Ворожея: Лёд и Пламень (СИ) - Шмидт Тося

Девушка тем временем позвала гостя в избу, налила ему кваса и села напротив. Эгиль опять заговорил про то, что хочет видеть ее хозяйкой Тронхейма.

Вила, уже знавшая о том, что у варягов живут свои домовые, решила спросить его, как он себе представляет уживание двух домовых.

— Просья останется тут, — пожал плечами варяг. — В Тронхейме уже есть гутгин, зачем второй?

Вильфрида даже дар речи потеряла: как это «останется тут»?

— Ты понимаешь, он же погибнет, если не появится новая ведьма?

— Он просто дух, зачем так переживать? — Эгиль искренне не понимал девушку.

— А Тишка, что будет с ним, с Гранькой? — Виле казалось, что вот-вот он рассмеется и скажет, что это была шутка. Но варяг не смеялся.

— Они вообще альвы. Ты станешь кюной конунга Тронхейма, а тебя волнуют какие-то альвы? — приподнял бровь варяг.

— Это не какие-то альвы! Они моя семья! — голос Вилы дрожал от гнева. И вот в это она влюбилась? Бесчувственный истукан!

— У тебя будет большая семья, — он начал перечислять своих родичей. — Зачем тащить нечисть?

Это он сейчас назвал самых близких ей, ну ладно, не людей, но существ, нечистью. Нет, они, конечно, нечисть, но… Терпение девушки лопнуло, и она схватила ухват.

— А ну-ка выметайся живо, — наставив на него рога, она начала выталкивать гостя из избы. — Пошёл, говорю, ну!

Эгиль, ошалевший от напора, свалился с лавки и тут же получил рогатиной в седалище. На шум прибежал и Прошка. С криком «наших бьют!» вцепился варягу в волосы. С притолоки от поднявшегося сквозняка упал ошалевший от всего паук. И свалился прямо на нос орущего благим матом варяга. Тот от неожиданности завопил ещё больше, перевернулся и прямо на четвереньках вылетел из избы. По пути чуть не снеся лбом дверь. Где на него тут же набросился Тишка. Упырь вцепился острыми зубами в ногу северянина и трепал того, что твой цепной пёс.

Отбившись наконец, Эгиль рванул в сторону болота, забыл и про меч, брошенный на завалинке, и про приспособу дивную. Едва он ступил в воду, как его тут же окружили мавки и кикиморы, те тоже на шум явились. Чуть не утопили.

Выбравшись на берег с другой стороны, варяг отдышался, опершись руками о колени.

— Сумасшедшие какие-то, — выдохнул он.

Горячая кровь требовала вернуться и отомстить, но тропинка, как назло, пропала, да и хихикающие кругом мавки уверенности не добавляли. Сунься снова — так точно утопят проклятые.

Осмотрел себя на предмет повреждений — так и есть: все штаны разлохмачены, на ноге следы зубов упыря. Варяг задумался: а ежели помрёт? Ядовитые они или нет? Этого он, к сожалению, не помнил.

Сплюнув, поднялся: нога зудела и болела. Дохромав до ближайшего дерева, выломал палку и пошёл в сторону деревни, решив вернуться на драккар и найти вëльву посговорчивее и желательно без приданного в виде бешеных альвов.

Прошка тем временем утешал ревущую в избе Вилу. Она горько рыдала, уткнувшись носом в тёплую, пахнущую пирогами и пылью шёрстку домового.

— Я ему квас наливала, баню топила, — всхлипывала она. — А он что? Пусть, говорит, помрёт. Разве же так можно? Как это помрёт? А Тишка? Какая Тишка нечисть? Правильно, никакая.

Казалось, она говорила сама с собой, но Прошка лишь молча похлопывал её маленькой ручкой по спине.

— И правильно, мы тебе хорошего жениха сыщем, тутошнего, зачем нам эти дикари.

Но пилу в пылу потасовки, пока Тишка трепал варяга, он всё же припрятал: в хозяйстве сгодится, чай.

— Никакого мне не надо, он тоже скажет, что вы нечисть, — вновь всхлипнула Вила.

— Так ты и его ухватом по хребту погладишь, — усмехнулся домовой. — А мы подсобим.

В избу проскользнула Гранька.

— Чего сырость развели, от сырости анчутки заводятся. А они ой какие зловредные, — кикимора сморщила тонкий носик. — Даже мы их не любим. Вредные они страсть.

Присела на лавку и утащила с блюда румяный пирожок, тут же ухватив кусок побольше мелкими острыми зубками.

