Генерал темной властелины (СИ) - Курзанцев Александр Олегович "Горный мастер"

— Хорошая погода, не правда ли?

Утро как раз выдалось пасмурным и холодным. Термометр на окне показывал от силы десять градусов. А небо было затянуто сплошной серой пеленой с отдельными, пока низкими, тёмными до синевы тучами, что быстро плыли, гонимые ветром, над нашими головами. Синоптики обещали дождь, возможно, даже с грозой, и, судя по низко проносящимся над полем стрижам, лить должно было начать через час-полтора.

— Да, — вымученно улыбнувшись, поддержала меня девушка, — вполне ничего.

— Вот и я так думаю. Самое то, чтобы взбодриться и зарядиться энергией на весь день. Да, кстати, все забываю спросить, как вам у нас? — покосился я на поручицу.

— Милое место, — отозвалась та, — Особенно очень милые обитатели.

При этом посмотрела на меня так, что я сразу понял, кого конкретно она считает самым милым.

— Это да, — сделав вид, что не понял взгляда, покивал я в ответ, — вот наша овчарка Найда очень милая собака.

Воротынскую перекосило, потому что оная собака была здоровущей кавказкой, напоминавшей размерами медведя, с жутко ревнивым и собственническим нравом. Поэтому при появлении гостей её сажали в будку на привязь. Сестра, видимо, забыла предупредить о наличии такой зверюги у нас на заднем дворе, и как-то эта Найда зазевавшейся поручице чуть не откусила приличный кусок задницы, молнией метнувшись из будки, где до этого сидела в засаде, никак себя не проявляя.

Спасла девичью филейную часть только мощная стальная цепь. Собачьи зубы клацнули в каких-то жалких паре десятков сантиметров, и Софья отделалась лишь лёгким испугом, сиганув сразу метра на три в сторону.

Мне иногда казалось, что даже местные суки были тоже какими-то полумагическими тварями, потому что на рывок её не успевали среагировать даже сильные одарённые из гвардеек.

Слушалась Найда только мать да воеводу. Гвардеек и горничных высокомерно игнорировала, к себе, впрочем, не подпуская. Дядьку лишь терпела, позволяя кормить, и только меня любила. Но у меня ещё с прошлой жизни с боевыми животными была прочная ментальная связь, какой-то отголосок дара, похоже, частично передавшийся и этому телу.

— Очень милая, — с застывшей гримасой на лице согласилась со мной девушка, явственно при этом вздрогнув.

Видимо, снова вспомнив, как была на волосок от позорной травмы.

— Но я говорила не про неё.

— Ах! — заулыбался я, — Так вы про нашего повара, дядю Пашу?

Тут Воротынскую передёрнуло вновь, потому что дядя Паша, конечно, был кулинар от бога, за что, собственно, и держали, но был совершенно не сдержан на язык и матерился виртуозно, переплюнув в этом умении даже портовых грузчиц. Когда сестра показывала подругам поместье, то заодно и на кухню завела. Вот только, скажем так, не в самый удачный момент. Поэтому вся троица, невзирая на статус и звания, была словесно оттаскана на женских и мужских половых органах и спешно оттуда ретировалась.

— Вы издеваетесь надо мной, — поджав губы и нахмурившись, наконец произнесла Софья.

— Вовсе нет.

Тут я остановился и, развернувшись к девушке, глядя глаза в глаза, без улыбки серьёзно произнёс:

— Софья, мне не нужно вот это всё. — Показал на букет в её руках. — Ни цветы, ни, тем более, какие-то мягкие игрушки, мне только плюшевого зайца какого-нибудь не хватало в этой жизни. Анну тоже предупредите, чтоб даже не пробовала подобное мне вручить.

Поручица посмурнела, опуская взгляд, и мне внезапно стало её жаль. Я вздохнул и постарался объяснить:

— Мне не нужно это не конкретно от вас. Я просто к этому всему равнодушен. Как равнодушен и к большинству того, что считается мужским. Мне важно собственное развитие. Как физическое, так и умственное. И магия. Поверьте, я никогда не смирюсь с тем, что дар мне не развить. Я буду пытаться, я буду идти вперёд. И в этом пути мне не нужна жена, мне нужна соратница, которая будет меня понимать и поддерживать.

