Башни Латераны 2 (СИ) - Хонихоев Виталий

— Эй, оруженосец! — повысил он голос: — а ты что думаешь?

— Я? — Лео замер с ложкой в руке, чувствуя, как взгляды скрестились на нем. Спохватился и помешал варево, чтобы не подгорело. С того момента как магистр Шварц сражалась с мертвой крысой в своей башне — прошла почти неделя. Элеонора сказала, что поднятая им крыса — все меняет. Потому что если раньше они тут думали, что отправной точкой является любовь Леонарда — к Ноксу или Алисии, любовь или отчаяние, то теперь эта гипотеза отправляется туда же, куда и все остальные — на свалку истории. Ведь если Алисию Лео любил, можно сказать, что так же любил и Нокса в детстве, но уж к мертвой крысе особых чувств он не испытывал… или это запущенный случай зоо-некрофилии. А некромант-некрофил — это уже диагноз. Так сказала Элеонора и он даже не понял по ее сухому тону, шутит она или нет.

Но где она точно не шутила так это в своем стремлении все же доискаться до правды. Потому она и отправила его вместе с Мессером в Тарг, за алхимическими зельями, которые помогут ей ввести Лео в «измененное состояние сознания». Элеонора сказала, что во всех трех случаях (Нокс, Алисия, крыса) общим знаменателем были не сами чувства (любовь, горечь потери, отчаяние, гнев) а интенсивность испытываемых эмоций. Добиваться этой интенсивности через попытки привести Лео в надлежащее состояние путем щекотки или там воздействия на болевые центры — она посчитала бесперспективным. Чему сам Лео был только рад, ведь если магистр уж чего решила — то обязательно сделает. А самый простой способ добиться мощного эмоционального отклика — это конечно же пытка, тем более что у магистра и дыба в башне была и плетки с кандалами… и он искренне полагал что лучше не спрашивать откуда и для чего нужны были все эти инструменты. От греха подальше.

Сама же Элеонора посчитала что лучше будет ввести его в требуемое состояние путем принятия определенных веществ… которых у нее по странному стечению обстоятельств не было, то ли, потому что закончились, то ли, потому что были запрещены к перевозу и хранению. Так что она отправила Лео за нужной ей посылкой, которая ожидала его в Тарге. А поскольку времена были неспокойные и одному путешествовать было небезопасно — как-то договорилась с Мессером, который отправлялся на разведку вместе со своими людьми.

Вот потому-то он сейчас и находится тут, помешивая в черном, законченном котелке булькающую массу — не то кашу, не то суп.

— Я… что. Я как все. — сказал он. Мессер хмыкнул. Встал, потянулся, почесал в затылке.

— Кашу сними с огня. — говорит он: — сегодня не ужинаем. Ты у нас самый инициативный, Максимиллиан, так что сгоняй на холм, проверь, где они остановились. Густав, Рудольф… и ты. — он бросает быстрый взгляд на Лео: — одевайтесь, проверьте снаряжение, чтобы ничего у меня не бряцало. Густав — проверишь паренька.

— Здорово! — молодой наемник вскакивает: — вас понял, капитан! Уже лечу! Через часик уже буду назад, темнеет, я их издалека увижу.

— Вот же… — Густав качает головой: — снова без ужина. Ладно… — он встает с корточек и крутит головой: — зараза…

— Не ворчи. — бросает Мессер: — если это лазутчики Арнульфа, то мы обязаны все проверить. Сам знаешь. Воинская выправка, бывшие пехотинцы… если не контрабандисты, то — либо лазутчики, либо дезертиры.

— Старый я стал. — говорит Густав, достает из ножен нож, проверяет заточку, проведя пальцем вдоль лезвия: — коленка к непогоде так и ноет. Эй, оруженосец! Из арбалета умеешь стрелять?

— Умею. — кивает Лео: — меня Бринк учил.

— Значит будешь с арбалетом. Только постарайся меня не пристрелить в спину. — ворчит Густав.

— Их всего семеро, старый. — усмехается Мессер, вынимая свою травинку изо рта: — нас трое. Ночью. Единственно о чем я переживаю — это как оставить для допроса самого знающего. Караульного можно снять, вряд ли начальство дежурит по ночам…

— Это ты по собственному опыту так говоришь, капитан? — к костру подошел еще один наемник, прежде возившийся с лошадьми. Он присаживается на корточки и протягивает ладони к костру: — как часовым в ночь, так обычные работяги…

— Вот станешь капитаном, Рудольф, тогда и у тебя будет право спать по ночам. — парирует Мессер: — все, выдвигаемся. Костер не гасим, пусть горит.

