Жена ярла (СИ) - Левина Кира

— Лера? — наконец, выдохнул он.

В его голосе было столько растерянности, что это прозвучало почти комично.

— Конечно, Лера! А кто же ещё... — она резко замолчала, потому что в её памяти сплыло собственное отражение в тумане сна. Испуганные глаза Астрид, смотревшие на неё из зеркала. Всё то время, пока её сознание было в теле Астрид, сознание самой Астрид было здесь, заперто в её, Лерином, теле.

Гарик лишь молча смотрел на Леру так, будто увидел призрак. Она метнула взгляд по комнате, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Её взгляд упал на книгу на тумбочке. Том древнескандинавского эпоса.

— Гарик... — она посмотрела на него. И мир вокруг снова начал медленно плыть, теряя очертания. — Что... что происходит?

Он тяжело вздохнул и провёл рукой по лицу, словно включившись.

— Я думаю, ты всё пони...

— Попробуй ещё раз! — истерично взвигнула Лера.

Секунду помолчав, Гарик кивнул и послушно начал рассказывать.

— Тот день... когда ты потеряла сознание в универе. Ты очнулась только в больнице и... ничего не помнила. Ни своего имени, ни работы. Ничего. Врачи сказали, что это амнезия. Но... — он сделал паузу, посмотрев на Леру с невероятной серьёзностью. — Ты смотрела на мир глазами животного, загнанного в угол. Ты боялась электричества, машин, не понимала, как пользоваться телефоном... А древнескандинавский... ты знала его в совершенстве. Лучше, чем мы с тобой когда-либо. Как родной. Ты говорила на нём во сне.

Лера сидела, не дыша. В ушах стоял оглушительный гул, сквозь который она слышала лишь бешеный стук собственного сердца.

— Астрид... — прошептала она.

— Астрид, — с готовностью кивнул Гарик. — Она рассказала мне всё, когда поняла, что может мне доверять. Про своего отца, ярла Сигурда. Про ненавистный брак с ярлом Хальвданом, которого должна была убить. Про служанку Гуннхильд, которая убедила её, что есть способ сбежать. Обряд "смены кожи". Астрид думала, что попадёт в лучший мир, к богам... а оказалась здесь. Она была в ужасе.

— Она должна была его убить... — голос Леры был беззвучным шёпотом. Она горько усмехнулась, посмотрев на Гарика. — Это же звучит, как бред сумасшедшего. Как ты... по всё это поверил?

Теперь невольно улыбнулся Гарик.

— Это ты мне скажи.

— Это... это всё правда, Гарик, — её голос внезапно сорвался. Слёзы, которые она сдерживала, хлынули ручьём. — Это правда.

И тогда её прорвало.

Она начала говорить. Сначала тихо, сбивчиво, подбирая слова, потом всё быстрее, почти истерично, захлёбываясь рыданиями и словами. Она рассказывала обо всём. О тёмной комнате и ярости Сигурда. О леденящем душу, оценивающем взгляде Хальвдана на берегу. Об ужасе первой ночи, о боли и чувстве осквернения. О тяжёлой рукояти кинжала, который он ей вручил, сказав, что она вправе защищаться даже от него. О ледяной воде фьорда, принявшей её в объятия, и о его сильной руке, вырвавшей её из пучины. О камешках на песочном столе и его приказе: "Делайте, как показала моя жена". О той единственной ночи перед походом, когда между ними не было ни войны, ни брони, а было лишь хрупкое и безмолвное понимание и невысказанная нежность.

Она рассказывала, а Гарик слушал, не перебивая, и его лицо становилось всё бледнее и серьёзнее, отражая всю невероятность её истории.

Когда она закончила, в комнате повисла тяжёлая тишина.

Лера сидела, обхватив себя руками, и тихо плакала. Плакала о тёмных водах фьорда, о суровых камнях замка, о тёплых язычках щенков в конюшне. О мужчине, который был ей врагом, тюремщиком, союзником и... мужем. Которого она, сама того не желая, оставила одного в его мире, полном предателей и войны.

— И ты... хочешь туда вернуться? — тихо и нерешительно спросил Гарик.

Лера медленно покачала головой, и в её глазах погас последний огонёк истерики, сменившись леденящей ясностью.

