По праву сильного (СИ) - Лифановский Дмитрий

Я не ответил. Не было нужды. Только пожал плечами. Ватаман махнул рукой, зовя за собой и, развернувшись, направился вглубь подземелий. Я почувствовал, как его воля потянула меня за собой. Сопротивляться не стал, хотя легко мог разорвать эту связь.

Мы шли по коридорам, всё глубже, туда, где воздух становился тяжелее, а руны на стенах пылали ярче. Ушата молчал. Тишину нарушало только эхо от наших шагов и звон кольчуги древнего ушкуйника. Шли долго, мне показалось, что целую вечность. Наконец, остановились у массивной плиты, покрытой искусной резьбой — драконы, волки, переплетённые руны, от которых веяло желающей вырваться на свободу смертельно опасной неукротимой силой.

Ушата приложил ладонь к камню, и тот дрогнул, отползая в сторону с тяжёлым скрежетом. За плитой оказалась комната, освещённая неестественным мерцающим светом — так горят испорченные люминесцентные лампы. Помещение было заполнено сундуками, ларцами, грудами золота и серебра, высыпавшимися из истлевших мешочков самоцветами, сверкавшими, как звёзды в ночи. Тут и там грудами лежали мечи, щиты, кольчуги — оружие, чья сталь не знала ржавчины.

Ушата указал на массивную золотую цепь с чёрным обсидиановым диском, на котором были выгравированы какие-то иероглифы:

— Тэмдэг-ын Хаалга, — произнёс ушкуйник, — Врата Судьбы. Священная реликвия степняков. Мы взяли ее в ханской ставке на берегу Тангата. Веселое было дело, — воин одобрительно крякнул и обернулся на меня, — Отправь её Великому хану. Этот дар, поможет ему укрепить власть над Степью и заткнет злые языки, смазанные эллинским золотом. И он будет тебе должен. Сильно должен, — Ушата злодейски ухмыльнулся.

Я кивнул, запоминая. Тэмдэг-ын Хаалга. Ключ к союзу со Степью. Но взгляд мой притянул не только диск. В центре, на каменном возвышении, лежали три предмета. Бронзовый рог, инкрустированный серебром, с вырезанным на нём волком, как две капли воды похожим на Лютого. Секира с коротким древком, лезвие которой мерцало, будто впитало в себя свет звёзд. И перстень — тяжёлый, чёрного железа, с выгравированным драконом, сжимающим меч. Тот самый дракон, что теперь реял на моём знамени.

— Здесь вечевая казна Хлынова, — Ушата обвел рукой помещение, — Добытое ушкуйниками за века. Но не это главное, — Он указал на рог, секиру и перстень, — А это — наши символы власти. Рог — чтобы звать вольных людей на бой. Секира — чтобы карать врагов. Перстень… — он замолчал, его глаза сузились, — Перстень — это Хлынов. Его душа. Его право. Надень его, и город твой. Но знай, ярл, это не дар. Это долг. Беречь землю, защищать вольницу, держать слово перед мёртвыми и живыми. Шуйские не приняли на себя этот долг. Они здесь чужие. Их род проклят. Если отдашь им Хлынов — проклятье ляжет на тебя и твоих потомков. На всех, кто тебе дорог, — Ушата смотрел на меня глазами полными клубящейся тьмы, — Ты можешь отказаться. Скажи — нет, и ты проснешься рядом со своей княжной, а наутро ничего не вспомнишь.

Могу. Конечно, могу! Разум истошно вопит: «Уйди! Спокойно проснись рядом с Рогнедой, забудь этот сон, как утренний туман! Тебе хватает проблем, тайн и загадок!» А сердце и душа настойчиво шепчут обратное. Эти предметы — не просто артефакты, а ключи к тайнам, древним, как само мироздание. Что за секреты хранят эти реликвии? Какие знания скрывают? Вопросы кружились в голове, все сильней разжигая любопытство исследователя. Забыть о них — означает затушить искру, что горит во мне, требуя ответов. Ту искру, которая заставляет меня оставаться человеком.

Ушата смотрел, его тёмные глаза были непроницаемы

— Выбирай, ярл, — сказал он, голос его рокотал, словно дальний гром. — Путь известного, или путь вечного?

Моя рука на мгновение замерла над перстнем, и я ощутил в пальцах обжигающий холод металла:

— Выбор сделан, — мне показалось, или в голосе ватамна промелькнуло облегчение, — Ещё одно, ярл, — Ушата замялся, — Мои кости. Я покажу где. Проведи обряд. Дай мне покой. Ты — Верховный ватаман. У тебя есть право.

