Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— И если ты думаешь, что я позволю тебе спать, прижавшись к моему братцу, в его кровати, да ещё в его вещах, — ты ошибаешься, маленькая бестия.

— А я могу и без вещей. Только майку надену.

Он сжимает мою талию ещё сильнее, пальцы впиваются в кожу, и он прижимается ко мне плотнее.

— Хейвен.

С тем бесшабашным мужеством, которое есть у тех, кто не боится выставить себя дурой (то есть у меня), беру его лицо в ладони и приподнимаюсь на носки:

— Понимаешь, почему я не сдамся? Да, ты можешь вести себя как последний урод, сколько влезет, но важны моменты вот такие. Когда ты смотришь на меня так, будто я самое красивое, что видел.

У Хайдеса сжимаются веки — чистая мука на лице.

— Ты не представляешь, как трудно было в последние дни смотреть на тебя так, будто ты для меня никто. Но, Хейвен, если я позволю себе бросать на тебя такие взгляды наедине, они заберут тебя у меня. Они сделают тебе больно.

— Я понимаю.

Он распахивает глаза, не веря:

— Что?

— Понимаю, но не принимаю те решения, что ты принял. Без разговора со мной. И, главное, твои способы были… отвратительны.

— Такими и останутся, Хейвен, потому что я не передумал, — заявляет он. Кладёт ладони на мои руки, слишком коротко поглаживает по тыльной стороне — и отступает.

Дышать снова получается ровно — и всё равно хочется, чтобы он больше не отходил.

— Через несколько дней мы летим в Афины, — продолжает он уже отстранённо. — Сыграем в этот чёртов игру Афины, боксерский матч. А потом ты сядешь на первый же рейс обратно в Штаты и сделаешь вид, что никогда нас не знала.

Он кладёт телефон на тумбочку и ложится на бок, лицом к окну.

Я не решаюсь пошевелиться. Даже если бы хотела — не смогла бы. После всего, что только что было, как лечь к нему в кровать и провести ночь рядом? Всю жизнь считала себя упрямой и несгибаемой, но этот мальчик заставляет сомневаться, что такое упрямство на самом деле.

Медленно сползаю на пол и сажусь, прислонившись спиной к стене. Смотрю на Хайдеса и думаю: а вдруг он на самом деле не спит и изо всех сил держится, чтобы не подойти и не поцеловать меня? Всё идёт не так. Мы должны были бы поссориться — и поцеловаться. А не поссориться и разойтись по углам. Если он меня хочет — должен бороться. А я знаю, что хочет.

Хуже всего то, что из-за этого у меня только сильнее чешутся руки добраться до тайны его семьи. Почему Кронос и Рея Лайвли такие опасные?

Голова откидывается о стену, я вздыхаю. Клонит в сон, и, глядишь, закончу на диване — как ни сопротивлялась.

И тут на тумбочке вспыхивает экран телефона Хайдеса — пришло уведомление. Не важно, сообщение это или нет, меня поражает цвет отсвета, который расползается по тёмному потолку: смесь оранжевого и розового.

Скидываю обувь и поднимаюсь. На цыпочках подхожу к тумбочке и тянусь к телефону Хайдеса — чисто из любопытства.

Выдыхаю прерывисто. В глазах щиплет, я прикрываю рот ладонями, чтобы не издать ни звука. Обои у него — это я. Я, на кромке моря, в Греции, на фоне рассвета. Наверное, одна из тех фотографий, для которых он просил меня позировать. Я у него стою на заставке. Я.

Смотрю на чёрные волосы Хайдеса, рассыпавшиеся по подушке. Похоже, он дремлет, поэтому осторожно пятюсь к выходу.

И в этот момент мне уже всё равно, что спать придётся на том неудобном диване. Я улыбаюсь во весь рот. Да, я, может, и наивная, потому что Хайдес сделал выбор и не собирается уступать — но… Мне достаточно знать, что мы дорожим друг другом одинаково. Разберёмся.

— …честно, молодец, — доносится приглушённый голос Гермеса с той стороны. В замке поворачивается ключ. — У Хайдеса есть свой блог на Tumblr, а ты можешь открыть YouTube-канал и заливать, как играешь. Лучше голым по пояс — лайков больше. Всем известно, что объективация…

Гермес смотрит на меня, хмурясь. Аполлон у него за спиной явно рад, что кто-то оборвал монолог брата.

— Piccolo Paradiso, ты чего тут?