— Ты спрашиваешь, хочу ли я вернуться в мир, где женщины — это лишь разменная монета, которую отдают в жёны врагу, чтобы купить пару лет шаткого перемирия? — её голос звучал холодно и язвительно. — Где закон — это сила, и прав тот, у кого больше воинов? Где справедливость — это не суд присяжных, а окровавленный топор на тинге? Где твоя смерть может прийти в любую минуту от ножа в спину, от стрелы в горло или от банальной лихорадки? Где ты живёшь в вечном страхе, что в любой момент твой дом возьмут штурмом, а твою семью и друзей перережут, как скот, а тебя самого либо убьют, либо уволокут в плен?

— Прости, Лер, — поспешно прохрипел Гарик. — Прости. Я... я не подумал.

Он потянулся и осторожно, почти с благоговением, взял её за руку. Она не отдернула её, позволив ладони лежать в его тёплой ладони.

В ладони из другого мира.

— Но.., — Лера высвободила руку и положила её на грудь, прислушиваясь к чему-то внутри. Закрыла глаза. — Но моё сердце осталось там. И оно бьётся в такт его шагам по каменным плитами. Так что не спрашивай, хочу ли я вернуться. Спроси, смогу лишь я жить здесь, зная, что оставила его там одного.

— А ты сможешь? — едва слышно спросил Гарик.

— Нет, — Лера покачала головой. — Не смогу.

Перед ней стояло лицо Хальвдана.

Не яростное и не холодное, а то, каким она видела его в последнюю ночь. Снявшего броню, живого, настоящего.

Лера посмотрела в безопасное окно на огни города и не увидела в них жизни. Она видела их изнутри — звёзды над свинцовыми водами фьорда и одинокую фигуру на стене, вглядывающуюся в туман, в надежде, которая давно стала болью. И она окончательно осознала, что этот тихий и предсказуемый мир, где самые жаркие битвы происходили на страницах пыльных фолиантов, больше не был ей домом.

Её домом стали холодные и продуваемые ветром камни замка у тёмного фьорда. Камни, которые помнили гул голосов в пиршественном зале, звон стали во дворе и тихий шёпот доверия в ночи. Теперь она принадлежала той буре, тому краю света и тому невыносимому и молчаливому человеку, который стал центром её новой, но настоящей Вселенной.

Глава 22

Возвращение в университетскую жизнь оказалось вынужденным и больше было похоже на попытку надеть старую, когда-то любимую одежду, которая вдруг стала тесной и неудобной. Студенты шумели в коридорах теми же голосами, пыль медленно кружила в лучах света из высоких окон, а воздух по-прежнему пах старыми книгами и кофе. Но для Леры всё это было плоской декорацией, лишенной объёма и смысла.

Она механически вела семинары, её голос звучал ровно и правильно, словно откатанная лекционная плёнка, но в нём не было привычной увлечённости, того огонька, что раньше зажигал глаза студентов. Всё в ней выдавало человека, мыслями витающего где-то далеко.

Её взгляд постоянно увязал за пыльными оконными стёклами, где вместо городских бетонных коробок ей виделись зубчатые скалы, обдуваемые солёным ветром, и свинцовые воды фьорда, яростно хлещущие в подножие замка Хальвдана.

Студенты на её семинарах переглядывались, когда она, замолчав на полуслове, надолго застывала, глядя в одну точку. Коллеги в профессорской, вежливо кивая, тут же замолкали при её приближении. Её "внезапная и долгая болезнь", за которой последовала эта отстранённая отрешённость, не могли остаться незамеченными.

В отчаянии она снова и снова перерывала библиотечные залежи, выискивая любые крупицы о "Худшифте", о мирах-близнецах, о чём угодно, что могло бы стать ключом. Но находила лишь прах мифов и ритуальные формулы, требовавшие либо рек жертвенной крови, либо милости богов, в которых её ученый ум отказывался верить. Волны безысходности накатывали, и она ловила себя на том, как взгляд её сам собой находит на столе острый край канцелярского ножа или скользит по высокому парапету моста за окном. Но мысль о новом падении, о новом прыжке в пустоту, вызывала не отвагу, а животный ужас. Она уже пробовала. Этот путь вел в никуда.

Однажды дверь её кабинета с привычным для Гарика грохотом влетела в стену. Он стоял на пороге, запыхавшийся, с волосами, вставшими дыбом, и с глазами, горящими как у пророка. В руке он сжимал планшет, словно скрижаль.