Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

Стая.

И все они смотрели на меня, словно почувствовав приход нового вожака.

Тишина повисла в воздухе, густая и тяжёлая, будто перед грозой. Глаза — жёлтые, синие, кроваво-красные — сверкали во тьме, выжидающе. Они уже знали. Чуяли. Ждали лишь моего решения.

Седой гордо поднял голову, приветствуя гостей.

— Выбор за тобой, Мирослав Ольхович.

Его голос гремел, как отдалённый гром, наполняя пространство между деревьями.

— Прими свою природу…

Он сделал шаг в сторону, и в тот же миг тени зашевелились. Один из воинов в звериных шкурах — высокий, с седыми висками и шрамом через лицо — вышел вперёд. В его руках был рог, древний, оплетённый рунами. Он поднёс его к губам…

— …или умри, как слабый человек.

Вода у моих ног вскипела, словно пробуждаясь ото сна.

Чёрные волны вздыбились, обнажая дно — но не песок, не камни…

Кости.

Белые, чистые, уложенные в странные узоры. Черепа с клыками. Позвоночники, сплетённые в спирали. Это было не кладбище.

Это был трон.

И я понял.

Всё, что было до этого — детские игры. Побеги. Попытки убежать от самого себя.

Игра окончена.

Рог протрубил — низко, протяжно, словно сама земля застонала в ответ.

И тогда я отпустил.

То, что сжимал годами.

То, чего боялся.

То, что было мной.

Пришло время стать тем, кем мне суждено быть.

Дождь исступлённо барабанил по крыше сторожки, словно азбукой Морзе выстукивал код давно минувших дней. Каждая капля звенела по жести, как пуля по броне, а ветер выл в щелях между брёвнами, будто души неупокоенных предков требовали внимания. В разбитое оконце заглядывала ночь, чёрная и густая, как деготь.

В руке, словно живая, пульсировала кость с вырезанными рунами. Она была тёплой, будто только что вырвана из тела, а не пролежала в земле три поколения. Знаки на ней то вспыхивали тусклым багровым светом, то угасали, словно дышали в такт моему сердцу.

А на бедре, вторя ей, отзывался жаром "Лютоволк". Клинок, переданный мне с намёком и кровью, сейчас будто пытался вырваться из ножен. Его рукоять, обмотанная волчьей шкурой, обжигала пальцы, а лезвие — древняя сталь, закалённая в обрядовых кострах — тихо звенело, словно чуяло близкую битву.

— Расскажи мне о моих родителях, — потребовал я, вперив взгляд в Марену.

Старуха сидела на скрипящей табуретке, её иссохшее тело напоминало корень, проросший сквозь половицы. В глазах, мутных, как болотная вода, плавали осколки чужой памяти.

Старуха издала беззубый, каркающий смех, в котором эхом отдавалось безумие и знание.

— О-о, дитятко... — её голос скрипел, как несмазанные дверные петли, — ты же знаешь, какая правда больно кусается?

Единственный, пожелтевший от времени зуб зловеще блеснул в пляшущем свете лучины.

— Ольховичи… всегда выбирали не тех, сердцем, а не умом.

История, вырезанная в кости:

Боярин Ольх (отец)

Последний из рода, чьи корни уходили вглубь веков, к первым дружинникам, ковавшим славу княжества. Его предки, связанные клятвой с Седым, испокон веков стояли на страже границ, сдерживая дикие орды берендеев.

В юности — княжеский мечник, чья доблесть гремела по всей округе. Его клинок, "Лютоволк", пил кровь врагов наравне с хозяином, а в его жилах текла ярость, укрощённая лишь железной волей.

Но битва у Чёрного Камня, где бесследно сгинула целая дружина, отравила его душу ядом разочарования в князе и его правде. Там, среди мёртвых берендеев, он увидел их — воинов с княжескими знамёнами, павших от рук своих же. Предательство.

И тогда Ольх отвернулся от двора, уйдя в чащобы, где его ждал Седой.

Княгиня Ирина (мать)

Младшая сестра нынешнего князя, красотой затмевавшая солнце. Но за её кротким взором таился ум, острый, как кинжал, и воля, способная согнуть саму судьбу.