Я видел, что Воротынской сложно принять такой кардинально отличающийся взгляд на место мужчины в этом мире. К тому же, он мало вязался с образом милого юноши с почти детским лицом, каким я выглядел. Большинство, видя меня, серьёзно обманывались насчёт моего характера и взглядов на жизнь, а затем ловили когнитивный диссонанс, когда узнавали получше.

— И да, я понимаю, что подобное отношение надо ещё заслужить, — продолжил я, — и поэтому сначала я докажу, что не хуже женщин, стану кем-то кроме просто красивого мальчика, добьюсь уважения, и вот тогда с той, которая признает меня равным себе, у нас может что-нибудь и получиться.

Дальше мы бежали в молчании.

Источником информации Абрамовой была старая воровка, уже отошедшая от дел, но прекрасно знавшая преступный мир Томска. А если точнее, то когда-то известная как Тонька «Череп» Черепова приходилась Абрамовой настоящей матерью. Правда, рожала она тайно, скрыв личность отца ребёнка, и почти сразу подкинула девочку к воротам женского монастыря.

А уже оттуда названная Марией попала к приёмным родителям, чете Абрамовых, от которых и получила свою фамилию.

То, что она им не родная, девочка узнала в шестнадцать и тогда и загорелась идеей разыскать свою настоящую мать.

Казалось бы, спустя столько лет это было совершенно безнадёжнейшее дело, но тут и раскрылся талант начинающей сыщицы.

Она смогла выудить у ещё помнивших те события монахинь подробности и затем, планомерно подтягивая фактик за фактиком, выйти на Тоньку, которая к тому времени, потеряв здоровье, один глаз и ногу до колена на каторге, обиталась в развалюхе на краю города.

Явление давно забытой дочери на пороге жилища было для Череповой как гром среди ясного неба.

В объятия со слезами никто, конечно, бросаться не стремился, но долго и о многом они тогда поговорили. А затем, когда Абрамова открыла в себе любовь к журналистике, мать стала ключиком к её успеху.

Приёмным родителям девушка, а теперь вполне себе женщина, благоразумно об этом не рассказывала, ведя двойную жизнь.

Впрочем, сотрудничество с настоящей матерью было обоюдным. Мария обеспечивала не имеющую заработков и пенсии женщину всем необходимым для безбедного существования.

— Вот и я, — произнесла Абрамова, распахивая дверь и пригибаясь, чтобы не стукнуться о низкую притолоку.

— Машка! Как раз к обеду, двигай сюда.

Старая воровка загремела на кухне посудой и, ковыляя на деревянной ноге, выставила на стол парящий чугунок, от которого шёл наваристый запах борща. Большим половником зачерпнула содержимое, наполняя тарелку, после чего, достав из формы «кирпич» хлеба на смеси ржаной и пшеничной муки, быстро порубила здоровенным ножом на шесть частей.

— Ешь, голодная, небось. С утра, небось, бегаешь, — поворчала Тонька, наливая суп и себе, — всё расследуешь.

— А меня, как волка, ноги кормят, — ухмыльнулась Абрамова, — но по той теме, что ты давече рассказала, уже неплохой барыш. Держи половину.

Она протянула матери новенький хрустящий червонец.

— Ого, — Черепова, помяла ассигнацию в руках, даже понюхала, с удовольствием втягивая раздувшимися ноздрями запах новой купюры, — богато оценили.

Десять рублей — это была месячная зарплата какого-нибудь рабочего на заводе или грузчика, и для одинокой женщины вполне хватало на все насущные потребности.

— Как закончу, ещё двадцать отвалят, — похвасталась Абрамова.

— Солидно, хороший куш.

На некоторое время обе женщины примолкли, поглощая еду, затем, вытерев хлебным мякишем тарелку досуха, Мария спросила:

— Так что там со свидетелем, кто эту парочку видел, как они мухинских отоварили?

— В общем так, — вытерев руки о передник, принялась объяснять Черепова, — мужичка этого звать Евлампий. Тот ещё пройдоха, и жадный, как не знаю кто. Но за рубль отца родного продаст. В общем, рубль ему, конечно, жирно будет, сунешь полтину да поспрошаешь. Если надо, мной припугнёшь. Он только с виду дерзкий, а по факту, как и все мужики, только выступать горазд. Живёт на Малой Кирпичной, третий дом.