Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

Но мы шли.

Шли, потому что другого пути не было.

Наконец, Велена остановилась.

Перед нами открылась поляна, окружённая исполинскими дубами - древними стражами, чьи узловатые корни уходили глубоко в землю, словно цепкие пальцы, держащие саму память мира. Их кроны терялись в небе, сливаясь с ночным мраком, образуя живой купол, сквозь который не проникал даже лунный свет.

В центре этого природного святилища лежал камень – чёрный, как беззвёздная пропасть, гладкий и холодный, будто высеченный из самой пустоты. Его поверхность была испещрена рунами, которые пульсировали тусклым, призрачным синим светом, словно биение сердца чего-то древнего, дремлющего под землёй.

И на нём…

Он.

Седой.

Не волк. Не человек.

Нечто древнее и непостижимое, существующее вне времени и законов смертных.

Его шерсть сияла белизной первого снега, но это не было следствием старости – это был отблеск его сущности, мощи, которая пронизывала каждую его частицу, делая его одновременно реальным и мифическим. Глаза – два раскалённых уголька, горящих в непроницаемой тьме, вбирающих в себя всё вокруг, но не дающих ничего взамен.

Когда он поднял голову, воздух задрожал, искривился, словно пространство не могло вынести его присутствия. Земля под его лапами покрылась инеем, расползающимся кругами, а ветер – тот самый, что боялся шевельнуть листву, – завыл, как загнанный зверь, обтекая его, но не смея коснуться.

Он вдохнул, и мир затаил дыхание.

— Мирослав Ольхович.

Его голос звучал не в ушах, а внутри, заполняя сознание, как полноводная река, сметающая все преграды на своём пути. Он был древним, как сама земля под моими ногами, и таким же неумолимым.

— Ты наконец пришёл.

Я не дрогнул. Не отступил ни на шаг, хотя каждая клетка моего тела кричала об опасности. Воздух вокруг нас сгущался, пропитанный запахом хвои, крови и чего-то старого — чего-то, что не должно было пробуждаться.

— Ты звал.

Седой усмехнулся — в этом оскале было первобытное величие и пугающая красота. Его глаза, холодные, как зимнее небо, сверкали в полумраке, а клыки, белые и острые, напоминали о том, что передо мной не человек. Никогда не был.

— Я звал давно. Но ты не слышал. Пока не проснулся.

Он спрыгнул с камня, и земля под его лапами содрогнулась от высвободившейся силы. Тень его фигуры легла на меня, огромная, перекрывающая свет. Я почувствовал тяжесть его взгляда, будто горы давили на плечи.

— Твой род служил мне веками. Твой отец…

Я стиснул зубы, подавляя гнев.

Горячая волна подкатила к горлу, но я не позволил ей вырваться наружу. Вместо этого сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Мой отец умер как пёс.

Слова прозвучали хрипло, будто их вырвала из меня невидимая рука.

Седой зарычал — не злобно, скорее… сочувственно?

Его голос стал тише, почти человеческим, если бы не глубокая, звериная вибрация, от которой дрожала земля.

— Твой отец выбрал смерть. Потому что боялся той силы, что носил в себе. Если бы он воспользовался ей тогда...

Он не договорил, но я и так знал, о чём он. Воспоминания вспыхнули перед глазами: отец, бледный, с трясущимися руками, сжимающий нож. Последний взгляд — не на меня, а сквозь меня, будто он видел что-то ужасное, чего я ещё не мог разглядеть.

Он подошёл ближе. От его дыхания исходил запах дыма древних костров и свежей крови.

Тепло и смрад ударили в лицо. Я не отпрянул.

— А ты? Боишься?

Я посмотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда.

В них отражалось пламя — не от костра, а то, что горело внутри.

— Я не мой отец.

Седой замер на мгновение.

Тишина.

Затем его утробный хохот разорвал ночную тишину, словно раскат грома. Ветви деревьев содрогнулись, с них посыпались листья.

— Нет. Ты сильнее.

Он отвернулся, махнув хвостом в сторону непроглядной чащи.

— Идём. Я покажу тебе, кто ты есть на самом деле.

