Поминки - Зупанчич Бено

Отец посмотрел на меня с удивлением, но не мог разглядеть в темноте выражения моих глаз.

— Откуда я знаю? Что один ходит — это как дважды два четыре. Тот, что у нее комнату снимает. С чего это тебе пришло в голову?

— А, да так просто, — смущенно ответил я, пожалев о своем вопросе.

Я повернулся к стене и попытался вновь вызвать виденное во сне. Но у меня ничего не вышло, и я перенесся мыслями к Люблянице. Мы с Марией часто ходили гулять к реке. Лучше всего там под ивами. С этими мыслями я и погрузился в легкий, освежающий утренний сон.

Майское воскресное утро. Мир Кайфежей, от которого я рвался прочь, как рвется дворовый пес с цепи. Над ним сияло мягкое весеннее солнце. Кривая сирень в углу сада уже покрылась зелеными листочками. Вот-вот расцветет. А магнолия, которая расцвела месяц назад, уже облетела. На этот раз я даже не заметил, как она цвела. Как это я о ней забыл?

Опершись локтями о железные перила балкона, я опустил голову на ладони и разглядывал сад через прямоугольные отверстия балконной решетки. Отец в своей полосатой фуфайке казался мне похожим на арестанта, приговоренного к пожизненной каторге.

Он ступил на тротуар и зажмурился от солнца. Калитку он из осторожности оставил открытой. Если хозяин чувствует себя сильным, он неохотно оставляет открытыми двери своего дома. Но сейчас, когда отец впервые вышел за калитку с тех пор, как началась и кончилась война, ему показалось особенно необходимым обеспечить себе путь для отступления. На улице не было ни души. Отец повернулся лицом к дому, засунул руки в карманы и, стоя на тротуаре, окинул взглядом свои владения. Так делают настоящие хозяева. Раньше он делал так каждый день, это было ему необходимо для душевного спокойствия. Теперь же, когда он уже две недели не мог выйти за калитку, ему показалось, что вновь открывшаяся возможность стоять в такой позе хоть немного утешит и вознаградит его. Дом находился все на том же месте, где простоял, уже много лет, скромный и тихий; по его внешнему виду никак нельзя было догадаться о том, что происходит внутри. Сейчас он вдруг показался отцу чужим и некрасивым. Он посмотрел повнимательнее, но ему и в голову не пришло, что дом стал таким уже давным-давно. Он решил про себя, что дом необходимо заново окрасить и, возможно, сменить крышу. Он также подумал, что весна в этом году была бы недурна, не будь этой злосчастной войны. Он бросил взгляд на соседний сад, где склонился с мотыгой в руках господин близлежащих владений — учитель Франц Тртник. Его золотые очки поблескивали на солнце.

Отец снова посмотрел на дорогу. В заржавевшей решетке водостока застрял измятый обрывок «Словенского народа». Он сразу различил жирный заголовок: «Наши доблестные соединения…» Отец криво усмехнулся и перевел взгляд на дом. Да, этой весной отец действительно здорово сдал. Почти забросил сад. Целый месяц ни к чему рук не приложил, ни за что не взялся как следует. Не мог себя заставить. Разве можно браться за дела, когда не знаешь, что тебе готовит завтрашний день? И хотя ему больно было смотреть на заброшенные грядки, лопата не слушалась его рук. А больше никто в доме не питал страсти к садоводству. Правда, мой брат Антон, пехотный поручик, слишком быстро вернулся из Далмации, и к тому же успел еще приволочь из бельгийских казарм, официально именовавшихся казармами воеводы Мишича, два ящика солдатских сухарей — только на это его и хватило. Филомена была занята шитьем, а я сад ненавидел. В это время мы со Сверчком рыскали по тем же казармам в поисках оружия и наткнулись на ящик парабеллумов, однако никак не могли разыскать магазины к ним.

В конце концов нас прогнал усатый охранник, которому показались подозрительными мальчишки с руками, по локоть вымазанными машинным маслом. Видимо, он считал, что растаскивать съестные припасы еще можно, но оружие… Оружие, боже милостивый!.. Наверно, кто-то заранее позаботился о том, чтобы магазины к этим парабеллумам так и не нашлись.

В те дни горел бензиновый склад у Святого Вида. Над городом висело страшное грибовидное облако дыма. Серые мундиры солдат, бежавших со всех фронтов, казались под ним еще более мрачными, землистыми.

