Заклинатели снов
Эля Рин
Пролог
— Смотри на меня, — сказал куратор.
Я скользнула взглядом по его виску, по щеке, по шее, по дрогнувшему под кожей кадыку. Нервно сглотнула. Никогда еще мы не стояли так близко.
— Не просто на меня, — добавил он. — Смотри мне в глаза, и только в глаза.
Качнулся еще ближе. Взял меня за подбородок, твердо и уверенно, как будто тысячу раз раньше повторял это движение. Я невольно подняла глаза, и взгляд замер на его губах. Они были так близко, как будто Запфир собирался поцеловать меня. Наши лица, они были все ближе и ближе…
— Только мне в глаза. Если ты отведёшь взгляд или отвернёшься хотя бы на мгновение, я не гарантирую, что ты переживёшь эту ночь.
Я вздрогнула и наконец посмотрела в его глаза. Такие же пронзительно голубые, такие же прозрачные, как у меня и у всех проклятых королевства. У всех заклинателей снов.
Казалось бы, ничего необычного… Ведь у моих однокурсников были такие же. Но именно сегодня, впервые, эта бездонная голубизна заворожила меня саму, и я утонула в глазах своего куратора. Из-за чего пропустила первую волну кошмаров.
Через два или три удара сердца я краем взгляда поймала какое-то движение. Тени. Призраки. За спиной, и справа, и слева, они роились и подбирались все ближе…
— Смотри только на меня, — повторил Запфир. — Иначе нам конец. И не только нам.
Глава 1. Проклятье рода Лаймо
Я не помню, как появилась на свет. Конечно, такого о себе никто не помнит.
Зато я хорошо помню тот день, когда родился мой брат. Первое, что спросила мать, оправившись от родов:
— Какого цвета у него глаза?
И когда отец с улыбкой ответил ей: «Карие!», она выдохнула с облегчением.
— Слава небесам! Наконец у тебя появился настоящий наследник.
Я стояла рядом и слышала все, но в мою сторону она даже не смотрела. Не важно, было ей уже тогда плевать, или она осознанно вычеркнула меня из сердца, или просто думала, что по малолетству я не пойму ничего… Но я всё поняла.
Мой брат — настоящий наследник, потому что он не проклятый, у него карие глаза. А я — не настоящая, пусть и старшая дочь, отрезанная ломоть, потому что глаза у меня прозрачные, ярко-голубые, а это значит, что меня коснулось проклятие дворянских родов Инилерина.
Сначала я не понимала, почему дети из городка, на краю которого стоял наш дом, не хотят играть со мной. Дразнятся. Гримасничают и убегают. Или даже швыряют камни. Кричат… издалека, так безопаснее.
“Вали отсюда, голубоглазая!”
“Утро тебя развей!”
“Ночная ведьма!”
“Сноедка!”
И взрослые тоже обходили меня стороной, смотрели с опаской, держались подальше. Да что там, даже мать ни разу не поцеловала меня на ночь, сколько я себя помнила. В момент отхода ко сну я была всегда одна, одна в запертой комнате, на кровати с холодными ветхими простынями и плоской подушкой. Сначала я думала, что так и надо, ведь я не знала, что бывает иначе.
Но потом, когда появился брат, я поняла, что может быть по-другому. Что некоторых детей обнимают, их укачивают, когда они не могут заснуть, им поют колыбельные песни. Несколько раз я специально прокрадывалась к спальне брата, чтобы подглядеть, как мама целует его в лоб на ночь. Или просто держит за руку и сидит рядом.
Я изо всех сил старалась быть лучше, чтобы меня любили. Старалась помогать всем и во всем, быть удобной, искусно вышивать, танцевать, хорошо учиться грамоте и счету, запоминать гербы дворянских семей и историю королевства, словом, обрести все те знания, которыми должна обладать девушка из знатного рода, пусть и обедневшего. Я пыталась делать все идеально. Лишь бы отец мне улыбнулся, лишь бы мать обняла. Но, кажется, что чем старше я становилась, тем больше они от меня отдалялись.
Однажды я прямо спросила:
— Мама, скажи, ты меня совсем не любишь?
