После всех тягот, которые Робин пережила, чтобы привезти Эшли на Гавайи, то письмо показалось почти утешением, хоть сердце у Робин болезненно сжалось при его виде.
Она чувствовала себя совершенно опустошенной – выплакав глаза, пересказав все воспоминания, приняв сотни соболезнований от друзей и родственников. Бабушку похоронили всего два дня назад, и рана была еще слишком свежей, а путешествие на другой конец земли окончательно выжало из нее все соки. Сам по себе перелет из Лондона на Гавайи с пересадкой в Лос-Анджелесе способен доконать кого угодно – а если ты везешь с собой человека в инвалидной коляске, который ненавидит, когда кто-то дышит в его сторону, это уже настоящее испытание.
Робин особенно запомнилось, как Эшли на полном серьезе сообщила обескураженной стюардессе, что, если с самолетом что-то случится, ее можно не спасать.
– По крайней мере, это меня точно прикончит, – буркнула она, пока Робин, красная как свекла, шипела на нее сквозь зубы. – И хотя бы это будет не по моей вине!
– Да и в том несчастном случае твоей вины не было… – попыталась возразить Робин.
Эшли лишь хмыкнула:
– Как не было? А в ту чертову машину кто влетел? Не я, по-твоему?
– На улице был дождь, стоял туман. Тренер вообще не должен был выпускать вас в такую погоду. Если кто и виноват, так это он.
Эшли пожала плечами:
– Через неделю был отбор в сборную. Надо было миль намотать.
Больше сказать было особо нечего. Остаток пути над Атлантикой девушки провели в тишине. В тот день, когда произошел несчастный случай, до отъезда Эшли в Марианский институт штата Индиана оставалось всего три месяца. Она была на пороге спортивной мечты – в программе для велогонщиков, с почти гарантированным местом в сборной Британии. Но погода сыграла злую шутку: на мокрой трассе Эшли врезалась в припаркованную машину и повредила ноги – без шанса на восстановление. То было мрачное, тяжелое время, и только бабушка Джинни со своим неукротимым оптимизмом помогла им пройти через все это. Теперь ее не стало. И Робин не знала, хватит ли у нее сил взять на себя ту же роль. Но, по крайней мере, сейчас она была дома.
– Это тут ты живешь? – спросила Эшли, въезжая в квартиру с хозяйским видом. Колеса ее кресла царапали стены узкого коридора. – А я думала, у тебя тут пентхаус.
– Никто не говорил, что я живу в роскоши.
– А я думала, авиаинженерам нормально так платят.
– Я коплю на свою квартиру. Было бы глупо сливать деньги на съем, если я сюда прихожу только ночевать.
– Потому что у тебя, значит, бурная социальная жизнь?
– Потому что я либо работаю, либо на тренировках. Иногда встречаюсь с друзьями.
– На трениро-о-овках? – протянула Эшли, прищурившись. – Я думала, ты уже отмотала свое по спортивной программе.
– Так и есть, – процедила Робин сквозь зубы. – Но это не значит, что я разлюбила бег с препятствиями. Я тренируюсь два-три раза в неделю в приятной компании.
– Соревнуетесь?
– Бывает.
– Но не по серьезке, да?
– Нет, Эшли, потому что…
– Потому что не вытягиваешь уже, да?
Робин сжала кулаки – ногти впились в ладони. Поступление в Университет штата Мичиган по спортивной программе было ее гордостью. Ее путевкой в мир авиации. Она пересекла океан, несясь на крыльях надежды. Сначала все шло хорошо – пока не стало ясно: да, она неплохая спортсменка, но звезд с неба не хватает. Да и стресс от тренировок начал мешать учебе. Тогда она сделала выбор: образование важнее.
– Потому. Что. Мне не хватило таланта и упорства, чтобы попасть ни в сборную Британии, ни в сборную США. И я не хотела тратить время на заведомо провальное мероприятие, когда нужно было получать диплом, – терпеливо объяснила она.
Для нее это было прагматичное решение. Для Эшли – слабость, трусость. Даже жестокость – в том плане, что она закопала свой талант в землю. С тех пор отношения между сестрами пошли наперекосяк.
Сейчас же Эшли, ни слова не говоря, пыхтела, пытаясь отодвинуть обеденный стол, чтобы проскользнуть в гостиную.
