больнее жалит шероховатая кора дерева. Он держится как можно крепче.

Колени сгибаются и разгибаются, он видит, как солнце подобралось ближе к горам, которые все еще находятся в нескольких милях впереди. Пока он шел, горы проклюнулись, выросли. Поначалу он их не узнал, посчитав артефактами землетрясения, мятущегося горизонта. Потом ясность. Он убеждается, что продвинулся на север. Но не настолько, как представлял себе в начале дня.

Он разворачивается, скользит спиной по древостволу. Тяжело опускается на седалищные кости, прижимается к дереву согнутыми коленями. Правой рукой он снимает левый запястник, отгибает полоску ткани, смотрит на часы.

Больше четырех. Снова подтверждение: он движется медленнее, чем думал. Ему не добраться к аэропорту до заката. Ни при каком раскладе. Неважно. Он идет исключительно по своему расписанию. От этой мысли у него крутит живот.

Крен земли опрокидывает его влево. Он снова встает, смотрит на часы. Круглый хрустальный циферблат, коричневый кожаный ремешок. Он изумлен, что часы все еще работают. Казалось бы, их тонкий механизм не может выдержать такие условия. В своем круговом движении по циферблату секундная стрелка почти постоянно трепещет, дрожит, причаливает к делению, потом дергается дважды и, на неизмеримо краткий миг останавливаясь, перемещается с одной позиции на другую. И все это в течение секунды, каждой секунды. Чудесным образом она продолжает свой бег. Он получил эти часы на свой тринадцатый день рождения. Они жили тогда в Портленде, штат Мэн. В квартире без стенных шкафов.

— Вот, — сказала мама. — Это тебе.

Часы лежали в коробке в форме линейки, которую мама завернула в фольгу. Каким-то образом ей удалось сохранить фольгу гладкой.

Он понял, что это, сразу же. Но все же спросил:

— Что это? — Может, матери хотелось сделать ему сюрприз.

— Подарок, — ответила мама.

— Какой подарок? — спросил он.

— Ой, перестань, — сказала она и улыбнулась. — Самый обыкновенный подарок. Который преподносится тебе.

— Ах, мама, — сказал он. — Мы ведь это уже обсуждали.

Он открыл коробочку, вынул часы, обернул ремешок вокруг запястья и застегнул.