Книжная Лавъка Куприяна Рукавишникова. Первая часть - Берндт Алёна

И они неспеша повернули к усадьбе Белугина, лёгкий ветерок завивался за ними по тропе, в реке на запруде у мельницы шумела вода, дальше разговаривал вековой бор, и ничего не указывало на то, что где-то там таится древнее зло, и ждёт, выжидает…

Глава 14.

Демьянов хутор показался им, внезапно выскочив из-за невысокого ельника, разрастающегося по краю овражка. Куприян вместе с Белугиным вышли из усадьбы последнего ранним утром, чтобы дойти до хутора до того, как разгорится зноем летний день.

Четыре двора всего и было, все Демьяновы, как Белугин рассказал по дороге, один вот, Демьянов Пётр, охотник был знатный, как говорят – белку в глаз бил. А после пропал, думали, хищник какой попался ему на дороге, да потом местный пастушок рассказал – видал, дескать, Петра, недалече от хутора, да вот только тут стоял, да и пропал. Искать ходили хуторские мужики, да свояки из Кузьминки, далече уж дошли, да ни следа не нашли Петра Демьянова. Сгинул человек, как и не бывало.

– К жене его зайдём, расспросим. Может что и расскажет нам, – говорил Белугин, спускаясь к мостку через овражек, – Она была у батюшки нашего, отца Евстафия, дескать, чего делать, мужа-то сколь уж нет, ни живого, ни мёртвого. Так батюшка ей молиться шибче велел, чтобы Господь послал от такой напасти избавление.

Двор Петра Демьянова крайним к лесу стоял, крепкая изба, добротная, на плетне двое мальчат висят, болтая босыми ногами и негромко переговариваясь. Хозяйка где-то во дворе управлялась, слышно было, как покрикивает на кого-то.

– Ну, здоровы будьте, парняги, – сказал мальчишкам Белугин, – Кликните-ка нам матушку вашу, да скажите, Белугин пришёл, как и обещался. А после уж и гостинцы вам дам, пострелята.

Мальчишки кинулись за дом, где огород был засажен, позвали мать, а вернувшись получили от Белугина по печатному прянику да по мелкой монете, на ярмарку.

Хозяйка вышла с огорода к гостям усталая, синие тени лежали под глазами, она взглянула на пришедших и уважительно поздоровалась, пригласив проходить в дом. Белугин с Куприяном поднялись на резное крылечко, и перекрестившись на образа, перед которыми горела тусклая лампадка, сели на лавку.

– Ты, Меланья, ежели в чём имеешь нужду, скажи, я помогу, – мягко сказал Белугин.

– Благодарствуйте, Григорий Александрович. Да какая нужда… мужа нет уж сколь, одной-то тяжко. И кабы знать… Отец Евстафий сказывает, что в наказание мне это дано за грехи мои. А какие грехи? Вот и к исповеди меня не допустил, после того…

– Что ты ему рассказала, отцу Евстафию? – спросил Белугин, – Расскажи нам, может нам удастся с напастью этой совладать.

– Да… рассказала. За то и осердился на меня батюшка, – женщина стала креститься на образа, по щекам потекли слёзы, – Сказал, что по неверию своему я допустила к себе нечистого… Ох, Григорий Алексаныч, да нешто я сама не понимаю… а вот только как? Ежели это Петя был.

– Приходил к тебе?

– Приходил. Ночь уж на дворе была, я ребятишек спать уложила, а мне какой сон, когда думы из головы не идут? Молилась я, лампадка только и горела, а гляжу – под окнами будто тень чья-то. Перепугалась сперва, одна с ребятами дома, может тать какой… да после пригляделась, а это Петруша мой… Под окном стоит, с ноги на ногу переминается, я кинулась было выходить, да споткнулась о лавку, потом глядь, а там нет никого… Луна вышла, светлее стало, а мне так боязно, не пошла наружу, ведь коли сама сгину, что с ребятишками станется… И уж когда петух пропел, пошла на двор, а там следы… а в них вода стоит, чёрная, вонькая. Утром я к отцу Евстафию и пошла, он сказал псалтырь читать, за грехи каяться. На другую ночь я уж спать и не думала, как ребятишки заснули, лампадку прибавила, свечи зажгла, стала читать, а сама всё думаю – как молиться-то, за упокой? Так мёртвым его я не видала, как же… за здравие и спасение стала Бога молить, чтоб мужа мне вернул, детям отца. Хоть и говорил отец Евстафий…

Женщина расплакалась, Куприян поднялся, воды в ковшике подал, душа у него разрывалась смотреть на безутешную женщину. Думал, кабы достало у него силы спасти Петра Демьянова, да вот догадывался Куприян, что именно его и встретили они с Ермилом минувшей ночью у старого колодца в выгоревшей слободке.