– Хочешь, уберем стол, пока ты здесь? – сказала Робин, собирая в кулак остатки терпения. – И, это… можешь спать в моей комнате. Она побольше. А я устроюсь в гостевой.
«Спальней» эту комнатушку можно было назвать лишь с большой натяжкой – скорее уж кладовкой. Робин не была уверена, что ее длинные ноги уместятся на узкой кровати, но она что-нибудь придумает. В конце концов, все это ненадолго. Обратный рейс у Эшли через две недели – надо лишь успеть разгадать бабушкины загадки, найти сокровище, и дело с концом.
Она уже потянулась за письмом, чтобы показать его сестре, но та подрулила к окну и с восторгом смотрела наружу.
– Ничего такой вид, правда? – сказала Робин, подходя ближе. Сквозь пролеты между домами открывался золотистый кусочек пляжа Вайкики и блестящая гладь бухты вдали.
– Сойдет, – кивнула Эшли. – А ты не знаешь, где бабуля жила, когда была тут?
– Я несколько раз спрашивала, но она все отшучивалась – мол, где-то в деловом районе. Дядя Джек жил возле Хикэм-Филд, рядом с въездом в бухту, помнишь? Но бабуля была тогда гражданской, до Пёрл-Харбора. Думаю, снимала комнату. Почему-то про это она толком ничего не рассказывала.
– А теперь, значит, нам надо по этой идиотской охоте выяснять, где она жила?
– Не «идиотской». Эшли, ну послушай…
Робин подняла письмо – и тут же почувствовала, как сестра с неожиданной энергией выхватила его у нее из рук. В глазах сестры впервые за долгое время зажегся огонь.
– Это первая подсказка?
– Похоже на то.
– Странное ощущение… Будто письмо с того света.
– Эшли!
– А что? Я не права, по-твоему? Кто еще, кроме бабули, мог бы устроить квест по всему Гонолулу, лежа на смертном одре в Оксфордшире? Это же… ну жесть.
– Не жесть, а смекалка.
– Не смекалка, а каторга какая-то.
– Эшли, ну хватит ныть!
– Ныть?! – Эшли так резко повернулась, глядя Робин прямо в глаза, что ударила ее по коленке. Ее лицо пылало, в глазах сверкал нехороший огонь. – Я только что пролетела через полпланеты, мои таблетки где-то в чемодане, спина будто проколота дюжиной иголок, я вся мокрая от этой адской жары, потому что не могу, знаешь ли, просто встать и переодеться. А теперь сижу здесь, в твоей аккуратной квартирке с видом на океан, в твоей удобной жизни, где у тебя все в шоколаде, – и спасибо, поняла: у тебя все прекрасно, а у меня… у меня все поломано. Прости, что я не в восторге от идеи мчаться по бабушкиному квесту, который она состряпала в последние дни. А теперь, с твоего позволения, я пойду полежу и постараюсь хоть немножечко угомонить эту проклятую боль. Ладно? Спасибо.
Она тяжело дышала, а Робин сглотнула, чувствуя, как что-то сдавливает ей грудь.
– Прости. Я не подумала.
– Вот именно. Не подумала. А тебе и не нужно думать об этом каждый день.
– Ты права. Мне повезло. И, знаешь… еще ни дня не было, чтобы я не мечтала, чтобы тогда все вышло иначе.
– А я – тем более. У меня были планы, медали, учеба… А теперь я просто лаборантка, которая еще две недели назад жила с бабушкой. Все, к делу. Мне на этой кровати спать?
– Конечно.
Робин подошла к креслу-каталке, взялась за ручки и аккуратно провела сестру в спальню. Эшли перекатилась на кровать, поморщилась от боли, и Робин подала ей сумку с лекарствами и стакан воды.
– Спасибо, – сказала Эшли, устроившись поудобнее. – Знаю, мороки со мной хватает.
– Да все в порядке. – Робин рискнула поддразнить сестру. – Когда с тобой было иначе?
– Эй ты! – пробурчала Эшли, но уже с примесью тепла.
Бог знает, какие таблетки она выпила, но они явно начали действовать – Эшли стало клонить в сон. Робин уже собиралась выйти, но Эшли стукнула ладонью по кровати, пригласив сесть рядом.
– Успею еще отдохнуть. Давай сначала с этим проклятым письмом разберемся. Как бы я ни ворчала – интересно же. И тебе, похоже, тоже не дает покоя.
Робин слабо улыбнулась:
