Соблазн (СИ) - Виннер Лера

Каждый день задержки означал только одно: его поиски увенчались успехом, и Удо в самом деле захотел говорить с ним.

К чему это могло привести впоследствии оставалось по-прежнему не ясно, но так было лучше, чем вовсе ничего не знать.

Чувство спокойного тепла нарастало в груди, и погружаясь в сон окончательно, я улыбнулась снова, почувствовав, что кто-то наблюдает за мной. Присматривает со сдержанной тревогой и нежностью. Быть может, мама. Быть может…

Разбудило меня нечто, похожее на толчок в спину.

Резко сев на кровати, я первым делом окинула взглядом комнату, но она осталась пуста. Кроме меня и широкой полосы лунного света в спальне никого не было, со двора не доносилось ни звука.

Не позаботившись о том, чтобы надеть халат, я босиком бросилась к двери, чтобы сама не зная зачем выглянуть в коридор, но она открылась так резко, что мне пришлось отскочить, избегая удара в лицо.

Бруно вошёл в спальню уверенной походкой имеющего на это право человека и окинул меня внимательным взглядом с головы до ног.

Он был в той же одежде, в которой уезжал, волосы растрепались после быстрой скачки. По всем признакам, он очень спешил, а у меня не нашлось мужества даже на то, чтобы из вежливости ему улыбнуться.

Так и не сказав ни слова, он подхватил меня за талию, приподнимая, и прижал спиной к двери.

Пропуская его волосы между пальцами, я обхватила его бёдра ногами и поцеловала первой, прикусила нижнюю губу не то из мести за долгое отсутствие, не то из банального нетерпения. После нескольких дней разлуки это оказалось так просто — без малейшего стеснения и мысли о том, как это будет выглядеть.

Зная, что он удержит, свободной рукой я оттянула ворот его рубашки, почти срывая шнуровку, погладила твёрдое плечо, ещё горячую от спешки кожу.

Не теряя времени даже не поцелуи, которые казались сейчас абсолютно лишними, Бруно вошёл в меня одним движением — резким, глубоким, почти болезненным, и я застонала в голос, гася этот стон о его висок.

О том, что нельзя, чтобы было слышно я ещё помнила…

Но ни о чем другом кроме.

Он двинулся во мне быстро, сильно, собственнически, как если бы у меня не было права отказаться и остановить его, если мне не понравится.

Мне нравилось.

От той власти, которую он так легко взял надо мной, захватывало дух, под веками жгло, а кровь стучала в висках.

Бруно действительно мог сделать что угодно, а у меня не было ни малейшего желания ему сопротивляться. Потому что всё, что он делал до сих пор, попадало точно в цель. Потому что даже сейчас, став грубым и требовательным, он смотрел на меня так, что внизу живота сворачивался тугой тёплый узел.

Он провёл ладонью по моим волосам, с безупречно рассчитанной силой оттягивая их назад, чтобы посмотреть мне в глаза, и оставил ладонь лежать на затылке, чтобы при очередном особенно резком движении я не ударилась о дверь.

Даже Удо никогда не обращался со мной так — не делал то, что ему вздумается, лишая воли и возможности пошевелиться.

Но именно сейчас и именно с Бруно эта полная беспомощность отзывалась таким внутренним жаром, что воздух приходилось глотать понемногу. Горячий и влажный, он иссушал изнутри, и единственным спасением казалось продолжать цепляться за его плечи.

В этом откровенно зависимом положении я как никогда ярко чувствовала его член внутри, как он двигался во мне, и каждое движение стоило мне заново прикушенной губы, потому что мы оказались как будто созданы друг для друга. Как будто Бруно весь был придуман кем-то именно для меня.

Эта мысль оказалась настолько ошеломляющей, что, спасаясь от неё, я потянулась к нему снова, и на этот раз он поцеловал первым.

Забирая остатки воздуха и воли, он даже не целовал, а терзал мои губы, как будто пытался таким образом донести до меня очень простую вещь: я принадлежала ему целиком и полностью, и он не был намерен давать мне возможность отступить, отказаться или спрятаться.

