Ученица Волхва (СИ) - Тарасов Иван

— Тихон?

Он вздрогнул, словно её голос вырвал его из кошмара.

— Арина… — он попытался улыбнуться, но получилось криво. — Ничего, просто… устал.

Небо начало хмуриться. Тучи, как стая серых ворон, закрыли солнце. Ветер зашелестел листьями, предупреждая о буре.

— Усталость брагой не лечат, — мягко сказала Арина, садясь рядом. — Расскажи.

Тихон закусил губу. Его взгляд метнулся к лесу, темневшему на горизонте.

— Снится мне… голос, — прошептал он. — Женский. Зовёт. Каждую ночь.

Он сглотнул, и Арина заметила, как дрожит его горло.

— Вчера… я проснулся у ручья. В зубах — перья тетерева. На руках — земля.

Арина нахмурилась. Она знала: Тихон — оборотень. Его род уже век был связан с барсуками — хранителями леса. Они не вредили людям, лишь оберегали границы Чернобора от нечисти. Но сейчас в его глазах читался страх, а не сила.

— Мавка, — прошептала Арина.

Тихон кивнул, сжав кулаки.

— Она вьётся в мыслях. Смеётся. Говорит, что я её… что я должен прийти.

Первый удар грома прокатился над деревней. Дождь начал стучать по крышам, и улица опустела. Арина положила руку на его плечо, и Тихон вздрогнул, будто её прикосновение обожгло.

— Ты не один, — сказала она твёрдо. — Оборотни — защитники. Твоя кровь сильнее её чар.

Он посмотрел на неё, и в его глазах мелькнула искра надежды. Но тут ветер принёс с запада тонкий смех — женский, звенящий, как ледяной ручей. Тихон вскочил, опрокинув кружку.

— Она здесь…

Арина схватила его за руку.

— Иди ко мне в избу. Сейчас.

Они побежали под ливнем, а за спиной у них, в клубящихся тучах, что-то шевелилось. Белое, как лунный свет, и опасное, как осенний туман.

Изба Радомира пахла дымом полыни и корнем мандрагоры. Арина сидела у стола, наблюдая, как любимый растирает в ступке сушёные листья сон-травы. Тихон лежал на лавке, его лицо, обычно смуглое от лесных походов, было бледным, как лунный свет.

— Это ненадолго, — сказал Радомир, подливая в отвар каплю мёда, собранного с кладбищенских цветов. — Но пока он спит, мавка не достанет его.

Арина кивнула, но её пальцы нервно перебирали край платья.

— Кто они, Радомир? Мавки… как ими становятся?

Он вздохнул, поставив чашу с дымящимся зельем на полку. Ветер за окном завыл, будто сам лес ждал ответа.

— Они — души тех, кого предали дважды, — начал он. — Умерших в отчаянии, забытых в болотах, или девушек, чьи сердца разбиты так, что даже смерть не принесла покоя.

Радомир достал из сундука старый свиток, развернул его. На пожелтевшей бумаге был изображён силуэт девушки с пустыми глазами, стоящей среди трясины.

— Это было прошлой осенью… Я рассказывал тебе о ней помнишь Дарью?

Арина вздрогнула. Дарья — девочка лет тринадцати, дочь ткачихи Марфы. Всё село искало её, когда она не вернулась с клюквенного сбора.

— Нашли весной, — прошептала Арина. — Она сидела на кочке, вся в тине, и звала женщин по имени…

— Да, — Радомир коснулся свитка, и изображение зашевелилось. — Её заманила другая мавка. Теперь Дарья — одна из них. Её душа застряла между мирами, а тело стало орудием мести.

Тихон застонал во сне. Его пальцы сжали край одеяла, будто даже в забытьи он боролся с зовом.

— Почему она зовёт именно женщин? — спросила Арина.

— Мавки ненавидят тех, кто мог стать матерью, — объяснил Радомир. — Они мстят за свою потерянную жизнь. Но Дарья… она не просто зовёт. Она ищет замену матери. Марфу держат подальше от той топи, она может не удержаться и ринутся к дочери и … умереть.

Арина встала, подойдя к окну. За Кокшеньгой виднелось болото — чёрное пятно, где даже днём царили сумерки.