В юности, тайком от двора, изучала запретные ритуалы под руководством старых волхвов, постигая магию крови и земли. Она знала, как заговаривать раны, как вызывать дождь в засуху и как разговаривать с мёртвыми.

Влюбилась в Ольха без памяти, когда тот, рискуя жизнью, спас её от медведя-оборотня, исчадия тьмы. Но не его сила пленила её, а то, что он, истекая кровью, первым делом спросил: "Вы целы?"

Их союз

Скреплённый любовью, но освящённый лишь древними богами, никогда не был признан при дворе, где плелись интриги и ложь.

— Почему? — прорычал я, чувствуя, как гнев закипает в крови.

Голос сорвался в низкий, почти звериный рык. Кость в моей руке раскалилась докрасна, обжигая ладонь, но я не отпускал её. По комнате поползли тени — они извивались, как живые, принимая очертания волчьих морд и скрюченных пальцев.

Марена, презрительно скривившись, плюнула прямо в пляшущее пламя.

Слюна шипящим комком упала на угли, и на миг огонь вспыхнул зелёным, ядовитым светом. В его отблесках лицо старухи стало похоже на высохшую маску — с пустыми глазницами и растянутым в ухмылке ртом.

— Она носила в себе древнюю кровь. Ту самую, что сейчас клокочет в тебе, мальчик.

Разгадка:

Чёрная Башня — не просто мрачная тюрьма, куда ссылают неугодных. Это часовня проклятых, где в заточении томятся те, в ком дремлет сила пробудить берендеев от вековой спячки.

Княгиню Ирину заточили в её каменные объятия, едва узнали, что она носит под сердцем дитя — дитя древней крови и запретной магии.

Отец отважился бросить вызов княжеской воле, пытаясь вырвать её из когтей смерти. За это его и обвинили в государственной измене, предав позору.

Святослав, бледный от ужаса, вскочил на ноги:

— Но это значит…

Его голос сорвался на полуфразе, когда воздух в избе вдруг стал густым, как смола. Тени за его спиной сомкнулись, приняв очертания висельных петель.

В моей руке "Лютоволк" откликнулся на его слова. Сталь взорвалась ослепительным синим пламенем, озаряя комнату мертвенным светом.

Пламя лизало клинок, но не жгло — оно было холодным, как дыхание могилы. В его отблеске лица присутствующих исказились, обнажив черепа под кожей.

— Это значит, что князь использовал мою мать. Как ключ к своим грязным играм.

Слова падали, как удары топора по свежему дереву. Где-то в глубине сознания всплыли обрывки воспоминаний — женский голос, поющий колыбельную, и запах полыни, смешанный с медным привкусом крови.

Велена, словно окаменев, медленно кивнула, подтверждая мои самые страшные подозрения.

— Они... — её голос оборвался, словно зацепился за невидимую преграду, — они не убили её. Они... сохранили.

Велена сделала паузу, её пальцы судорожно сжали край стола.

— Твоя мать жива. Её заточили в самое сердце Чёрной Башни.

Воздух в избе вдруг стал тяжёлым, будто наполнился ртутью.

— Она — живой замок. Её плоть скована руническими цепями, её душа растянута между мирами, как паутина. Пока она дышит — врата закрыты.

Я почувствовал, как "Лютоволк" в моей руке взвыл — тонкий, пронзительный звук, больше похожий на крик, чем на звон стали.

— А теперь он боится... — продолжила Велена, — что ключ найдёт свой замок. Что сын придёт за матерью.

Я повернул клинок, и синее пламя вспыхнуло ярче, осветив ужас в глазах Святослава — но теперь в них читалось нечто большее, чем страх. Признание. Правда, от которой нельзя отвернуться.

За стенами сторожки завыл ветер — долгий, протяжный стон, будто сама земля скорбела о заточённой княгине.

Дождь обрушился с яростью, превратив мир за окном в бурлящую завесу воды. С каждой новой вспышкой молний стёкла оконных рам дрожали, будто в страхе, а потоки воды, стекающие по стенам, напоминали слёзы самого неба.

В тесной сторожке густо пахло мокрой шерстью и терпкими кореньями, что Марена щедро подбрасывала в ненасытное жерло печи. Огонь пожирал их с хрустящим шипением, выплёвывая в воздух горьковатый дым, пропитанный памятью веков — запахом костров, у которых когда-то клялись в верности целые роды.