– Мне жаль, – сказала Люси. – Она больна?
– Была больна, миссис Мур. Была, – с напускной важностью ответила мисс Твиди. – Мы похоронили ее прошлой зимой, и я обрядила ее вот этими руками. Она была… – Нижняя губа женщины задрожала, она жалостно возвела очи горе. – Она была самой красивой покойницей из тех, что я обряжала, миссис Мур. Как ангел. Я вложила в ее маленькую руку белую лилию. Все говорили, белая лилия – это последний штрих. Покойница выглядела просто очаровательно. Знаете, у меня есть свой подход в таких вещах. – Бледное лицо мисс Твиди оживилось. Она продолжила: – Как-нибудь я покажу вам медальон, который подарил мне на память ее муж. Он был мне очень благодарен – добропорядочный молодой человек. Хотя после Благовещения подумывает снова жениться.
Последовала пауза. Потом мисс Твиди, вздохнув, приступила к своим обязанностям. Она объяснила, в какое время подают на стол, перечислила местные достопримечательности, предсказала перелом в погоде, предупредила об осторожности во время купания, запретила поздно возвращаться, после чего с удовлетворенным видом неслышно вышла из комнаты.
После ее ухода воцарилась выразительная тишина.
– Во всяком случае, она невероятно благочинная, – радостно оглядываясь по сторонам, сказала Люси.
– Во всяком случае? – спросил Питер.
– Ну… похоже, она слишком унижается, или мне показалось?
– «Белая лилия», – многозначительно процитировал он.
Они посмотрели друг на друга, потом стали улыбаться, их улыбки постепенно становились все шире, потом переросли во взрывы смеха. Их охватило безудержное веселье, они смеялись и смеялись.
– Белая… – слабым голосом лепетал он, беспомощно привалившись к каминной полке.
Люси утирала с глаз слезы.
– Перестань, – выдохнула она наконец, – она тебя услышит.
Но когда Люси взяла заварочный чайник, уголки ее губ все еще насмешливо вздрагивали.
При продолжении знакомства мисс Твиди стала нравиться им больше. Ее меланхолия никогда не переходила в уныние. Кроме того, хозяйка превосходно готовила и пекла. «Сдобные булочки мисс Твиди» стали любимым выражением наряду с «лилией» и употреблялись столь же часто. Домовладелица, по ее выражению, «приставала» к Люси, изливая перед ней душу, снимая со своей иссохшей груди тяжелое бремя семейных историй и мрачных откровений. Семейные истории посвящались не столько примечательным достижениям членов семейства, сколько длительным и мучительным болезням, осаждавшим этих людей и в конечном счете отправлявшим их в лучший из миров.
Погода также не уступила страшному предсказанию мисс Твиди, и череда ясных дней дарила отдыхающим мечтательную безмятежность. Люси почти ничем не занималась – ее главную радость составляла праздность. Больше всего ей нравилось сидеть на теплых скалах и смотреть на море – не на голубой океан, который когда-то рисовало ей воображение, а на серый сверкающий простор воды, на волны, беспокойно и бесконечно накатывающие на берег и лижущие гальку около ее ног, на длинные пенные гребни, возникающие вдали с постоянством вечности. Настойчивая тема движущейся воды была как тема жизни. Люси вдохновлял вид прибоя, но она не осознавала этого и подолгу сидела на берегу, впитывая энергию и силу моря всем своим расслабленным телом. На скалах над глубокой заводью с зеленой водой был устроен трамплин, и здесь Питер каждое утро купался. Когда Люси видела, как он ныряет и его тело изгибается дугой в прыжке, она чувствовала странное волнение и удовольствие. Ей вспомнилось его насмешливое выражение, и она улыбнулась. Медовый месяц с сыном – что за нелепая идея! Но все же?..
