Кровь вассалов (СИ) - Добрый Владислав

Кстати о правильных поступках. Следующим утром я собирался уезжать, и, поразмыслив вечером, всё ли я сделал, я вдруг вспомнил: мой щитоносец, покалеченный при штурме замка Мерт, живёт где-то здесь, неподалёку, на земле, выданной мной специально для него. Следовало лично навестить его и проверить, как у него дела.

Я вышел из башни, оставив Фарида и Волока в своей комнате. Не стал собирать людей — пусть празднуют последнюю ночь в главном зале замка. Здесь было безопасно. Со мной поехали лишь пяток слуг и пара стражников-щитоносцев. Поймав замковых, я расспросил их про того, кто мне был нужен. Без Сперата я забыл его имя, а щитоносец, который его знал, то ли не сообразил, то ли постеснялся напомнить. Впрочем, и без имени приметы были такие, что ни с кем не спутать: изувеченный боевой магией (а не гнусным колдовством), прибывший из Караэна и получивший надел земли. Людей здесь было не так много, и такой человек сразу выделялся, так что очень скоро я получил подробное описание дороги и выехал из замка.

Немного поболтал со стражниками, которые явно сумели причаститься дарам моей щедрости и были слегка навеселе. Жили они прямо в замке, как и сеньоры-рыцари, в крытых стрелковых галереях на стенах. Удовольствия от этого не выказывали, напротив — были довольны своей судьбой и смотрели в будущее с оптимизмом. Будучи завидными женихами, они либо уже женились на вдовах с приданым, либо рассчитывали на такую партию. К тому же им неплохо платили: сольдо тратить было негде, зато выдавали сукно, шкуры или зерно.

На прощанье я попросил не беспокоить Ранульфа — к этому времени старик уже изрядно набрался и, скорее всего, спал прямо за столом. Пил он наравне с молодыми, но возраст у него был уже не тот.

Ехать было недалеко — километра три, не больше. Моему человеку выделили землю в пожизненное пользование, рядом с замком, как и положено. Пока мы тряслись по едва заметной колее среди травы, я вдруг понял: каждый раз, когда я хотел его навестить, Ранульф находил мне занятие поинтереснее. От инспекции оружейной до охоты на горных варгов. Почти привычно отбросив эту мысль — я давно приучил себя к магновской паранойе — я всё же вернулся к ней. Да, так и было. Старик умело не давал мне увидеть моего старого стражника.

В голове вспыхнула звенящая ярость. Если бы я не поленился надеть доспехи, то машинально захлопнул бы забрало. Если эти гады не создали ему достойных условий… я ещё не знал, что сделаю, но запах крови будто ударил в нос.

Мой старый конюх, отправившийся со мной прогулять лошадь Сперата — с этими живыми тварями мороки полно, форму они быстро теряют, если их не гонять, — окликнул двух путников. Судя по одинаковым лицам, отец и сын: старик лет сорока и детина лет двадцати. На удивление гладкие рожи — по меркам моего мира худощавые, по местным же для крестьян слишком упитанные. Но инструменты в руках и одежда ясно выдавали батраков.

Конюх уточнил дорогу, и оказалось, мы почти приехали. Вокруг небольшого укреплённого хутора, оседлавшего холм, тянулись поля. Мой взгляд хозяина прикинул: помимо сложенного из камня господского дома в два этажа, здесь имелся амбар, дом для батраков и овчарня. Поля обработаны: югеров шесть, хотя крутые склоны и каменистые гряды в отдалении не трогали. В Долине и такие бы вспахали, но здесь земли хватало. Половина засеяна хлебом и овсом, остальное — брюква. Себя прокормить и заплатить батракам хватило бы и половины. Надо будет уточнить: продаёт ли он излишки или замок забирает — ведь я освободил его от налогов до конца жизни.

У кривых, но прочных ворот нас пропустили во двор. Свиньи, козы, даже пара коров. Характерный запах скотины, людей и чуть подпорченных запасов. Стараясь не морщиться, я спрыгнул на утоптанную землю и пошёл к дому. Двое моих стражников недовольно скривились, но первыми двинулись к крыльцу — проверить, нет ли засады. Не успели дойти, как дверь открылась, и вышел сильно хромающий человек с жуткими шрамами на половине лица.

— Друг мой! — крикнул я радостно. — Как же я рад тебя видеть!

