Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

Девушка заплела свои длинные, золотисто-русые волосы в свободную косу, перевязала их сизой лентой и подошла к шкафу, чтобы переодеться в походную одежду. Она быстро надела легкую рубашку из тонкого небеленого льна, аккуратно заправила ее в мягкие серо-коричневые штаны и, оставшись босая, повернулась к зеркалу, чтобы мельком окинуть взглядом своей внешний вид. Но девушка вдруг замерла, словно впервые видела свое отражение, и чувствуя внутри легкий трепет, всем своим нутром ощутила вдруг особенность этого момента. Из отражения, своими большими серо-голубыми глазами, на нее смотрела, красивая, слегка взволнованная молодая девушка. Низ живота сжал страх, перемежавшийся с предвкушением. Она зачарованно оглядывала себя с ног до головы и будто не верила в происходящее. Неужели это действительно происходит? Ей всегда казалось, что до этого момента еще далеко… Так далеко, что он и вовсе никогда не настанет. А вот гляди ж ты, настал.

Леона весело усмехнулась своему отражению, слегка наморщив остренький, немного вздернутый нос, и отошла от зеркала. Она споро прибрала кровать, собрав с нее все постельные принадлежности, сложила их стопкой у изголовья, и подошла к сундуку, стоявшему у стены. Девушка опустилась перед ним на пол, открывая и в очередной раз осматривая его содержимое, и потянулась за стоящими рядом и уже частично заполненными седельными сумками из плотной дубленой кожи. Она притянула их к себе и стала аккуратно складывать в них, доставая из сундука, заранее подготовленные вещи. В самую последнюю очередь она убрала запасные штаны из мягкой кожи и легкую рубаху, чтобы в случае необходимости, сменная одежда была близко, и не пришлось перерывать всю сумку в ее поисках.

Еще раз осмотрев содержимое всех сумок, и удостоверившись, что она сложила все необходимое, Леона взяла из сундука мошну и достав из нее бо́льшую часть монет, повязала кошель на пояс. Несколько монет она разложила по накладным карманам портков, пришитым изнутри, немного убрала в седельные сумки, еще часть сложила в маленький узелок и повесила на шею, убрав за пазуху.

На самом деле, она считала, что это не обязательно, но Ружена настояла, а Леона не стала спорить. «Во всяком случае», как она подумала, «осторожность, действительно не повредит».

После сборов в сундуке осталось лишь ее девичье очелье и тряпичная кукла, которую она когда-то сшила под присмотром Добролюба. Она бережно взяла ее в руки, погладила по платью, сшитому из цветастых обрезков, перебрала меж пальцев волосы из серых хлопковых ниток… Она улыбалась, рассматривая неумело пришитые глазки-пуговки и с веселой усмешкой вспоминала, как старалась, делая ее, и как сильно собой потом гордилась. Светлые воспоминания теплотой разлились у нее в груди, и она вдруг печально хмыкнула: вот и все, что осталось от ее детства — старая кукла и девчачье очелье. Леона убрала куклу обратно, бережно положив рядом с очельем, и опустила крышку сундука.

Закончив сборы сумок, она надела удобную кожаную куртку, повесила на пояс ножны с маминым кинжалом, разложила по карманам яры и достала из шкафа колчан со стрелами и разобранный лук.

Девушка, с легкой тоской, в последний раз оглядела опустевшую комнату. Улыбнулась. И, подхватив свою поклажу, вышла из комнаты. Плотно закрыв за собой дверь, она быстро спустилась вниз.

За печкой уже хозяйничала Ружена. Она споро выкладывала из горшка дымящуюся картошку и смазывала ее золотистым сливочным маслом. На столе уже стояла крынка козьего молока и свежий, еще горячий круглый хлеб с сетью трещинок на присыпанной мукой корочке. Рядом с печкой на полу стояло пустое блюдце из-под сметаны, у которого сыто облизывалась урчащая Маська. Домового видно не было.

— Собралась уже значит. Ну давай-давай, садись за стол поскорее. — Раскрасневшаяся от жара печки Ружена поставила на стол блюдо с блестящей от масла картошкой и посыпала его ароматным укропом.

— Доброе утро, — поздоровалась Леона, — сейчас, я только сумки в хлев отнесу.

— Ну иди-иди. Лошадки сытые уже стоят, только куры не кормлены.