— Меня заперли снаружи.

Они переглядываются.

— И где ты думаешь спать? — уточняет Аполлон. — У Хайдеса единственного двуспальная кровать.

Показываю на диван.

— Ну… если мы плотненько прижмёмся… — протягивает Гермес, и в голубых глазах вспыхивает бесёнок. — Можем уместиться у меня. Но у меня правило, Хейвен: спим голышом.

Я тихо смеюсь: какая бы красивая ни была эта зараза и как бы ни звучал у него голос, его наглость смешит. Аполлон щёлкает брата по затылку:

— Прекрати. Оставь её в покое.

Гермес недовольно потирает ушибленное место, корчит рожу:

— Что такое? Хочешь, чтобы она спала с тобой, Аполлон?

Аполлон не клюёт на провокацию. Проходит к маленькому кухонному уголку и наливает воду в зелёный стакан.

— Аполлон сказал, что тебе очень идут косички, — не унимается Гермес.

У Аполлона дрожит рука, и струя воды проливается мимо стакана на пол. Он распахивает глаза — не верит, что брат сдал его так подло:

— Герм!

Я усаживаюсь на диван; неловко. Гермес способен смутить даже табурет, не то, что живого человека. И он не закончил. Он плюхается рядом — слишком близко — и обнимает меня за плечи.

— Не волнуйся, это был просто комплимент. Я и похлеще про тебя говорил. Правда, Аполлон? — кидает он, но ответа не дожидается. — Например, в ночь на Хэллоуин. При свидетелях — у Афродиты и Хайдеса — я сказал, что в том платье я бы тебя взял под любым углом…

— Гермес! — взвизгиваю, слишком поздно вспоминая, что за стеной спит Хайдес.

Гермес встряхивает золотые кудри:

— Естественно, сначала я бы спросил согласие. Потом поставил бы тебя…

Пластиковая бутылка с водой прилетает ему точно в лицо. Я даже не оборачиваюсь, чтобы понять — это был Аполлон. За раздражением на бесстыжее веселье Гермеса явно прячется и его собственная улыбка.

— Хватит. — Он бросает брату последний предупреждающий взгляд и уходит в ванную.

Гермес фыркает и оседает на меня, укладывая голову мне на плечо. От нежности я запускаю пальцы в его волосы и начинаю массировать кожу головы. Он довольно постанывает. Я раньше никогда не замечала — может, потому что не были так близко, — но от него пахнет клубникой.

— И вообще, когда Хайдес услышал эту фразу, он вырвал у меня стакан и раскрошил его об пол.

Я замираю. Тогда, между нами, с ним не было ничего глубокого. Мы и общались-то с трудом, хоть и часто оказывались рядом. Тем более в ночь на Хэллоуин — это был первый раз, когда мы после почти месячного молчания нормально поговорили.

— Я знаю, что всё плохо… — шепчет Гермес. Он наклоняет голову ко мне и смотрит мягко. — И, честно, дальше будет, наверное, ещё хуже, Хейвен.

— Спасибо, — фыркаю.

— Но, — выделяет он слово и щёлкает меня по косичке, — ты крепкая. И ты — лучшее, что могло с ним случиться. Дива — как и он, в играх — не хуже его, гордая, упрямая, красивая и отчаянная.

— Разве не противоположности притягиваются? — вырывается у меня.

Гермес выпрямляется, чтобы разглядеть меня получше:

— Эта поговорка — полная чушь. Противоположности делают прекрасным дружбу, а любят так, как умеют любить единицы, — похожие.

Мы какое-то время просто смотрим друг на друга. Я обдумываю, он ждёт, когда я соглашусь.

В итоге — как всегда — говорит он:

— Наверное. Я просто пытаюсь тебя утешить. — Он показывает язык.

Я хватаю подушку и шлёпаю его — он хохочет. Отнимает подушку, бросает на пол и дёргает обе мои косички.

— Piccolo Paradiso, бери мою кровать, — успокаивает он. Вскакивает и потягивается, как кот. — А я лягу на диван.

— Но…

Он резко оборачивается, прибивая меня взглядом к месту:

— Никаких «но». Неси свою упрямую попку в мою комнату.

Глава 36

Последняя игра

Скрытый во тьме, Аид для греков — бог грозный и страшный, но не злой.

— Не знаю, делает тебя весь этот пот сексуальной или отвратительной, — замечает Гермес, сидя на коврике для йоги и делая всё, что угодно, только не йогу.