Пленница Кощея (СИ) - Змееяд Полина

Вдалеке, за лесом, уже виднелась полоска блестящей воды, вдоль которой солнышко золотую ленту бросило, как дорожку. И остров с высоким деревом на самом горизонте. Увидала я тот остров и то дерево, и сердце от страха в пятки ушло: вспомнила я слова Милавы о смерти Кощеевой.

— Скажи, царь Кощей, а правда ли, что смерть твоя в игле таится, что надежно в сундуке спрятана? — тут же спросила я, к царю оборачиваясь.

Он посмотрел на меня удивленно, потом взгляд на остров перевел и усмехнулся.

— И правда, и ложь, — ответил громко.

Змей меж тем лодочку нагнать пытался, но все дальше и дальше она скользила, буйным ветром подхваченная, и своими же крыльями Горыныч паруса лодки наполнял, и нагнать ее не мог.

— Как же так? — в низ со страхом поглядывая, спросила я.

— А вот так. Если преломить ту иглу, то умру я, наверное. Впрочем, не знаю — не пробовал. Той иглой шита моя жизнь с Навью, с ее законом и всеми, кто ее населяет. И потому, что боги этот шов проложили, земля здешняя мне подчиняется, но и я ей служить обязан, а коли равновесие нарушу — здоровьем за это расплачусь, вот так же, как с озером получилось. Коли же сломается игла, то разорвется моя связь с Лесом, нарушится здешнее спокойствие: там, где вода была, загорится все пламенем. Там, где годы стояли, руки потекут, деревья зачахнут и замок мой разрушится. Не останется дома для тех, кто в смерть перейти не смог, и в жизни не остался, да и я такой разрыв не переживу — очень уж давно я и земля Нави есть одно целое.

Глава 28

Как только замолчал Кощей, налетел вдруг ураган такой силы, что Змей даже пошатнулся и нас едва не выронил. Я от испуга в руку Кощея еще крепче вцепилась, да и он меня сжал так, что дышать стало невозможно.

Закружились вокруг нас темные тучи, заревел ветер, холодно стало так, что аж жуть, но Горыныч лететь продолжал. Глянула я вниз и вижу — лодочка дальше плывет, уж вот-вот через бурный поток в море выйдет, а мы от нее отстаем! И как же так: здесь, на высоте, есть ветер, а внизу и верхушки деревьев не качаются?

Кощей тоже это заметил, языком цокнул и головой покачал.

— Предупреждал я Ягу, чтобы зелья свои от Милавы твоей прятала, да видать, он все же что-то стащила. Не может тут такого ветра быть, — крикнул мне он, и хоть стояли мы ближе некуда, все равно я его едва слышала из-за воя и свиста.

Милава? Неужто она и выкрасть что-то способна? Да еще из дома, где ее и привечали, и обучали? Горько мне сделалось от этой мысли, а еще горче от другой: что же будет, если Милава с Еремеем первые до острова доберутся?

Долго Змей с ветрами боролся, я уж счет времени потеряла. Но как только завидела в морской глади остров скалистый, а возле него лодочку с парусом спущенным, так сразу встрепенулась. На острове том рос единственный дуб — такой мощный, каких я ни разу в жизни не видала. Вились его корни прямо по камням, да уходили в землю, в скалах оставляя глубокие трещины.

Не видать было с высоты ни Милавы, ни Еремея. Куда же они могли подеваться?

— Нам прыгать придется, и на остров самим выбираться, — прокричал мне Кощей сквозь бурю, которая, как привязанная, за нами стремилась и уж волны на море поднимать начала. — А змею надобно возвращаться, Яга уже неладное наверняка почуяла, снимет с него это колдовство.

Я побледнела. Хоть плавать умею, да одно дело в речушке или озерце плескаться, и совсем другое — в море нырять, в такие-то волны огромные!

— Не бойся, я рядом буду, — Кощей мою ладонь сжал.

Змей быстро снизился, и лапы раскрыл, я вниз полетела. Только и успела, что вдохнуть поглубже, и в воду ухнула с головой. Забила руками в надежде, что вверх плыву, а не вниз погружаюсь, и вскоре носом ветер почуяла.

Открыла тут же глаза и огляделась. Кощей тут же меня за руку схватил и к берегу потянул. Выбравшись, я с трудом удержалась, чтоб не выругаться: подол сарафана простого, дорожного, намок, отяжелел и к ногам лип. Да некогда было сушиться.