— А… еду как же? — спрашивает Лео: — не готово еще.

— Вылей. — коротко отвечает Мессер.

— Выливай-выливай. — говорит Густав: — в ночь с полным животом никак нельзя, сонный будешь. И если в живот пырнут, то лучше на пустой желудок, так тебя всякий целитель излечит, а если пожрал хорошо, то Антонов огонь словишь и все, каюк. Собирайся, малец. Бывал уже в ночных вылазках? Нет?

Ночь легла на лес тяжёлой, влажной тканью. Луна пряталась за облаками, лишь изредка проглядывая сквозь разрывы — бледным пятном, едва освещающим путь. Лео шёл за Густавом, стараясь ступать точно в его следы, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

— Тише, — прошептал Густав, даже не оборачиваясь. — Ступай мягче. Пятку вниз, потом носок. Не топай, как медведь.

Лео кивнул, хотя старик его и не видел. Попытался идти мягче. Под ногами — прелая листва, мокрая земля, где-то хрустнула ветка. Он замер. Густав обернулся, бросил короткий взгляд — мол, осторожнее — и двинулся дальше.

Впереди, чуть левее, мелькала тень Мессера. Тот шёл бесшумно, будто призрак — длинный плащ, меч на боку, в руке — кинжал. За ним — Рудольф, рослый, но на удивление лёгкий на ногу. Максимилиан ушёл вперёд, на разведку — должен был вернуться и показать, где именно остановились «беженцы». Лео сжимал арбалет обеими руками. Арбалет был тяжёлым, неудобным — древко упиралось в плечо, тетива натянута. Густав перед уходом проверил механизм, покрутил, поворчал: «Смотри не спусти раньше времени, а то пристрелишь кого-нибудь из наших.»

Из темноты впереди раздался тихий свист — птичий, короткий. Мессер остановился, поднял руку. Все замерли.

Из-за дерева выскользнул Максимилиан. Лицо бледное, глаза блестят.

— Нашёл, — прошептал он. — Вон там, за холмом. Костёр почти потушили, но угли ещё тлеют. Двое на страже — один у телеги, второй у костра. Оружие при себе, плащи не сняли.

— Далеко? — тихо спросил Мессер.

— Примерно три сотни шагов. Может, меньше.

Мессер кивнул. Обернулся к остальным: — Если на страже двоих оставили, значит боятся чего-то. Густав, ты с малым чуть позади держишься, за ним присмотришь и вообще… Макс, твой бородач — он спать лег?

— Наверное. Там в телеге не разберешь сколько спит. У костра я четверых насчитал. — говорит наемник и поводит плечами: — наверняка в телеге… а так я его не видел.

— Плохо. — Мессер цыкает зубом: — нам только в ночи темного словить не хватало.

— Да спит он, наверняка спит в телеге, командир.

— Посмотрим. Рудольф, тогда ты — лагерь обойди по кругу, погляди нет ли секрета там где. Если бородач в секрет лег с арбалетом…

— Понял. — кивает Рудольф: — сделаю.

— Если не найдешь ничего — дай сигнал. Максимиллиан, по сигналу — снимаешь того, что у телеги, я возьму того, что у костра. Делай тихо, чтобы не проснулись, сразу же ему рот зажимай.

— А если они не лазутчики? — тихо спросил Лео. Никто ему не ответил, только Густав коротко ткнул кулаком в плечо, мол закройся.

— Все всем ясно? — спрашивает Мессер. Все кивают. Он поворачивается к Лео.

— А ты держись сзади не вздумай в кого выстрелить из своего арбалета раньше времени, понял? Стреляешь только тогда, когда твердо уверен, что перед тобой враг и что, если не выстрелишь он тебя или кого-то из наших сейчас порешит. Ясно? — он дожидается кивка Лео и оборачивается назад, к остальным: — все, погнали.

Как только он отдал команду, как Лео вдруг осознал, что он остался один на один с Густавом. Остальные — сам Мессер, Рудольф и юный Максимилиан — как будто в воздухе растворились, пропали в тенях.

— Держись за мной, — шепчет Густав: — и не шуми. В ночном воздухе звуки далеко разносятся… — и старый наемник скользнул вперед, двигаясь бесшумно и неторопливо. Лео шел за ним, то и дело теряя его из виду и пугаясь что он сейчас останется в ночном лесу совсем один, что он выдаст себя и остальных случайным звуком или треском сухой ветки под ногами. Его ботинки были перевязаны тряпками, крепления кинжала и колчана с болтами — тоже перевязаны, так чтобы не издавать ни звука, но он все равно беспокоился.