— С чего ты взяла? — Мать смотрела в окно. Даже не повернулась ко мне, отвечая. Но я заметила, как вздрогнули её пальцы, до этого спокойно лежащие на коленях. С самого раннего детства я умела подмечать все эти маленькие, кажущиеся другими неважными детали.
— Ты сторонишься меня. Лишний раз не прикоснешься. Но я знаю, я вижу, что бывает и по-другому.
Мать вздохнула.
— Иви. Нам ведь все равно придется расстаться рано или поздно.
— Но ведь сейчас я с тобой... С вами. Что значит расставание, если оно будет лишь когда-то? Почему нельзя…
— Не когда-то. — Мать наконец посмотрела на меня и, кажется, в ее глазах блеснули слезы. А может, мне просто показалось.. — Когда ты появилась на свет, это расставание было уже предрешено. Не знаю, поймёшь ли ты меня сейчас, или сможешь понять потом. Я сразу знала, что потеряла тебя. Родила — и сразу потеряла. Поэтому я заперла сердце на замок. Мне казалось, что легче не привязываться к тебе, чтобы потом горько не плакать, когда ты уедешь… на эту проклятую учебу, и мы больше никогда не увидимся.
“Мне кажется, это трусость”. Так подумала я. Но не сказала вслух, чтобы не ранить маму. Как бы то ни было, я любила ее. Отца я тоже любила. В конце концов, он не колотил меня и не выгонял из дома. В какой-то момент, когда я начала правильно трактовать слухи вокруг себя, то поняла, что подобное случалось с некоторыми из проклятых, с такими же, как я. Родители избивали их и держали под замком, словно диких зверей. Потому что нас боялись.
Может, моя мать боялась не потерять дочь. Она просто ее… меня боялась.
Глава 2. Прибытие в Академию
Обычно проклятые отправлялись в Академию в начале лета. Для того, чтобы приноровиться к ее распорядку, познакомиться с новым укладом, подружиться друг с другом, ибо вместе держаться всегда легче. И лишь потом, когда на деревьях начинали созревать плоды, а колосья на полях наливались золотом, начинались занятия.
Я же поехала в Академию поздно — уже после того, как собрали последний урожай. Все лето я проболела, пролежала в своей комнате в забытьи. “Она стоит на грани дня и ночи, — так сказал лекарь моему отцу, когда тот, несмотря на болезнь, попытался отправить повозку со мной в академию. — Она не переживет дорогу”.
Я слегла после поздних весенних заморозков. Родители всем говорили, мол, всю ночь бродила босиком по каменным коридорам во время беспокойного лунного сна, застудилась и слегла с воспалением легких, которые никак и никто не мог вылечить очень долго.
На самом же деле, той весной я впервые увидела кошмар. Не тот, что видят обычные люди, туманный призрак реальности… А настоящий. Увидела в окно, как он идет по газону прямо к дому, все ближе и ближе. Не во сне, а наяву, очень убедительный, материальный, чужой кошмар. Я знала, что когда-то это произойдет, но все равно испугалась до дрожи. И то, что лекари принимали за кашель, было попыткой исторгнуть из легких слова незнакомого заклинания, бесформенные, беззвучные, которые могли прогнать страх… и что же? Кошмар давно ушел, а слова — остались.
Только вот я не знала, что именно они значат.
Через неделю после выздоровления я стояла у ворот парка, разбитого перед Академией заклинателей, держа в руках саквояж с парой смен одежды и белья и маленьким несессером с блестящими ножничками, который мать подарила в последний день. Быстро сунула в руки и неловко чмокнула меня в лоб, потрепала по плечу, пробормотала:
— Тебе там будет лучше.
Никто меня, конечно, не встретил.
Я снова была чужой. Чувствовала, что я и здесь не к месту. Неправильная. Невовремя.
Я медленно пошла вперед, глядя по сторонам. Листья еще не опадали, но уже начинали желтеть и краснеть. И воздух был прозрачный-прозрачный, словно хрусталь, расчерченный крошечными трещинами — серебристыми паутинками.
Навстречу мне из тенистой аллеи вышли два лейра.