Одевшись, он подходил к ней – влажные волосы, полотенце, мужественно наброшенное на шею. После того как он выслушивал ее суждение о достоинствах своего сегодняшнего выступления, они быстрым шагом направлялись к гавани, чтобы он согрелся. Они постоянно были вместе. Время от времени он, казалось, желал других развлечений, завистливо поглядывая на какого-нибудь игрока в гольф, несущего на плече сумку с клюшками. В иные моменты он начинал злиться из-за ограниченности их финансов, но мать давала ему столько карманных денег, сколько могла позволить. В основном же он был с ней очень мил.
У него появилась склонность добродушно потакать ей, и, когда во время прогулки к Люси обращался оценивающий мужской взгляд, сын мог заметить, одобрительно кивая:
– Знаешь, мама, а ты еще женщина хоть куда.
Он выдумал, что она питает нежную страсть к ведущему актеру балаганной труппы, подтрунивал над ней, говоря, что она томится от тайной и безответной любви.
Вечерами после ужина они, взявшись за руки, прогуливались по заросшему травой приморскому бульвару и шли на представление. Четыре пенса позволяли им пройти в огороженное место и удобно устроиться на стульях, но эта роскошь, как они решили, была на самом деле экономией, ибо, останься они снаружи, их преследовал бы проситель с красным бархатным мешочком, а Люси в ее теперешнем настроении не хотела воздерживаться от пожертвований. Более того, представление было превосходным – труппа Вэла Пинкертона имела на этом побережье репутацию непревзойденной, и сам Вэл, никому не известный днем, вечером превращался в героя, которого можно было отличить от других артистов по широкой красной ленте, пересекающей по диагонали белую манишку вечернего костюма. Да, у Вэла был аристократический, даже высокомерный вид и баритон, звучавший исключительно проникновенно. Люси и Питеру казалось, что он достигал вершин своего искусства, когда, романтично вытянув вперед руку, а другую выразительно прижимая к сердцу, закрытому красной лентой, пел:
Дейзи, Дейзи, дай мне ответ, дорогая,
Я схожу с ума, от любви умираю.
Мы не сможем шикарную свадьбу сыграть,
Нету денег карету нанять,
Но ты будешь милее невест других
На велосипеде, созданном для двоих [918].
– Мы сможем позволить себе карету, мама, – это точно, – с озорным самодовольством заметил Питер. – Не беспокойся на этот счет.
Снова эта восхищавшая ее пылкая уверенность относительно их будущего! В блеске своих устремлений и планов он никогда не забывал о ней. Они часто просили исполнить номер с «Дейзи», и, когда неподражаемый Вэл объявлял, что «порадует публику старой любимой песней», Люси и Питер были почти уверены, что он будет петь исключительно для них. По пути домой, шагая рядом в ласковой темноте, они напевали легко запоминающуюся мелодию, и в припев вплетался низкий басовый регистр – шум моря, накатывающегося на невидимый берег. Они шли, и воздух ласкал их щеки, влажный, свежий, солоноватый. Далекие огни гавани отражались в черной воде заостренными желтыми колоннами. Дерн под ногами делался податливым из-за легкой выпавшей росы. У отеля «Марин», огромные освещенные окна которого демонстрировали беззастенчивую роскошь, Люси часто пожимала руку сына, и они останавливались, невидимые в темноте, чтобы на расстоянии понаблюдать за протекающей там блестящей жизнью. Столы, заставленные букетами роз, быстрая поступь официантов, изгиб женского плеча, выступающего из вечернего платья, – перед ними мелькали картины беззаботного и утонченного существования. Оба смотрели на все это с напряженным вниманием, но в душе у них таились разные чувства и воспринимали они увиденное по-своему: в Питере бурлила энергия, Люси покорно замирала. Однако и он, и она испытывали все возрастающее воодушевление, которое отливалось в форму реальности. Она представляла себе, как в конце долгой борьбы, которая ей предстоит, окажется в атмосфере этой разнеживающей праздности, а он, приоткрыв рот, воображал себя в будущем в обстановке не менее утонченной и богатой.
Продолжая путь, они много не разговаривали, каждый думал о своем, но Люси ощущала, как крепнет их связь. Общая цель всегда сближает.
