Эхо 13 Забытый Род. Трилогия (СИ) - Родович Арон

Возможно, это рай. Хотя странный. Где встречающие? Где свет? Где клише? Я не верил в рай. И в ад — тоже. Но и небытие не объясняет мыслей. Если я мыслю — я не пустота. Надо ждать. Смотреть. Собирать данные. Пока только начало.

Сколько времени прошло — я не был уверен. Но я почувствовал перемену. Какой-то сдвиг. Намёк на возвращение чувств. До этого я мог только мыслить. Теперь появилось ощущение. Вдох.

Я почувствовал, что дышу. Не метафорически — физически. Тело втягивало воздух, и он шёл глубоко, ровно.

Вдох — длинный. Выдох — тоже. Стабильный. Ровный. Я осознаю: не могу этим управлять, но могу это чувствовать. Не я дышу — оно дышит само. Я просто наблюдаю. Оно дышит — не по моей воле, но ритм кажется родным. Чужое — но не чуждое. Моё — но не подвластное. Как отлежанная рука: своя, но пока не слушается. Не я управляю — я фиксирую. Пока — только так.

И тут — не мысль, не воспоминание — а странное внутреннее несоответствие. Я действую сам, но ощущения — чужие, не такие, как были раньше. Я начал анализировать дыхание. Оно отличалось. Сначала казалось — просто чище, стабильнее. Но по мере наблюдения я всё яснее понимал: лёгкие работают идеально. Ни кашля, ни напряжения. Это было не дыхание сорокалетнего офисного жителя мегаполиса. Это были лёгкие молодого парня. Как я это понял? Всё просто: я не чувствовал той тяжести и усталости при дыхании, которые сопровождали меня в последние годы. Это было похоже на то, как я дышал, когда мне было десять — до того как мегаполис начал разрушать мою систему изнутри. В те редкие дни, когда я оказывался за городом, я чувствовал, как воздух входит свободно, глубоко. И сейчас — то же самое. Даже лучше. С точки зрения физиологии, такие лёгкие могут быть только у человека, который почти не жил в загазованной среде. Всё слишком чисто, ровно, сбалансировано.

Я сопоставлял ощущения, отслеживал детали. Всё говорило о том, что это не моё тело. Не просто обновлённое — другое. Даже пересадка не дала бы такой идеальной работы. Я знал это не понаслышке — сам работал с медициной. Участвовал в исследованиях, видел, как организм реагирует на имплантацию, как органы сопротивляются, как адаптируются. А здесь — ничего. Ни отторжения, ни инородности. Эти лёгкие ощущались так, словно они всегда были моими. Или я — их. Это был новый элемент. Новый пазл. Его нужно сохранить. И анализировать дальше.

Я понял — я могу считать вдохи и выдохи. А раз могу считать, значит, время идёт. А если оно идёт, я в нём. Я жив. Больше, чем мёртв.

Я начинаю считать вдохи.

Один… два… три…

Каждый — как якорь. Как подтверждение того, что мои мысли — это реальность, а я действительно существую. Что есть время. Что оно идёт. Это не мантра — просто способ понять: я внутри линии, не точки. Времени. Пространства. Течения.

Я продолжаю. Десять. Тридцать. Семьдесят. Примерно на сотом вдохе — сдвиг. Сначала едва заметный: воздух изменился. Я больше не просто фиксировал дыхание — начал его осознавать. Это было уже не просто движение лёгких. У воздуха появился вкус, появилась плотность. Возвращение обоняния стало очевидным — к четырёхсотому вдоху оно раскрылось полностью.

Я начал распознавать запахи, и их было слишком много. Слишком точно. Я никогда не чувствовал такого раньше. Вероятнее всего, мои старые рецепторы были сожжены мегаполисом, испорчены неудачными химическими экспериментами, в которых я сам участвовал. Тогда, возможно, я сжёг себе часть обоняния. А здесь всё было иначе. Полнота, насыщенность, яркость.

Я различал десятки оттенков — кислые, тёплые, пряные. Воздух словно стал видимым. Он имел форму, объём, настроение. Я понимал, что могу дать фору даже самому Жан-Батисту Греную. Не просто уловить аромат, а разобрать его на молекулы. Я начинал восстанавливаться. Но уже ощущал разницу — восприятие было точнее, чище, глубже, чем раньше. Это не прежняя притуплённость. Что-то изменилось. И хотя выводы делать рано, разница была очевидна.

Что-то сдвинулось — и в какой-то момент мозг перестал сопротивляться, приняв новую картину мира без лишнего анализа. Запахи стали расшифровываться. Это не больница. Не лаборатория. Не аптека. Я знал, как они пахнут. Это — другое.

