Наследник огня и пепла. Том Х (СИ) - Добрый Владислав

Одет Маэль неброско — коричневый, серый, вытертая кожа. Его плащ сшит из множества тонких полос материи, будто перьев. Я часто встречался с ним в Золотой Палате — и он был единственным, кто, можно сказать, не носит герба. По крайней мере — не так, как другие. Вот сейчас на перевязи — вышивка: белый двухглавый сокол, один глаз которого будто смотрит сквозь тебя.

Маэль прибыл в лагерь с неплохим отрядом — примерно полсотни всадников. У многих к седлу приторочено редкое для этих мест оружие — длинный лук в кожаном чехле и колчан со стрелами. На лошадях — ни одной звенящей детали. У них не было знамён, не было рогов — только тихие кивки и мрачные силуэты. Их шатры выросли у самого края стоянки, ближе к небольшой роще.

Маэль не стал приветствовать меня громкими речами. Он просто остановился, кивнул и сказал:

— Мы здесь.

Этого хватило.

Рядом с ним ехал наследник Алнез — Гарвин. Зная обе семьи, я почти уверен: они проделали весь совместный путь молча. Я знал его по приёмам в поместье, которые давала Адель — Алнез не такие затворники, как кажется. Просто не любят выходить за свои стены.

Гарвин невысок, но плотен, как утёс. В его фигуре — ни изящества, ни стремительности. Только тяжесть и устойчивость. Руки — будто от долгоборода пересадили. Широкие плечи. Медленные, но точные движения. Лицо — скупое на мимику, поросшее короткой, седеющей бородой, с прямым, когда-то сломанным носом.

На нём — шерстяной плащ цвета бурой земли, застёгнутый на простую серебряную фибулу. Под ним — кольчуга с латными плечами и налокотниками. Щит с гербом — серебряный волк на красном холме — несёт оруженосец. Сам Гарвин держит в руках стяг. Видимо, семейная традиция. На поясе — короткий боевой молот и нож. Оба явно не для парада.

Прибыв в лагерь, он спешился первым — и этим заставил спешиться и меня. Обнял, с каменным лицом.

— Постоим вместе, — сказал он. И крепко пожал руку.

Я знал: про Алнез ходят легенды. И анекдоты. О том, как они всегда верны слову. Я даже растрогался. Обожаю Алнез.

Поэтому я посвятил Гарвину побольше времени, напряг поваров, выбрал место для него и его людей поближе к своему шатру. Он привел с собой всего двадцать всадников. Зато все в кольчугах.

Роннель появились неудачно — почти одновременно с вольницей Дйева. И если с Дйевом я встретился почти как со старым другом, то с Роннель… Все эти выверенные танцы — выезжаем вперед по двое, каждый от своей свиты, останавливаемся, знаменосцы, кстати — пешие, выходят вперёд, по очереди объявляют имена своих сеньоров и так далее.

Вокруг носятся «птенцы» Дйева с выпученными глазами. Ещё бы — они никогда не видели столько шатров. А ещё они обнаружили мои полевые кухни и — главное — бочки с пивом.Вино я пока велел припрятать. Да, я жмот.

У меня такое ощущение, что с каждым разом всадники, которых приводит Дйев, становятся всё хуже вооружены. У половины вообще нет шлемов. У половины из оставшихся — шлемы из толстой кожи. Не из «варёной кожи» — специально обработанной до каменного состояния и прочности — а просто толстой кожи. С деревянными накладками. То же самое с бронёй. Кольчуги, правда, мелькают, как и нормальные шлемы. Но кольчуг на триста всадников от силы десяток, металлических шлемов — штук пятьдесят.

Остаётся радоваться, что почти у каждого есть копьё и щит. Зато у всех есть лошади. У многих — даже заводные. Никаких пеших слуг. Впрочем, так и должно быть — «птенцы» Дйева специализируются на быстром перемещении по Долине, медленно становясь обособленной политической силой.

Посреди этого хаоса я с интересом разглядываю члена семьи Роннель. Его зовут Этвиан. Насколько я знаю, он — племянник нынешнего главы, по имени Таликвар.

Таликвар — до того как Роннель закусились с Вирак — был младшим сыном младшего брата главы, седьмым в очереди на наследование. И в полной мере воспользовался этой удачей, занявшись тем, что ему нравилось. Он был деканом факультета алхимии — и ещё чего-то там — в Университете Караэна. Возможно, это и позволило ему пережить остальных — Вирак просто о нём не сразу вспомнили. Сейчас Таликвару, должно быть, лет семьдесят.