Мы шли сквозь чащу, и с каждым шагом мир вокруг неуловимо менялся.

Деревья вытягивались ввысь, их стволы темнели, покрываясь глубокими морщинами веков. Ветви сплетались над головой, образуя свод, сквозь который не пробивался даже лунный свет. Воздух густел, наполняясь запахом сырой земли, смолы и чего-то древнего — как будто само время здесь текло медленнее, сохраняя отголоски эпох, давно канувших в небытие.

Тени шевелились по краям зрения, принимая на мгновение очертания то ли людей, то ли зверей, то ли чего-то иного. Земля под ногами стала мягче, словно мы ступали не по почве, а по коже спящего исполина.

Наконец, чаща расступилась, и мы вышли к озеру.

Но не к простому озеру.

Вода в нём была чёрной, как чернила, густой и неподвижной, будто застывшей смолой. Она не отражала ни луну, ни звёзды — лишь поглощала свет, превращая его в бездонную пустоту. Над самой поверхностью стелился туман, но не белый, а зловещий синий, мерцающий, словно звёздная пыль, собранная из давно угасших миров. Он клубился, образуя странные узоры — то ли руны, то ли письмена, то ли просто игра теней.

Седой замер на самом берегу, его могучая фигура отбрасывала искажённую тень на водную гладь.

— Зеркало Предков.

Его голос прозвучал торжественно, почти как заклинание.

Я шагнул вперёд, навстречу судьбе, и увидел.

Не своё отражение.

Волка.

Огромного, с шерстью цвета лунного серебра, переливающейся, как сталь под ударами молота. Его глаза горели — не просто светились, а пылали, словно в них заключены были и ярость первых зим, и холодная мудрость веков. В них читалась сила, способная разорвать мир, и в то же время — терпение, способное ждать тысячелетиями.

— Это…

Голос сорвался. Я почувствовал, как что-то внутри меня откликается на этот образ, как будто пробуждается, вырывается наружу.

— Ты.

Седой произнёс это не как утверждение, а как приговор. Как истину, от которой не убежать.

Я протянул руку, и в тот же миг водная гладь взорвалась.

Волны взметнулись ввысь, обретая очертания — тени воинов, призраки древних битв, отголоски забытых клятв.

Глава 12 Кровь и печать

Каждая капля чёрной воды превращалась в мимолётный образ: мечи, скрестившиеся в смертельном поединке; руки, сжимающиеся в клятвенном пожатии; глаза, полные решимости перед последним броском. История моего рода разворачивалась передо мной, написанная не чернилами, а кровью и пеплом.

И среди них…

Отец.

Но не тот сломленный человек, что умер в грязи, с пустым взглядом и дрожащими руками.

Настоящий.

Величественный, как буря. Облачённый в доспехи, сплетённые из лунного света и тени, с мечом, чей клинок пылал холодным синим пламенем. И за его спиной — тот же зверь, что сейчас смотрел на меня из зеркальной глади, только сильнее, яростнее, словно сама война, обретшая форму.

— Он…

Голос предательски дрогнул.

— Он отрёкся.

Седой произнёс это с презрением, но и с горьким пониманием.

— Испугался силы. Запер зверя внутри. И сгинул.

Его слова падали, как камни, в тишину между нами.

Я сжал кулаки до побелевших костяшек, чувствуя, как под кожей бурлит что-то чужое, но в то же время — своё.

— Я не отрекусь.

Седой улыбнулся, обнажив клыки. В этом оскале читалось предвкушение — не просто удовлетворение, а голод. Голод зверя, который наконец-то учуял достойную добычу.

— Знаю.

Он повернулся к лесу, и его шерсть слегка затрепетала на ветру, будто откликаясь на незримый зов.

— Но теперь они знают тоже.

Я обернулся.

На опушке стояли тени — десятки, сотни.

Волки с глазами, горящими, как угли.

Во́роны, чьи перья сливались с ночью, оставляя лишь блеск бездонных взглядов.

Люди, облачённые в звериные шкуры, с оружием, выкованным в эпохи, о которых не помнили даже легенды.

Они молчали.

Но в их молчании звучал вопрос.