Ученица Волхва (СИ) - Тарасов Иван

Бессильные слезы стали литься из глаз Арины, а волю парализовал ужас и … нетерпеливое ожидание. Тем временем, боярич, оставшись в штанах и поддоспешной фуфайке стал нетерпеливо шарить руками по ее телу, приговаривая: «Ай хороша ты девица. Сиськи как два холма, брови как соболя, лицом погожа, стан тонкий». Когда его руки стали судорожно мять грудь девушки, Арина с ужасом почувствовала твердый мужской уд уже торчавший как сук из тела воина.

— Лютый, руку убери, — скомандовал насильник, — Хочу расцеловать ее, как следует. Когда Казань брали, меня одна татарочка знатно порадовала, да поучила.

Его губы прильнули к губам девушки, а язык вторгся как властный хозяин в ее рот. Рука Михаила грубо задрала сарафан и оторвавшись он воскликнул: «Ха, потекла. С собой заберу в Вадаболье. Моей девкой будешь».

Арина перевела дух, сердце бешено стучало. Она вспомнила слова Еремея: "Страх — это топливо. Преврати его в гнев".

— Уходите, — прошипела она, с такой яростью, что если бы взгляд мог жечь, боярич осыпался бы пеплом на месте. — Здесь не место вашей погани.

Михаил рассмеялся. Его смех был резким, как скрип ржавых ворот.

— Ого, кусается! — он левой рукой облапил ее монхнатку. — Думаешь, твои духи помогут? Мы с тобой поиграем, а потом сожжём твою избёнку вместе со старым упырём.

Его рука стала проникать туда. Внутрь. В этот момент мир для Арины распался на нити.

Она увидела их — тонкие, переплетённые волокна, тянущиеся от каждого человека к бесконечности. Нить Михаила была чёрной, иссечённой узлами злобы и багровыми сполохами похоти. Арина, не думая, мысленно вцепилась в неё. Горячие слова проклятий, которым учил Еремей, вырвались из её губ, как стая ворон:

— Пусть твои кости станут хрупкими, как первый лёд на болоте! Пусть твоя кровь застынет от страха, который ты сеешь!

Нить дрогнула. Михаил вскрикнул, отпустив её. Его пальцы скрючились, кожа покрылась синевой, будто мороз проник под кожу.

— Ведьма! — заорал он, но голос дрожал. — Добить её!

Подручные бросились вперёд, но Арина уже рвала нити. Один из мужчин схватился за горло — его собственная ненависть, словно змея, обвила шею, перекрывая дыхание. Второй упал на колени, крича, что его рвёт на части невидимая паутина.

Михаил, пятясь, споткнулся о корень. Его лицо, теперь сине-багровое, исказил ужас.

— Это не конец! — выдохнул он, выползая в туман. — Ты… ты заплатишь…

Арина хотела броситься за ним, но замерла. На плече Михаила, цепляясь когтями за кафтан, сидел анчутка. Маленький, сморщенный, с крыльями летучей мыши, он обернулся и скорчил ей гримасу, полную ненависти и торжества. Потом исчез вместе с Михаилом в серой пелене, а слуги прихватили брошенные своим господином и последовали за ним.

Лес снова погрузился в тишину. Арина упала на колени, дрожа всем телом. Её руки пахли дымом — нити судьбы оставили на ладонях обожжённые полосы. Она поняла, что анчутка не просто подстрекал Михаила. Он искал её. Искал слабое место в обороне Чернобора.

— Учитель… — прошептала она, сползая спиной вниз по дереву. — Он снова здесь.

Туман сгущался, пробираясь под одежду холодными пальцами. Странно, но его холодные струи были похожи на тонкие изящные руки и их касания успокаивали ее слезы, охлаждали тело и придавали твердости. Арина встала, привела в нитями в порядок платье и повернула к деревне, зная, что теперь её путь будет иным. Она больше не жертва. Она — волхвица. И анчутка скоро это узнает.

Глава 7. Фантазмы. Магия и женское коварство. Опять 16+

Арина стояла на пороге избы Еремея, сжимая в руках краешек платья так, что костяшки пальцев побелели. Вечерний ветер шелестел листьями чернолесья, а в воздухе витал запах дыма и кореньев — старик варил зелье, как всегда, не обращая внимания на время суток. Она сделала шаг внутрь, и дверь захлопнулась за ней, словно сама природа подталкивала её к признанию.

