Распутье Воронов (ЛП) - Сапковский Анджей

— Но, — маркграф хлебнул из кубка и поднял голову, — я способен проявить снисходительность, когда речь заходит о профессионализме. Эльфы и полукровки мне тоже, мягко говоря, не по сердцу. Но я снисходителен к Фиакре де Мерсо, в которой четверть эльфийской крови, потому что она выдающаяся профессионалка. Так что, если я превозмогаю брезгливость и разговариваю с тобой, то потому, что надеюсь увидеть в тебе профессионала. Хотя ты и молокосос… Деянира! Герцелоида! Мне осточертел ваш стук! Вон отсюда! Обе!

Последние слова маркграфа поистине громыхнули, как рёв лося. Женщина и девочка прямо-таки скорчились от этого звука. Они встали и бегом кинулись из залы, бросив как кросна, так и затканную рыбьей чешуёй завесу.

Луитпольд Линденброг проводил обеих взглядом, сохраняя молчание до тех пор, пока они не вышли. Геральту стало ясно, что не стук кросен мешал маркграфу, но их присутствие. Он явно не хотел говорить при них.

— Вверенная моему покровительству дева, — заговорил он, наконец, снова глотнув из кубка, — внезапно умерла. И после смерти, после погребения превратилась в стрыгу. В дьявольское отродье, которое по ночам выползает из могилы, убивает людей и наводит ужас на всю округу. Комендант де Мерсо получила приказ сообщить тебе все детали, так что ты наверняка знаешь их. Подтверди.

— Подтверждаю.

— Я со своей стороны кое-что добавлю. Видишь ли, ведьмак, вести тут расходятся скоро, особенно когда кто-то помогает им расходиться. А некий жрец из Стеклянной Горы помогал, да ещё как. Хвастался всем и каждому, что в оном городишке своими горячими молитвами снял страшное проклятие с бургомистра и его семьи. Когда сие дошло и до моих ушей, а стрыга к тому времени загрызла уже с дюжину людей, я послал Фиакру и приказал жреца сего предо мною поставить. Вот и стоит он предо мной, точь-в точь как ты сейчас. Но у него поджилки тряслись, аж смотреть было жалко, а у тебя, я гляжу, не трясутся. Ха, видно, воображения тебе не хватает.

Но вернёмся к делу. Я говорю жрецу, в чём дело, что есть-де стрыга и что надобно снять заклятие. Описал я ему, как стрыга выглядит и чем занимается. А он, смотрю, побледнел весь, как задница в зимнюю пору. Я-то сразу понял, но спрашиваю вежливо, очень вежливо, тот ли он самый, чьи горячие молитвы там, в Стеклянной Горе, проклятие победили? А он глазки долу, и что-то бормочет. Я на него прикрикнул, он закивал — согласен-де, готов-де, только надо ему сначала богам помолиться — в одиночестве и всю ночь. Я милостиво разрешаю, но, поскольку не лыком шит, велю секретно приставить нему караул. И что же? Вообрази, чуть лишь стемнело, жрец пускается в бега. Ясное дело, караул его сцапал и ко мне. Я опять спрашиваю, и опять вежливо, куда ему так спешно? И с этим его снятием проклятия — не врёт ли он мне? А он опять за своё. Тут с меня вся вежливость и слетела. Короче говоря, разгневался я. Велел я его в железную клетку посадить и на кронштейне повесить над обрывом. И получаса не провисел, завопил, милости запросил. И признался, что в Стеклянной Горе вовсе не он проклятие снял. И назвал того, кто на самом деле сие учинил. Отгадаешь, кого он назвал?

Геральт кивнул.

— Отгадал, — притворно обрадовался маркграф. — Потешил меня. Ну, и что теперь? Возьмёшься ли ты расколдовать стрыгу? Только не говори, что тебе сначала надо молиться всю ночь. Потому что клетка висит там, где висела.

— Со жрецом внутри?

— Ещё чего, — Луитпольд Линденброг поморщился. — Я его освободил и прогнал ко всем чертям. Приказавши сначала поучить маленько кнутом.

— Кто-нибудь ещё пытался… Ваша светлость уже кого-нибудь… В Мархии ведь должен быть чародей-посланник?

— Был. Взял да и помер, весной прошлого года. Должны были прислать мне другого из Бан Арда, да вот по сю пору не прислали. И раз уж мы заговорили о Бан Арде, то насчёт стрыги просил я помощи у одного тамошнего чародея. Сильного мага, большую шишку в этой их академии, вдобавок и родню Деяниры, супруги моей, а в былые годы друга моего покойного отца. Думал, поможет. Кто ж, как не он. Махнёт волшебной палочкой, пропоёт заклинание — и расколдует. А он… вместо того, чтобы помочь, письмо мне написал.

Геральт видел выражение лица маркграфа и догадывался о содержании письма, но молчал.