Я шагнул навстречу, собираясь заключить его в объятия и засыпать вопросами. Хотел убедиться, что всё хорошо, выслушать жалобы с сочувствием — люди всегда жалуются, особенно когда у них всё хорошо. Настоящую беду я слышал только раз — от того, кто тихо сказал, что у него умерли жена и дети.

Жаль, что я так и не вспомнил его имени. Но он не должен был обидеться: я предусмотрительно прихватил кошель с парой десятков сольдо — годовое жалованье наёмника. Хватит, если у него вдруг появились непредвиденные траты. Серебро и доброе слово всегда лучше, чем одно доброе слово. Обязательно вставил бы это в книгу, будь я писателем.

— Друг мой, — сказал я мягче, чем хотел, и сунул ему в руку тяжёлый кошель. — Это твоё. За службу, за кровь, за верность. Пара десятков сольдо — пусть будут для тебя опорой.

Щитоносец поначалу будто не понял, что это. Потом, ощутив вес серебра, вздрогнул и выпрямился, насколько позволяла его хромота. Лицо со шрамами сделалось жёстким, но в глазах блеснула влажная благодарность. Я уже хотел задать дежурный вопрос — как живётся, нет ли обид от соседей, — когда за его плечом мелькнула женская фигура. Она вышла на крыльцо, прижимая к груди ребёнка.

— Это моя жена, сеньор, — сказал щитоносец. Голос у него был негромкий, но в нём чувствовалось странное напряжение. — Эола.

Я всмотрелся в неё и не сразу узнал. В памяти всплыло румяное лицо трактирной дочки, задорный смех, перебор с лентами и румянами. Теперь же передо мной стояла женщина: щеки чуть впали, глаза стали темнее, серьёзнее. Не деревенская девка — хозяйка. Она поклонилась низко, осторожно придерживая ребёнка.

И тут я заметил его. Мальчишка с золотыми вихрами и большими, слишком знакомыми глазами. Слишком. Щитоносец — черноволосый, смуглый, с тёмными глазами. Эола тоже изменилась, но в её чертах не было того света, который сейчас сиял в ребёнке.

Я поймал себя на том, что перестал дышать. Внутри груди стало тяжело. Как будто на сердце мокрое пальто повисло. Медленно, будто преодолевая сопротивление, в мозгу проснулось знание, которое нельзя было ни озвучить, ни отринуть.

Это был мой сын.

Мальчишка тянул к отцу ручонки, хлопая ресницами. Щитоносец прижал его к себе бережно, словно к самому дорогому, что у него осталось в этой жизни. Эола стояла рядом — прямая, спокойная, и только в уголке губ мелькнула нервная тень.

Я заставил себя улыбнуться.

— Прекрасный у тебя сын, друг мой. Пусть Великая мать хранит хранит его.

Но мои пальцы на рукояти меча сжались так, что золотая проволока промялась.

Скомкано попрощавшись, я вскочил на Коровиэля и поехал прочь не оглядываясь.

Следующим утром я старался держаться так, будто ничего не произошло. Но Волок что-то заметил. Пришлось отмахнуться: мол, думаю об оружии, которое должны приготовить Долгобороды. Я тут же пожалел о сказанном. В моих планах не было говорить Волоку о пушках. Да и кому либо вообще, я надеялся что даже Фанго не в курсе. Поэтому после этого я больше молчал.

Седобородый Ранульф, комендант крепости Бурелом, вчера советовал идти морем. Но я решил — проведаю Долгобородов. Мы условились, что Ранульф соберёт ополчение и отправит их морем к Горящему Пику. Только тех, кто согласится служить дольше обычных трёх недель — за дополнительную плату.

Я был так погружён в себя, что даже не заметил, как Фарид вынужден был уточнить:

— Сколько же, по-вашему, должен получать рыцарь в месяц, сеньор?

К моему удивлению, Ранульф назвал сумму в полдуката. Это было неприлично мало. Но в обмен он попросил одного: чтобы я не был слишком строг к вооружению своих вассалов.

Ничего не помогает от лишних мыслей так, как бешенная скачка. Через два дня мы поехали мимо перевала Забер. Не стали задерживаться. Теперь вдоль дороги часто попадались постоялые дворы. Это экономило много времени, ведь не приходилось останавливаться и обустраивать лагерь. Я щедро платил, и единственное, что нас немного сдерживало, это только плотный траффик на дороге и узкие мосты. Но уже через еще два дня мы оказались том месте, где стоял Ченти. К этому городку я тоже не стал приближаться. И двинулся сразу в город долгобородов.