Заглянула я в лодочку и проверив, что нет в ней никого, вслед за Кощеем по горной тропинке вверх направилась. Он здесь явно не впервые бывал: точно знал, куда ступать и с какой стороны острые скалы обходить, чтобы на самую верхушку поднялся: к маленькому ровному пятачку вокруг огромного ствола дуба.

Быстро одолели мы крутой подъем. Кабы не Кощей, я бы точно шею себе свернула, но он где поддерживал, а где чуть ли меня не тащил. Мог бы и бросить, но ни слова не проронил, когда под моей ногой снова камни с тропинки посыпались вниз по склону.

Когда выбрались мы на самое высокое место, я Милавушку заметила. К ней бросилась было, да как только она повернулась, замерла. Стояли они с Еремеем друг против друга, в руках девочки моей игла длинная стальная блестела, оба они ту иглу разглядывали.

У меня от ужаса аж сердце в пятки ушло. Глянула я на Кощея, он подобрался весь, напрягся, будто в бой собирался вступить, и руку к мечу потянул, к поясу пристегнутому.

Тут только заметили нас голубки. Милава выхватила из рук Еремея иголку да за его спину отпрянула. Еремей же тоже меч наготове держал — и где взял только, в нашей деревне отродясь такого оружия не водилось?

— Стойте! — крикнула Милава и иглу над головой подняла. — Коли подойдете — переломлю!

Я от страха не только замерла, но и сдалась, как мышка полевая, опасность почуявшая. Да и Кощей шагу вперед больше не сделал. Однако же и не испугался: руки на груди скрестил, насмешливо Милаву с Еремеем оглядел, да в глазах такая злость стояла, что казалось, все живое в камень может обратить.

Глава 29

— Вот, значит, как, — заговорил Кощей, голос его был прям и холоден, как лезвие меча. — Жизнь тебе тут сохранили, кормили-поили, обучали редкому ремеслу, и вот как ты меня благодаришь. Верни-ка иглу в сундук, коли хочешь, чтобы все руки-ноги у тебя на месте остались.

Я от страха похолодела, и сама не знаю, чего испугалась больше: того, что Милава пострадает, или все ж того, что не выдержит и иголку переломит? Как подумала, что с Кощеем что-то случится может, чуть чувств не лишилась от ужаса, но себя одернула. Не время и не место сопли распускать, вдруг моя помощь понадобится?

— Доброта твоя для меня хуже смерти! — выкрикнула Милава, иголку по-прежнему крепко в руках сжимая. И как она может так говорить, девка бесстыжая! Разве тому я ее учила? Разве для этого сказки рассказывала.

— Не пойдет она за тебя замуж! — вдруг молвил Еремей.

Мы с Кощеем переглянулись и на него уставились.

— Кто не пойдет? — спросил царь, от удивления аж грозность в голое растерял.

— Милава! — Еремей меч поднял и собой Милаву закрыл.

— Да с чего ты взял, что я к ней в женихи набиваюсь? — рассмеялся Кощей.

Еремей растерялся, Милава фыркнула то ли недоверчиво, то ли будто обиделась. А я на землю поглядела и только сейчас заметила, что корни дуба огромного, змеями извиваясь, подбираются к ногам Милавы. Защитник же ее стоит, уж чуть не по лодыжку в камень утопленный, будто сама земля острова его поглощает.

Сама я все то время, что они беседовали, мелкими шажочками к Милаве приближалась. То ли спасти ее хотела, то ли иглу отобрать — и сама еще не решила, но делать что-то ведь надо!

— А зачем же тогда… — Еремей на Милаву оглянулся, и в тот момент, как отвел он от Кощея взгляд, колдун взметнул вверх руку и провалился добрый молодец в камень по самую грудь, меч его о землю звякнул.

Милаву же корни дерева подхватили и вверх ногами подвесили. Заметила я, что вцепилась девчонка в иглу от страха, да так сильно, что поняла я — сломает! Бросилась я к Милаве, вцепилась в ее руки, а она пальцы сжала. Услышала я хруст, сердце мое удар пропустило, и так сильно я дернулась, что осталась игла в моих руках. Хотела отскочить, но девочка моя так жалобно глядела, что сердце кровью облилось.

— Неужто ты, нянюшка, меня бросишь, — говорит, и губки алые дрожат от слез подступающих. — Сломай иглу проклятую и спасешь нас всех, выберемся все вместе и горя знать не будем!