В какой-то степени Роннель погубила их сильная вовлечённость в дела Караэна. Они были судьями, членами Совета и всем таким прочим, что требует жить на людях, а не за стенами родового замка. И до них было легко добраться — чем Вирак и воспользовались.

Этвиан молод, но производит впечатление человека, которого уже давно боятся. Даже те, кто не знает — почему.

В его движениях — осторожность сапера. В лице — спокойствие. Словно всё происходящее уже случилось, и он лишь наблюдает. Бледная кожа. Волосы — цвета тёмной меди, почти пурпурные на солнце, заплетены в строгую косу. Глаза — прозрачные, светло-серые, с почти стеклянным взглядом, от которого мурашки по спине.

Возможно, большая часть страшилок про Роннель — именно из-за того, что они резко отличаются по фенотипу от местных. Это довольно распространенный повод для обвинений в черном колдовстве даже в моем мире.

Одевается Этвиан просто — по меркам знати. Вот только я разглядываю его куда внимательнее остальных. В моём магическом зрении он светится, как новогодняя ёлка. На нём половина деталей одежды — магические артефакты. Вполне обычный рыцарский пояс, украшенный золотыми бляхами — мерцает узлами линий, похожими на печати. Перчатки из тонкой вываренной кожи тоже пронизаны тонкими линиями магической энергии. Под мантией — стёганая туника, похожая на мой поддоспешник. Но под чёрным бархатом переливается серебряными знаками непонятная магия.

Иронично, что на эмблеме Роннель тоже змей. Золотой. И кусает себя за хвост. Но никому даже в голову не приходит сравнивать их с Итвис.

Этвиан мне не поклонился. Формально — не нужно. Но это было бы вежливо. Даже Вирак хотя бы лапкой потряс. Этвиан просто остановился на предписанном протоколом расстоянии и произнёс:

— Мы зафиксировали возможность нестабильности. Караэн важен. Потому мы здесь.

Как бы ни был странен сам Этвиан, он единственный пришёл с тем, чего я ожидал. Полсотни вассалов, всего примерно двести всадников, почти неотличимых от моих.

Оставалось помочь им устроиться и созвать военный совет. Сейчас у меня уже не было того воодушевления, что прежде.

Из оставшихся семей лишь одна не явилась лично, но и то — дала о себе знать. Сначала пришли телеги с овсом для боевых коней и сотней одеял. И деревянные корыта для воды, чтобы поить лошадей. И всё это, внезапно, оказалось очень кстати. Как знали. Вскоре прибыл посланник от Маделяр.

Весь в сером, с сапогами, запылёнными до щиколоток, с коротким копьём за спиной, он приехал верхом, в сопровождении двух молчаливых сопровождающих, которые, кажется, были одновременно и охраной, и обозом, и — судя по тому, как они сверяли какие-то таблички с метками на мешках — ещё и счётоводами. Лошадей не рассёдлывали, люди не слезали. Только главный, смуглый и лысеющий, выехал вперёд, передал мне письмо и произнёс, будто читая накладную:

— От имени главы рода Маделяр, Бертрана Ветвистого, передаётся заверение в поддержке. Господин наш прибудет к югу от Караэна через три дня. При нём: пять сотен пеших, одна сотня всадников, шесть повозок фуража, две с вяленым мясом, одна с сушёными бобами, две с солью. Подтверждает: все семьи, принявшие участие в сборе, будут обеспечены провиантом, согласно порядку.

Он поклонился низко, но как-то сухо, без искренности. Потом развернулся, не дожидаясь ответа, и так же спокойно уехал. Его люди следом. Ни знамён, ни фанфар, ни барабанов.

Что ж, вполне в духе Маделяр.

Семья Маделяр — это не пафос. Это почва, инвентарь, записи и урожай. Их замок — Золотой Предел — стоит там, где земля уже дышит болотом. Но, как ни странно, именно оттуда идут караваны с лучшими винами, самой долгоживущей пшеницей и, как говорят, упрямой как сорняки, пехотой.

Они не участвуют в балах. Они участвуют в подсчётах. Не ходят в Совет — но всегда знают, что решилось. И не ведут переговоров — просто приносят счёт.