— Письмо это, — процедил маркграф, — я сохранил. И коли подвернётся случай, так заставлю сукина сына сожрать его.

— Итак, — Луитпольд Линдеброг встал, — на поле боя остался ты. Скажу честно, что мерзко мне, ведьмак, терпеть тебя здесь и просить о помощи, но, увы, все иные варианты у меня кончились. А потому с превеликой неохотой именно тебе, никому другому, принуждён я предложить за честную работу честную плату. Даже более, нежели честную. Пятьсот новиградских крон. Столько ты получишь, если снимешь проклятие, и стрыга снова девицей станет. Как было доказано, именно ты снял проклятие с бургомистра в Стеклянной Горе. Значит, умеешь снимать, хоть и молокосос. Поэтому расколдуй мне стрыгу. Ради моего удовольствия и твоей выгоды. И славы, потому как о твоём подвиге раструблю я на весь мир. Ты будешь знаменитее самого Престона Хольта. А теперь уходи. Аудиенция окончена.

Геральт ждал.

Он вытерпел первое потрясение после того, как выпил эликсир. Зрение мгновенно приспособилось к темноте. Луна давала достаточно света, когда выглядывала из-за облаков, но под действием эликсира ведьмак видел, как днём, и даже лучше, более остро и контрастно. Он видел крыс, шмыгающих по надгробиям, ранее скрытых в тени. Слышал их писк, потому что его слух тоже обострился. Издалека, со стороны шахтёрского посёлка, он слышал собачий лай. И далёкое уханье сов.

Он ждал.

Сначала разбежались крысы, брызнули в разные стороны, как серые молнии. А потом камень скрежетнул о камень.

Стрыга выскочила из гроба, словно подброшенная катапультой, на добрых две сажени вверх. Она зарычала, завизжала, дикими прыжками оббежала склеп, подскочила к самой высокой поблизости стеле, вскарабкалась на вершину её, ловкая, словно обезьяна. По-обезьяньи затрясла задницей, визжа и воя. И увидела ведьмака.

Снова страшно завыла, спрыгнула со стелы. Замахала длинными лапами. И сразу бросилась на него. В широкой, разверстой в рычании пасти сверкнули клыки, большие и острые, как стилеты.

Геральт отпрыгнул, закружился в пируэте, стрыга промахнулась, лишь коснувшись его, щёлкнули клыки, когти рассекли воздух. Он воспользовался случаем и преимуществом, из всех сил ударил её по голове сбоку серебряными шипами перчатки. Зашипело, задымилось, чудовище распласталось на земле, зарычало дико, затрясло головой. Наша взяла, подумал он, как все стрыги, ты чувствительна к серебру, красавица моя.

Стрыга не спешила нападать снова, трясла головой и дымящимся ухом. На это раз она приближалась медленно, оскалив зубы и мерзко распустив слюни.

Луна на мгновение выглянула из-за облаков, достаточно осветив место действия, чтобы Геральт мог как следует осмотреть покойницу.

Роста она была прежалкого, всего-то каких-нибудь четыре фута, с непропорционально огромной башкой, круглой, как тыква. Большие выпученные глаза пылали огнём, в широкой рыбьей пасти белели зубы. Впечатляющего размера.

На коже её был заметен странный узор. Словно выжженный. Или вытравленный кислотой.

Геральт медленно шёл между надгробий. Он обходил вокруг стрыги, а она поворачивалась, стоя на месте, сжавшись в комок, скорчившись, готовая к прыжку. Скалила зубы и клацала челюстью.

Ведьмак размотал серебряную цепь, петлями укладывая её на левой ладони. Правой рукой он раскручивал конец цепи. Он ждал подходящего момента, когда стрыга отойдёт от надгробий и окажется в чистом поле.

Он этого дождался. И быстрее, чем рассчитывал.

Цепь засвистела в воздухе, а стрыга припала к земле и неожиданно прыгнула прямо так — распластанная. Цепь вместо того, чтобы затянуться на её шее, лишь хлестнула по спине. Стрыга завыла бешено, шкура её зашипела и задымилась от соприкосновения с серебром.

Второго шанса ведьмаку дано не было. Под его изумлённым взглядом стрыга ухватила цепь обеими лапами, шипение и дым от палёной шкуры, казалось, вовсе не мешали ей, она лишь страшно визжала. Она рванула цепь. Геральт предусмотрительно отпустил свой конец, но последние звенья зацепились за пряжку ремня. Он потерял равновесие и упал на надгробие, повалив его. Стрыга прыгнула, навалилась на него и прижала к земле, её клыки заскрежетали у самого его лица, её слюна залила ему глаза. Он вывернулся из-под неё, изо всех сил ударил в косматое ухо серебряными шипами перчатки. Ударил раз, другой и третий, и, наконец, оттолкнул её от себя.