Его настойчивость, его внезапный голод по мне, возникший всего за пару дней, ошеломляли, и вместе с тем, вызывали во мне такой восторг, что я перехватывала у него инициативу и не боялась кусать в ответ.

Весь мир для меня сосредоточился чуть ниже живота, в том месте, где мы с ним были соединены так крепко и так жарко.

Как я и хотела в наш первый раз, он молчал. Теперь, когда это наконец случилось, у меня кружилась голова от того, как восхитительно и жутко это было. Он не отвлекал меня разговорами, не заставлял смущаться до пересохших губ, но не бояться происходящего. Просто делал. И удовольствие подчиняться ему оказалось настолько острым, что я, уже совсем не отдавая себе отчёта в том, что делаю, попыталась бесстыдно качнуть бедрами ему навстречу, сделать очередное его движение более полным и глубоким.

Глаза Бруно в темноте вспыхнули, сверкнули ярче, чем могут гореть глаза у обычного человека.

Он сжал мою талию так, что я замерла в его руках, забыв, чего от него хотела, забыв, как дышать.

А после толкнулся в меня так, что очередной сорвавшийся у меня стон прокатился по спальне глухим недвусмысленным эхом.

В один момент нам обоим стало всё равно, услышат нас или нет. Каким-то непостижимым образом я понимала: Бруно нравилось меня слышать, нравилось чувствовать, как я теряю голову и забываюсь с ним настолько, чтобы вовсе переставать контролировать себя. Вот только голос предательски сел, горло сдавило, и единственным желанием осталось прижаться к нему крепче. Не через два слоя сбившейся одежды, а кожей к коже, как если бы он и правда был не отдельным, ничего не должным мне и, по сути, чужим человеком, а продолжением меня, тем, чего мне так не хватало в жизни.

Бруно, по всей видимости, хотелось этого не меньше, но разжать руки для того, чтобы хотя бы погладить меня раскрытой ладонью или сжать грудь, он просто не мог. Навалившись на меня всем телом так, что от этого тепла и тяжести мне пришлось зажмуриться, он оказался во мне полностью.

Я потянулась, чтобы поймать губами мочку его уха, прикусить аккуратно, не оставляя следа, и услышала, как он застонал. Тихо, глухо и коротко. Так, что можно было бы сказать себе, что померещилось, почудилось за стуком собственного сердца, но я знала, что это было правдой.

Не тратя силы на то, чтобы меня уговаривать или впечатлять, он наконец позволил себе полностью расслабиться и наслаждаться происходящим без оглядки.

А еще он впервые нуждался во мне так же, как я нуждалась в нем, и впервые же это было в полной мере честно — без стыда и условностей, без сопротивления, в подлинности которого я пыталась убедить и его, и себя. Без дурацких договоров, придуманных лишь для того, чтобы оправдать то, чего нам обоим так отчаянно хотелось.

Что могло быть абсурднее, чем герцогиня, изменяющая мужу с лесником?

Насколько безрассудным нужно было быть, чтобы пожелать жену герцога, в землях которого обосновался?

Ничего подобного никогда не могло бы быть произнесено вслух или оформлено в конкретную надежду. Даже если бы однажды он попытался, я не согласилась бы просто потому, что это невозможно по определению.

Если бы не обстоятельства, если бы не лес и не Удо, и не способность Бруно восхитительно быстро сориентироваться в ситуации…

Череда счастливых случайностей, в результате которой я тянулась к его губам снова и снова и почти хотела заплакать от того, что нам оставалось уже недолго.

Не хотелось, чтобы он останавливался, не было желания ни говорить, ни возвращаться к реальности. Только ощущать его так близко, заполошно гладить дрожащими пальцами где придется.

Бруно извернулся и поцеловал меня в шею под самым подбородком, контрастно легко и ласково — как будто в благодарность за эту возможность наконец не думать ни о чем и чувствовать себя настолько нужным.

Я знала, что он чувствовал. Точно так же, как я сейчас чувствовала его.

Его усталость, растерянность, смятение и почти страх.

От Бруно пахло лесом, дождем и вином, которое мы пили, беззаботно валяясь на шкуре в его доме. Так похоже, на ту ночь, но совсем иначе…