— Если Дарья стала мавкой, значит, её можно спасти?

Радомир молчал слишком долго.

— Тело её сгнило в трясине, — наконец сказал он. — Но душа… душа всё ещё кричит. Чтобы освободить её, нужно найти то, что связывает её с этим местом.

Тихон резко сел, его глаза широко раскрылись, но в них не было осознанности.

— Она здесь… — прохрипел он, указывая на стену. — В углу…

Радомир бросил горсть соли в печь. Огонь вспыхнул зелёным пламенем, осветив пустоту. Но Арина почувствовала — в избе стало холоднее.

— Она пытается прорваться. Необычно сильная — прошептал волхв. — Отвар действует, но ненадолго. Завтра мы идём на болото.

Арина кивнула, глядя на Тихона. Его руки дрожали, но теперь это была дрожь не страха, а ярости.

— Он будет сражаться, — сказала она.

— И мы ему поможем, — Радомир положил руку на плечо охотника. — Но сначала — найти то, что осталось от Дарьи. Её куклу.

Арина вспомнила: ей рассказывали, что Дарья всегда носила с собой тряпичную куклу с вышитыми глазами. Её не нашли вместе с телом.

— Кукла в болоте, — поняла она. — Она держит душу девочки здесь.

Радомир кивнул, доставая из сундука мешочек с серебряной пыльцой.

— И если мы сожжём её, Дарья обретёт покой.

Тихон приподнялся, его глаза светились тусклым жёлтым светом — звериным, но решительным.

— Я поведу вас, — сказал он. — Барсук чует топи лучше человека.

За окном ветер завыл громче. Где-то вдали, на болоте, запела мавка — голосом Дарьи, смешанным с шелестом камышей.

Песня мавки

Куплет 1:

Туман над болотом, свеча догорает,

Луна в камышах мою грусть отражает.

Мамка, родная, услышь голосок —

Полать моя нынче холодный песок.

Припев:

Ой, мама, мама, не найти дороги,

Камня на могиле не поставят в ноги.

Ой, мама, мама, я в безвременье сплю,

Трясина забрала дочь твою.

Куплет 2:

Ветер мой плат развевает, как крылья,

Зов мой тонет во мраке бессильно.

Клюква манила. Был горек обман.

Мавка теперь я, а дом мой — туман.

Припев:

Ой, мама, мама, не найти дороги…

Проигрыш (напев):

(Мотив повторяется, как эхо над болотом)

Куплет 3:

Скрипнут ворота — не ты ли, родная?

Лишь тень моя бледная в воду спадает.

Тризну не справили, песен не спели —

Теперь я чужая и в мире, и в теле.

Припев:

Ой, мама, мама, не найти дороги…

Завершение:

(Последние строки поются на угасающем шепоте)

Ой, мама… мама… я в трясине сплю…

Лирическое отступление. Мавка

Любава была дочерью мельника. Их с отцом дом стоял на берегу быстрой речки впадавшей в лесное озеро. Она влюбилась в странствующего гудошника и скомороха, который пообещал вернуться за ней, но не пришел. Любава почувствовала под сердцем дитя и, испугавшись гнева отца, бросилась в болото. Теперь её душа, не принятая ни землёй, ни водой, стала мавкой — вечной пленницей топи.

Зов Любавы

Болото дышит моим именем. Ивняк шепчет его корнями, вода струится сквозь пальцы, как время, которого у меня нет. Я — Любава. Тень, что помнит тепло рук, запах ржаного хлеба и мелодию, которую он напевал… Той, что меня убил.

Он. Юноша пришёл вчера. Шёл по краю топи, даже не зная, как близко ступает к моей боли. Его шаги — тяжёлые, уверенные — взбудоражили ил. Я наблюдала, как он наклоняется к воде, чтобы напиться, и видела в его глазах отражение барсука. Оборотень. Не человек, но и не зверь. Как я.

Я видела в нем него. Моего сладкого певца. Моего темнокудрого ангела. Моего демона укравшего мою жизнь. Как же его звали? Не помню. Я уже ничего не помню. Только тот ужасающий день. Бегство. Топь. Смерть…

«Подойди», — прошептала я ветру, и он понёс мой голос к нему — сладкий, как забвение. — «Ты устал. Вода здесь чистая…»