– А как полночь миновала, снова он пришёл под окна, – продолжала Меланья, испив воды, – Я окно растворила, оттуда холодом несёт, тленом, а у меня сердце заходится, руки леденеют. Стала спрашивать, что же с ним приключилось, и что мне теперь делать, как ему подсобить, а Петруша плачет, просит выйти к нему. Тоска, говорит, не пускает его, попрощаться хочет и со мной, и с ребятами, а уж после… А у меня на лавке рядом со мной псалтырь открытый остался, и как я его коснулась, ненароком, Петруша тут и вскрикнул, а я гляжу… вместо него старуха стоит, старая, сгорбленная вся! Когти звериные на руках, словно медвежьи, глаза красным горят, а на плетне будто сидит кто… я думала, черти это, чёрные, маленькие… Ох, страшно говорить, а тогда я криком закричала, стала молитву читать, а старуха только смеётся! После уж петух пропел, она в тумане и пропала. Я дождалась утра, глянула, весь двор копытами козлячьими истоптан, тут и пошла за отцом Евстафием, тот ругается… я уж тут на колени пала, стала причитать, тогда сжалился, пришёл вчера, двор окропил. Нонешней ночью никого не было, да вот я утром корову увела к родителям, после с отцом на подводе и кур увезли, сами с ребятами сейчас соберёмся, покуда у родителей поживём, в Кузьминке.

Как раз на двор въехала подвода, запряжённая резвой сивой кобылкой, правил ею крепкий седой старик с хмурым, озабоченным лицом.

– Вот и отец за нами, – сказала Меланья, – Сейчас ребятам скажу, чтоб узлы на подводу снесли.

– А что, Меланья, позволишь ли нам заночевать у тебя вон хоть на сеновале, или в амбаре? – спросил Белугин, – У меня с моим товарищем, Куприяном Федотовичем, надобность в том образовалась.

Меланья пригляделась пристальнее в лицо Белугина, и Куприян понял, что молва про его уменья по округе ходит, может потому и недоволен бывает тем отец Евстафий, его приход и был – Верещаники да Демьянов хутор, потому как в Кузьминке своя большая церковь имеется.

– Зачем же вам такие неудобства терпеть, ведь дом пустой останется, здесь и ночуйте, коли не боязно вам, – в Меланьином голосе слышался и страх, и надежда, что всё разрешат они двое, – Уж не знаю я, что и думать… вернёмся ли сюда жить? Кабы Петруша нашёлся, тогда не боязно, а без него…

Отец Меланьи зашёл в избу, перекрестился на образа и приветствовал гостей, почтительно склонив голову.

– Григорий Алексаныч, без тебя видать не сладить нам с экой напастью, – сказал старик негромко, – Вишь, какая беда приключилась… какое зло завелось, откудова на нашей земле такое, видать, нагрешили мы…

– Хорошо, что уехали, – сказал негромко Белугин Куприяну, когда они стояли возле ворот глядя вслед уезжающей подводе, – Ничего хорошего Меланья про мужа не узнала бы, а так… пусть. Ладно, вон уж скоро вечереть начнёт, надо дело справлять.

Оба знали, что найти то место, где объявится снова Арычиха, они не смогут, а потому один у них путь – нужно, чтоб она сама пришла туда, куда им самим надобно!

Белугин вышел за плетень, и стал что-то говорить, повернувшись лицом к клонящемуся к лесу солнцу, начал водить руками, и Куприян увидел, как пропал след от уехавшей подводы, завернулся обратно во двор, и в густой тени раскинувшейся в углу двора черёмухи соткалась словно из тумана сумрачная фигура женщины, похожей на Меланью.

Меж тем сам Куприян времени не терял, он делал то, что написано было в той книжице, где знающий человек написал, как извести Арычиху так, чтобы не ушла в землю тухлой водой, и не объявилась в ином месте.

Шёл Куприян к лесной опушке, водил руками, словно нить отматывал, завязывая невидимые узлы, и говорил то, что само приходило в голову. Верно Белугин угадал, там, в лощине, за старым оврагом, который в жару иссох, раньше источник жил, а теперь… загустел там воздух, тяжёлым духом налился…