Это точно не моя квартира. Здесь — жилое, но не личное. Воздух — мягкий. Влажность — стабильна. Ткань. Дерево. Немного пыли. Травы. И — люди. Их запахи меняются. Кто-то приходит. Кто-то уходит.

Людей было немало. Мужчины, женщины. Но чаще всего — одни и те же. Особенно она. Молодая. Вероятно. Запах духов — лёгкий, дешевый, но не раздражающий. Не знал аромата, но знал: это женщина. Это она меня мыла. Это она приносила еду. Это она оставляла после себя едва уловимый след уходовых средств, мыла, еды. Пища не была ресторанной — скорее, домашней. Супы, бульоны, каши. Иногда — фрукты, иногда — что-то похожее на смузи. Но пахло насыщенно, ярко, вкусно. Настолько, что я чувствовал это телом. Вероятно, меня кормили четыре раза в день. Утром, чуть позже — молочное или кисломолочное, как полдник. Потом обед. И вечером — снова.

Она ухаживала хорошо. Минимум дважды в день меня мыли. Наверное, это было утром и вечером. И всегда была она.

Второй — мужчина. Регулярный, но не по часам. Единственная закономерность — он появлялся каждый вечер, через примерно полчаса после мытья. Как я понял? По числу вдохов. Я считал. Всегда считал. Это был ориентир.

Были и другие. Уборщица. Пахнет средствами, но не агрессивными. И чуть-чуть — пылью. Вероятно, потому что убирается и в других помещениях. Здесь — чисто. Очень чисто. Не стерильно — но аккуратно. Пыль не оседает. Её тут же стирают.

Иногда я чувствовал чьё-то присутствие. Постоянное. Кто-то находился в комнате. Не подходил. Но был. Это не врачи. Не медики. Алкоголь, чеснок, лук — бытовое. Простое. Вероятно, охрана. Надзиратели. Или наблюдатели.

Это — не квартира. Не лаборатория. Не подвал. Это — ухоженное, изолированное пространство. И оно — для меня. Это многое объясняет. Но порождает ещё больше вопросов.

Так и шло время. По моим подсчётам — два, может, три дня. Я не уверен. Но достаточно, чтобы ощутить следующее: звук. Сначала — не слышал, а чувствовал. Вибрация. Как низкий бас в клубе, когда ты ещё снаружи, но подходишь ближе. Он проходит сквозь тело. Пульсом. Эхо. Волной.

Слух возвращался не вспышкой — слоями. Постепенно. Ощущения возвращались одно за другим — медленно, послушно, словно кто-то невидимый включал их вручную. Сначала — шаги. Кто-то топал. Кто-то шуршал. Кто-то ступал так мягко, что звук терялся. Но всё это я начал различать. Появилась структура.

А ещё — подтверждение: тот самый вечерний визит. Мужчина, приходящий через полчаса после мытья. Он не шумел. Он не говорил. Но я знал, что он рядом. Не только по запаху — по присутствию. Нечто, что не передаётся словами. Я просто знал, что он стоит рядом. Может быть, оттого, что не вижу. Может быть, потому что кожа молчит. И тогда всё остальное — обостряется.

Моя логика дня и ночи подтвердилась. После его визита звуки затихали. Всё замирало. Это была ночь. Самое странное — я не слышал ничего извне. Ни города, ни природы. Складывалось ощущение, что комната изолирована идеально. Полная звукоизоляция. Я не мог определить, где нахожусь — в мегаполисе или за городом. Это настораживало. Но не пугало.

Девушка двигалась иначе. Легко. Иногда — каблуки. Иногда — мягкая обувь. Входила, замирала, и почти всегда — шептала. С кем-то. Я не слышал слов. Казалось, говорить в моей комнате было нельзя. Запрещено. Или — опасно. Словно я спал. Или должен был спать. Но это был не сон. Я знал. Я считал вдохи. И знал: я в этом мире. И он — вокруг меня.

Первый голос я различил, когда заговорила девушка, ухаживавшая за мной. К этому моменту я уже был уверен: это именно она. По шагам. По запаху. И теперь — по голосу. Он был мягкий, обволакивающий, бархатный. Она сказала: «Господин, выздоравливайте».

Меня это удивило. Обращение «господин» звучало непривычно. В наше время так не говорят. Оно разрезало воздух — остро, внятно. И в то же время не вызвало отторжения. Звучало естественно. Как если бы это действительно касалось меня. Хотя мысль эта пришла словно извне, будто навязанная. Не совсем моя. Странно. Но я зафиксировал. И запомнил.