— Учитель… — голос её дрогнул, словно тонкий лёд под ногами. — Со мной случилось…

Еремей поднял взгляд от котла, где булькала густая жидкость цвета воронова крыла. Его глаза, глубокие, как лесные топи, изучали её лицо.

— Говори, дитя. Тени уже шепчут, что ты несёшь.

Арина опустилась на лавку, её пальцы нервно переплелись. Она начала рассказ — о Михаиле, его грубых руках, запахе стали и кожи, о том, как её тело отозвалось теплом, даже когда разум кричал о бегстве.

— Он… он как огонь, — прошептала она, глядя на языки пламени в печи. — Горит так, что хочется коснуться, даже зная, что обожжёшься. Когда он говорил те слова… я ненавидела себя за то, что дрожала не только от страха.

Еремей молчал, но его посох, прислонённый к стене, слабо засветился. Руны на нём пульсировали, как будто ловили её смятение.

— Я прокляла его, — продолжила Арина, поднимая голову. — Пусть его гордыня станет его клеткой, пусть каждое его слово обернётся пеплом… Но теперь я боюсь. Он вернётся. Не за мной — за всей деревней. И это я навлекла беду.

Старик подошёл к окну, отодвинул кожаную занавеску. На дворе, у плетня, копошился дворовой, перебирая камни и что-то бормоча. За лесом, на западе, тучи сбивались в багровую тучу, похожую на синяк.

— Анчутка на его плече не просто так, — сказал Еремей, оборачиваясь. — Он — ключ. Михаил — дверь. Твои чувства к нему — не слабость. Это ловушка, которую расставила тьма.

Арина вскочила, её щёки вспыхнули.

— Я не…

— Ты человек, — перебил он. — Его сила, его ярость — это яд, который пьянит. Но слушай: — он шагнул к ней, и тень от его фигуры накрыла её, как плащ. — То, что ты ощутила, не делает тебя предательницей. Это делает тебя живой. Но теперь ты должна быть мудрее.

Он протянул руку, и в воздухе возник образ — Михаил, стоящий на краю болота. Анчутка на его плече раздувался, как гнилой гриб, а из трясины поднимались тени с горящими глазами.

— Он придёт с войском, — прошептал Еремей. — Не с людьми — с тем, кто хуже. С проклятыми рыцарями ордена Очищающего огня, с мертвителями, но твоё проклятие… — он коснулся её лба, и Арина увидела нити судьбы Михаила, чёрные, переплетённые с кровавой паутиной анчутки. — Оно уже начало работать. Его гордыня сожрёт его. Но нам нужно время.

Арина почувствовала, как в груди закипает гнев — не на Михаила, а на себя.

— Что я должна сделать?

— Научиться отделять огонь от пожара, — ответил старик. — Его желание — слабость. Твоё — тоже. Я научу тебя, особой магии, как обратить чужой огонь против него самого. Как при помощи силы внушить, что близость была, но остаться нетронутым.

Он повернулся к котлу, бросил в него горсть сушёной беладонны. Дым поднялся кверху, принимая очертания ворона.

— А пока… — он протянул ей нож с клинком из полупрозрачного черного камня. — Этот нож режет не плоть. Он режет привязанности. Если придётся выбирать между деревней и своим сердцем — помни: Чернобор не прощает слабостей.

Арина взяла нож. Рукоять была холодной, но в глубине камня горела искра — как та, что дрожала в её груди при мысли о Михаиле.

— Иди за мной, — мрачно произнес учитель и повел ее куда-то в глубину леса к Великому болоту. Хмурые тучи собирались в небе над Чернобором.

Туман висел над болотом плотной пеленой, скрывая границу между водой и небом. Еремей привёл Арину к Камню Снов — плоскому валуну у края трясины, испещрённому рунами, которые светились тусклым зелёным светом, как глаза голодного волка. На камне лежали пучки высушенного чертополоха, коготь ворона и серебряная чаша с дождевой водой, собранной в полнолуние.

— Судьба — это паутина, — начал Еремей, проводя рукой над чашей. Вода заколебалась, отражая звёзды, которых не было на небе. — Но иногда паук должен сплести ложную нить, чтобы поймать добычу. Сегодня ты научишься ткать сны.

Арина молча кивнула, сжимая в кармане платка обсидиановый нож — подарок учителя. Она помнила, как Михаил назвал её ведьмой, и как её тело предательски ответило на его прикосновения. Стыд и ярость горели в груди, как угли.