И все-таки не это выводило из равновесия моего отца. Его беспокоила судьба его мира, его владений, которые он сам возделал и обнес оградой. Именно поэтому ему казалось, что никакая война не посмеет на них посягнуть. В те тяжкие дни он пришел к глубокому убеждению, что мир этот до такой степени принадлежит ему, заработан его трудом и оплачен столь дорого, что нет на свете войны, которая бы его коснулась. Ему казалось, это было бы настоящим преступлением, все равно что убить ни в чем не повинного человека. Его, например. Ведь он за всю свою жизнь никому не сделал ничего плохого, хотя, по правде говоря, ни от кого добра не видел.

Отец отступил в сад и тщательно прикрыл за собой калитку. Но в самом ли деле эта решетчатая дверца так прочно защищает его от всего, чего он боится, от того, что ждет его там, снаружи, подобно притаившемуся зверю?

Не спеша, задумчиво подошел он к забору, отделявшему его сад от сада Тртника. Он прислонился к ограде как раз напротив того места, где учитель Тртник, похожий на официанта в своей белой рубашке и черном жилете, перекапывал узкую грядку чернозема. Пиджак его висел на заборе.

— Доброе утро, господин учитель!

Учитель выпрямился и поправил очки. Лицо его раскраснелось от работы. Он пригладил свои редкие седые волосы и ответил:

— Доброе утро, сосед!

Отец с любопытством вглядывался в него. Ему явно хотелось понять, какие мысли роятся в этой ученой голове.

— Пора опять браться за дела, не правда ли? Вихрь войны пролетел. Из-за всей этой чепухи у меня половина сада осталась невозделанной.

Учитель поморгал близорукими глазами. Он смотрел прямо на солнце. Затем переложил мотыгу в другую руку и недовольно пробормотал:

— Вы полагаете?

— Ну да. А почему бы и нет? Оно и к лучшему, что так быстро все кончилось. А то бы и у нас бомбили. Говорят, в Белграде в один день было убито тридцать тысяч человек. Впрочем, зачем говорить о политике? Политика — сучка. Какой только пес ее не кроет! Завтра я собираюсь перекопать грядки за домом. Судя по всему, с продовольствием будет худо. Пора нам, мелким собственникам, выступить на первый план. Я попробую развести побольше кур и кроликов. Вы просто не поверите, сколько дохода приносит хорошо откормленный кролик. Да еще пух. Зимой…

Учитель продолжал смотреть на него и щуриться от солнца. Отец сконфузился и замолчал. Он огляделся вокруг и сказал:

— Погода стоит неплохая. В этом году даже апрель как будто ничего.

— Да, — подтвердил учитель.

Отцу показалось, что он не в настроении.

— У вас что-нибудь случилось?

У учителя задрожало лицо, будто все мускулы вдруг заходили под загрубелой кожей. С трудом он выговорил:

— Да нет, сосед, ничего не случилось, то есть со мной лично ничего. Но со мной и со всеми нами произошло нечто страшное. Просто плакать хочется.

Отец смутился окончательно. Разговор зашел о том, о чем он не смел и думать. Он поднял руки и снова опустил. Потоптался на месте, поглядел поверх головы учителя и заметил в окне дома его дочь. Мария крикнула:

— Папочка, надень пиджак. Ты же простудишься!

Тртник вздрогнул, улыбнулся и пожаловался:

— Девочка чем дальше, тем больше меня учит. Как надо одеваться. Чем лечиться от насморка. Когда ложиться спать.

— Но ведь это, — примирительно сказал отец, — всего лишь забота и любовь. Разве не так? Не нужно сердиться. Моим-то плевать, простужусь я или нет. Сам виноват, скажут, да еще добавят «старый дурак» или что-нибудь в этом роде. Думаете, им на меня не плевать?

Учитель снял с забора пиджак и послушно надел его.

— По правде говоря, я не представляю, как бы я жил без этой девочки.

— Благо вам, — тотчас подхватил отец. — Мне, например, такое и в голову не придет. Я никогда не чувствовал, что дети обо мне заботятся. Если я еще как-то держу их в руках, то только тем, что могу в любой момент выставить из дому, как в свое время выгнали меня. Такой человек, как я, привязан только к своему имуществу. Поверьте, мне нечего ждать ни от детей, ни от кого-нибудь еще. А по-вашему, есть чего ждать?