Я кивнул. Не из страха или долга. Из уважения. Ушата был воином. Таким же, как я. Он заслужил покой.

— Покажи, — сказал я.

Он повёл меня по древним коридорам наверх. И с каждым шагом я все сильней осознавал, что эти лабиринты теперь для меня открытая книга. Здесь я уже никогда не заблужусь. Мы оказались в одном и тупиков, почти у самой поверхности. Ушата коснулся покрытой мутной слизью стены, камень под его рукой дрогнул, и часть кладки осыпалась, открыв нишу. Там, в пыли и паутине, лежали кости. Пожелтевший череп смотрел на меня пустыми глазницами.

— Делай, что должно, ватаман — сказал Ушата, и его фигура начала таять, растворяясь в полумраке, — И помни: Хлынов — не добыча. Хлынов — воля.

Фигура воина растворилась в затхлом воздухе. Тьма сомкнулась, я остался один.

Горе мое, горе, горе мое, горе,

Горюшко большое.

Когда к этому горю, когда к этому горю

Родна матушка пришла.

Говорила бы я с нею, говорила бы я с нею

Сознание включилось резко, будто по щелчку пальцев. Надо мной нависал парчовый балдахин огромной кровати, рядом сладко посапывала Рогнеда, а кожу указательного пальца правой руки холодил массивный перстень из сна. А из кабинета доносился тихий, мелодичный полустон:

Расти, дочка, детей, расти, дочка, детей,

Как я узрастила.

Горюй, дочка, горе, горюй, дочка, горе,

А как я горевала.

Ходи к матушке в гости, ходи к матушке в гости,

Пока матушка жива.

Едва вышел из спальни, мне в пах уперлись мягкие упругие ягодицы. Хозяйка этого богатства замерла, пение прекратилось и на меня через плечо уставились два заплаканных небесно-синих озера в обрамлении густых рыжих ресниц:

— Ой! — пискнула дебелая девица лет семнадцати и отскочила от меня прижав к необъятной груди грязную, мокрую тряпку, которой она только что мыла полы, — Простите, господин, я не знала, что Вы здесь, — залепетала поломойка, намереваясь зарыдать.

— Кто такая? — спросонья голос оказался хриплым и грубым. Лицо девицы скривилось, губы задрожали, — Да успокойся ты, не злюсь я.

— Так Веселина я, — срывающимся голосом, загнусила рыжая, — Завсегда тут убираю по утрам.

И как ее охрана пропустила?

— Не похожа на Веселину ты, — девушка испуганно сжалась, — Скорее на Плаксу похожа, — улыбнулся я, — И кто тебя пустил сюда?

— Так господин Щербатый направили, — мелко закивала девка, наконец, убрав тряпку от груди, — Велел, чтобы блестело все, как… — она замялась, а лицо ее вспыхнуло огнем.

— Плакала почему? Обидел кто?

— Нет, господин, — от мотания головой, рыжие волосы заметались языками пламени.

— А что рыдала тогда?

— Так песня жалостливая, господин.

Тьфу! Я думал, ее мои вояки помяли, а у нее песня жалостливая.

— Ступай, Веселина. Щербатому скажешь, что я распорядился не беспокоить.

Девица кивнула и, подхватив ведро, бесшумно метнулась к двери, — через мгновение о ее присутствии напоминали только мокрые разводы на полу. Да эрекция… Только сейчас понял, чего так напугалась девка. Разговаривал с ней в одних трусах и в полной боевой готовности. За дверью послышался шлепок, полупикск-полувсхлип и икающий хохот Щербатого. Значит, все-таки помяли девку. Ну, и ладно. Не убудет с нее.

Вернулся в спальню, задумчиво посмотрел на спящую княжну и стал натягивать штаны. Меня ждут Подземелья.

Изрешеченные пулями, обожжённые магией и заляпанные кровью стены напоминали о гремевшем вчера в этом зале кровопролитном бое. Я стоял у входа в подземелья, глядя на черный зев, ведущий в недра земли. Древние лабиринты будоражили кровь и манили своими тайнами. Часовые у лестницы молча проводили меня взглядами, когда я шагнул в затхлую темноту. Они не задавали вопросов, не по чину, но я чувствовал их любопытство.

Я спускался глубже и глубже. Фонарь в руке отбрасывал тусклый свет, выхватывая из мрака влажные стены и руны, едва заметные под слоем слизи. Извилистые коридоры, крутые лестницы, узкие переходы. Я шел уверенно, ведомый древним артефактом, нежно, словно ручной зверек, обнимающим мой палец.