Она прошла в сени — холодные доски приятно холодили босые ступни, а утренняя свежесть бодрила после теплого дома. Девушка взяла холщовый мешок, стоявший в сенках, надела соломенные лапти и вышла во двор. Солнце, только-только вставшее над горизонтом, еще не нагрело воздух и на улице было свежо и по-летнему прохладно. Гроза давно закончилась, и о ней напоминала лишь легкая витающая в воздухе влажность и напитавшаяся влагой земля. Она вздохнула полной грудью и, улыбнувшись новому дню и ожидавшим впереди приключениям, прошла в хлев. Стоявший слева от входа конь радостно всхрапнул и заржал.

— И тебе доброе утро, Флокс! — Задорно поприветствовала она коня, сваливая сумки рядом с денником, и снова выходя из хлева.

Девушка подошла к колодцу, набрала воды и умылась, придерживая собранные в косу волосы. Затем принесла воды в загон возле курятника и выпустила несушек. Первым медленно и вальяжно вышел черный петух, важно прошелся по загону, и над двором разнеслось громкое «кукареку». За ним, толкаясь, громко кудахча и быстро перебирая лапами, выбежали куры. Леона насыпала птицам зерно из холщового мешка и, немного понаблюдав за мечущимися курами, отнесла мешок обратно в сенки, набрала воды в колодце и пошла в хлев — долить воды в поилки лошадей и козы. Конь при ее появлении оживленно зафыркал, вскидывая голову и взмахивая длинной дымчатой гривой.

— Я смотрю, тебе уже не терпится, да Флокс? — спросила Леона, наливая воду в козий поильник.

Конь тихо заржал в ответ.

Девушка подошла к пегой кобылке, стоявшей в соседнем с конем стойле, потрепала ее по загривку и наполнила ее полупустое корыто для воды. И только после этого зашла в денник к своему жеребцу, который всем своим видом выражал нетерпение. Как только девушка подошла достаточно близко, жеребец мягко ткнулся носом в ее щеку и, тихонько фыркая, положил голову ей на плечо, прикрывая свои пронзительно-ясные голубые глаза. Леона светло улыбнулась и, прижавшись к широкой шее, зарылась пальцами в серебристую гриву

— Подожди еще немного. Я попрощаюсь и вернусь за тобой, — прошептала она, скармливая коню, заранее припасённое яблоко.

Еще раз потрепав коня по загривку, Леона поставила перед ним оставшееся ведро с водой, дала еще одно яблоко кобылке и вышла из хлева, возвращаясь в дом.

Домовой уже появился и помогал хозяйке.

— Куртку-то сними, прежде чем за стол садиться, и рукомойник туточки у нас не для красоты висит — проворчал Добролюб, расставляя на столе тарелки, когда Леона, не раздеваясь, прошла к столу. — И как тебя такую разиню[1] одну отпускать куда-то?

— Да мне не хочется есть, — неловко ответила Леона, но не став спорить, все же вернулась в сенки, сбросив куртку, и направилась к рукомойнику.

— Это сейчас не хочется, а как в путь тронешься, и двух верст не проедешь, а уже голодная будешь, — наставительно произнес домовой, разливая по кружкам молоко и строго поглядывая на умывающую руки девушку.

— Верно Добролюб-то говорит. Давай садись, не упрямься, — поддержала Ружена.

Леона быстро вытерла руки жестким полотенцем и села за стол рядом с Добролюбом, который, довольно поглаживая бородку, уже пил молоко из небольшой глиняной чаши. Ружена тем временем нареза́ла на крупные ломти прижатую к груди булку хлеба, выкладывая их в плетеную корзинку. Закончив накрывать на стол, она села на край лавки рядом со своей воспитанницей, стянула с головы косынку и обтерла раскрасневшееся влажное лицо.

— Во сколько же ты встала? — спросила Леона, покорно накладывая себе картошку.

— Да не многим раньше тебя-то. Как гроза прошла. Всего одна лучина прогореть успела, пока светать не начало. Да ты не гляди на меня. Ешь давай.

— А ты разве не будешь? Положить тебе?

— Ай, не надо. Успеется, сперва проводим тебя, — махнула рукой Ружена, снова вставая и направляясь к полкам с кухонной утварью. — Интересно как выходит-то. Пришла ты сюда с грозой, после грозы и уходишь, — рассуждала она, раскладывая на столе вощеные холстины и заворачивая в них снедь.