Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

Святослав в последний раз обвел взглядом окровавленное помещение. Его глаза, холодные как зимнее озеро, задержались на неподвижном теле Лютобора, где лужа крови медленно растекалась по древним камням, впитываясь в щели между плитами, словно сама часовня жаждала этой жертвы.

— Это только начало, ведь так? — спросил он, и в его голосе звучала не неуверенность, а холодная констатация факта.

Я лишь кивнул, ощущая, как тяжесть "Лютоволка" у бедра задает новый, неумолимый ритм моим шагам. Каждый удар сердца отдавался звоном в клинке, будто меч и я стали единым целым.

Где-то впереди, сквозь сплетение темных ветвей, пробивался тусклый свет — то ли первые лучи рассвета, то ли зловещее зарево пожаров, охвативших окрестные деревни. Кто знал... Кто мог теперь знать что-то наверняка?

Велена шла впереди, ее стройная фигура мелькала между деревьями, как тень. Нож в ее руке сверкал холодным блеском, становясь продолжением ее воли, смертоносным и безжалостным.

Я чувствовал, как "Лютоволк" теплеет у бедра, словно живое существо. Он подталкивал меня вперед, напоминая о долге, о мести, о крови, которая еще должна быть пролита. Меч помнил. Меч требовал.

Они думали, что убили волка. Ошибались.

Они лишь разбудили стаю.

Где-то совсем близко раздался волчий вой — то ли настоящий, то ли нам только почудилось. Но это уже не имело значения.

Лес расступился перед нами, словно живое существо, пропуская своих детей. Столетние дубы склонили ветви, образуя темный коридор, а под ногами хрустел мерзлый мох, приглушая наши шаги. Воздух был наполнен гулом погони – то приближающимся, то вновь теряющимся в шелесте листвы, будто сам лес играл с преследователями, сбивая их со следа.

Горислав хрипел у меня за спиной, его прерывистое дыхание обжигало шею горячими струйками:— На... север... — каждый выдох давался ему с нечеловеческим усилием, — к... Старому... Дубу... Там... твой...

Внезапно его тело обмякло, став непомерно тяжелым. Я замер, ощущая, как последние крупицы жизни покидают старика. Его пальцы разжались в последнем спазме, выпуская потускневший свинцовый медальон, который с глухим стуком упал в грязь, будто сама земля не хотела принимать эту реликвию.

Велена молниеносно подхватила оберег, и в ее глазах вспыхнуло нечто большее, чем просто узнавание:— Клянусь богами... Это личный герб княгини Ирины... — ее голос дрогнул, — Твоей... матери...

Святослав резко обернулся, его уши, привыкшие к лесным звукам, уловили то, что еще не слышали мы:— Собак спустили! Чертовы загонщики!

Мои пальцы сомкнулись на рукояти "Лютоволка" в смертельной хватке. Древние руны на клинке вспыхнули багровым светом, прожигая кожу сквозь ткань. Меч знал. Помнил. Требовал продолжения. Его дрожь передавалась мне, наполняя жилы расплавленным свинцом ярости.

— Бежим, — мое шипение было страшнее любого крика, — Но запомните: за каждого нашего – их десять. За каждую каплю крови – реки. За предательство – вечный позор их родов.

Лес сомкнулся за нашими спинами, поглощая последние следы, а на востоке, сквозь рваные клочья утреннего тумана, пробивались первые лучи солнца – кроваво-красные, как раны на теле Горислава, как следы наших мечей на телах врагов.

Они действительно разбудили стаю.Теперь им предстояло узнать, что значит оказаться в пасти у разъярённых волков.

Где-то в глубине чащи завыл первый волк – то ли зовя сородичей, то ли откликаясь на зов "Лютоволка". Его крик подхватили другие, и вскоре весь лес наполнился их песней – песней мести, которая вот-вот должна была начаться.

Мы пробирались сквозь чащу, как призраки, оставляя за собой лишь шелест ветвей. Ночь сгущалась вокруг, превращая лес в лабиринт из черных силуэтов и обманчивых теней. Воздух был насыщен запахом хвои и прелой листвы, но сквозь них все явственнее пробивался дымок – слабый, едва уловимый, но неумолимо ведущий нас вперед.