— А как вернётся? — всполошилась ведьма. — Это он с нежданки так утёк, а вот вернётся, да с мечом или воев приведёт?

— В болоте притопим, — махнула зажатым в сухонькой ручке пирожком Гранька, уже и повадки мои переняла, недовольно подумал Прошка. — Пусть только сунется.

Пару дней ведьма с домочадцами всё ж провели беспокойно, мало ли явится кто; но, видимо, гость понял, что защитники у Вилы хорошие, и более к ним не сунулся. Водяной сказал, что видели, как драккар от берега отчалил и в сторону севера подался. Ну, то и хорошо, спокойнее стало.

Вила сидела у окна и пряла; веретено споро крутилось в её руке. Задумчивая более чем обычно, она была ещё и молчалива. Прошка решил её чем-то развлечь и рассказал, как девки в деревне Лелин день праздновали.

— Я с горушки наблюдал, — начал домовой. — Ночь ясная была, звёздная; костры запалили большие. Парни с девками через них прыгали, плясали вокруг, песни пели. Красиво как было! Но самое интересное днём, конечно, было. Выбрали Лелю, самую красивую девку в селе. В этом году Жданка ей стала, — домовой покосился на Вилу. — Ежели б ты тама жила, конечно, б тебя выбрали.

— Меня бы не выбрали. Леля — она светловолосая, златовласая. А я? Как ворона! — девушка посмотрела на косу иссиня-чёрного цвета и отбросила ту за спину.

— Но краше других, — начал было Прошка.

— Рассказывай дальше лучше, — перебила его Вила.

— Девы все нарядные пришли, в белых платьях; узоры яркие по подолу вышиты, венки большущие на головах. Усадили Жданку на скамью, дёрном покрытую, и понесли на берег, где гулянье проходит. Усадили в центре и стали ей дары, словно самой Леле, подносить. А как к полуночи дело дошло, парней прогнали, скинули платья, оставшись в одном исподнем, и стали хороводы водить; но я-то смотреть не стал. Сама знаешь, нельзя мужикам женскую волшбу видеть, особенно в Лельник творимую.

Вила кивнула, отложила пряжу и встала, разминая затекшие от работы руки. Тишка уже натаскал в баню воды: вон дымок курился. Банник расстарался, истопит скоро.

Отнесла кусок хлеба овчиннику: тот исправно следил за хозяйством, нужно было не забывать следить за тем, чтобы всегда сытый был. Идя обратно, заметила в кустах странное существо: черное всё, уши длинные, как у зайца, ручки сухонькие, почти человечьи, и огромные желтые глаза.

«Это же коловерша», — догадалась ведьма. «Неужто сила моя просыпается, о которой бабка говорила?» Вила знала, что коловерши служат ведьмам, но раньше никогда их не видела.

Существо моргнуло и скрылось в зарослях ракитника: не готов он еще к ней в услужение пойти, но его появление — знак добрый. Зайдя в избу, рассказала о том домовому. Прошка, чтоб его бесы унесли, решил изловить коловершу и тут же смылся за дверь.

Из кустов послышалась возня, по двору пронёсся чёрный заяц, а верхом на нём — истошно орущий домовой.

— Стой, тебе говорю! Стой, окаянный, — орал Прошка, вцепившись в шкуру коловерши.

Тот метался по двору, сшибая всё на пути, и тоже орал как резаный, к тому же голосом вполне людским.

— Отцепись от меня, нечисть проклятая, — визгливый, словно крик зайца, голос бил по ушам.

— Я на прошлой седмице мылся! — тут же возмутился домовой.

Вила вздохнула и вышла во двор. Схватив пробегавшего мимо коловершу за длинные уши, стряхнула с него Прошку. Тот кулем свалился на траву.

— А ну тихо, оба. Разорались, — голос ведьмы обещал им хорошую трёпку, духи притихли. Один прижал уши к спине, второй потирая седалище.

Ведьма приподняла коловершу, рассматривая его внимательно. Тот замер и прикрыл глаза.

— И зачем явился?

— Силу почуял, но слабо пока, видать, ошибся двором, — буркнул тот. — Ну, аль не проснулась ещё.

Вила вздохнула и поставила духа на землю. И что с ним делать? Тот опасливо отодвинулся, но не сбежал, подергал носом, словно принюхиваясь: всё-таки силой пахло от неё.

— Ежели дозволишь, останусь пока, вдруг пробудишь силу-то, — наконец принял он решение.

Подумав, Вильфрида кивнула. Прошка недовольно сверкнул глазами, но говорить ничего не стал: знал, когда лучше промолчать.