Велена шла первой, ее фигура то появлялась, то исчезала в туманной дымке. Она двигалась беззвучно, как тень, лишь изредка оборачиваясь, чтобы проверить, не отстали ли мы. Ее нож все еще был наготове, лезвие поблескивало в лунном свете, словно живой серебристый зверь в ее руке.

Святослав прикрывал тыл, его шаги были тяжелее, но не менее осторожны. Каждые несколько минут он останавливался, замирая и прислушиваясь к ночным звукам, проверяя, не слышно ли за нами лая собак или топота копыт.

Я нес "Лютоволк" наготове, ощущая его тяжесть и странное тепло. Руны на клинке то и дело вспыхивали тусклым багровым светом, будто меч чувствовал приближение чего-то важного.

Внезапно лес расступился, и перед нами возникла сторожка – низкая, покосившаяся, с провалившейся кое-где крышей. Ее бревенчатые стены почернели от времени, а узкое окошко смотрело на нас, как слепой глаз. Но из трубы поднималась тонкая струйка дыма – кто-то был здесь до нас.

Велена подняла руку, заставляя нас замереть. Она прислушалась, затем сделала несколько осторожных шагов вперед. Внезапно из-за угла показалась фигура – сгорбленная, закутанная в лохмотья.

— Стой! – прошипел я, выставляя меч вперед.

Фигура подняла голову, и лунный свет упал на морщинистое лицо старухи с мутными, но не по-старчески острыми глазами.

— Ольхович... – проскрипела она, и в ее голосе не было ни страха, ни удивления. – Я ждала тебя.

За ее спиной скрипнула дверь сторожки, и в проеме показался слабый желтый свет.

Что-то в этом свете обещало ответы на все наши вопросы.

И новые вопросы, о которых мы даже не подозревали.

Глава 11 Правда, вырезанная в кости

Сторожка встретила нас удушливым запахом сушеных трав и запёкшейся крови. Воздух был густым, как бульон из кошмаров, каждый вдох обжигал ноздри смесью полыни, болиголова и чего-то еще — металлического, тревожного. Чад от очага, словно призрачная вуаль, стлался под низким потолком, вычерчивая в полумраке химерические узоры, напоминающие волчьи следы на снегу — будто незримые духи оставили свои метки перед нашим приходом.

Старуха — представившаяся Мареной — оказалась страшнее ночного леса. Ее кожа, похожая на пергамент, испещренный древними письменами, натянулась на острых скулах, а глаза... Боги, эти мутные, будто затянутые ледяной коркой глаза видели слишком много. Она указала узловатым пальцем (ногти — желтые, изогнутые когти) на грубо сколоченный стол, где покоились артефакты, источавшие мертвенную тишину:

Кость, исписанная рунами — обугленная временем, словно вырванная из самой преисподней. Но руны, вопреки всему, горели первозданной четкостью, будто выгравированные вчера. Они пульсировали тусклым багровым светом, соответствуя ритму "Лютоволка" у моего бедра.

Лохмотья пергамента, похожие на кожу, содранную с древнего существа. На них уцелел лишь осколок княжеской печати — двуглавый сокол, лишившийся одной головы. Золотая краска все еще слепо блестела в свете очага, словно насмехаясь над своим увяданием.

Кинжал — зловеще знакомый двойник того, что носил Горислав. Тот же волчий оскал на рукояти

– Садись, волчонок, – прошамкала она, костлявыми пальцами наливая в деревянную чашу мутную жижу, которая, казалось, двигалась сама по себе. Ее голос звучал, как скрип несмазанных тележных колес по мерзлой земле. – Пить будешь?

Я медленно опустился на скрипучую лавку, не сводя глаз с дрожащей поверхности жидкости. Прикоснувшись к шершавому краю чаши, ощутил леденящий холод, проникающий сквозь кожу в самые кости. От жидкости исходил терпкий запах – смесь ржавого железа, горькой полыни и чего-то еще, древнего и нечеловеческого, словно сама земля исторгла свою кровь для этого зелья.

– Что это? – спросил я, чувствуя, как "Лютоволк" на моем поясе напрягся, будто живой.

Марена оскалилась, обнажив жалкий обломок единственного уцелевшего зуба. Ее губы растянулись в гримасе, которую можно было принять за улыбку, если бы не безумие, мерцающее в глубине ее мутных глаз.