Наперегонки с ветром. Буря (СИ) - Виннер Лера

Святой брат Лукреций тоже, разумеется, присутствовал. Это был высокий, не пожилой, но некрасиво иссохший человек и колючими маленькими глазами. Глядя в пространство и думая о чем-то своем, он скорбно воззвал к Плачущей Богине, прося помиловать и спасти душу мертвеца, даровав ей искупление, а после отошел в сторону.

По обычаям своей религии, он должен был бы сразу удалиться, а накануне погребения строго-настрого наказать вдове, чтобы поминальный обед прошел тихо и приглашены на него были разве что самые близкие, но деньги очевидно творили чудеса.

С большой долей вероятности, это было деньги Готтингсов, но ни Альфред с Джеральдиной, ни Матильда, ни тем более сам мэр так и не показались.

Не того масштаба, конечно, выдалось событие, но Самуэль все же пришел.

Когда первые комья земли ударились о крышку гроба, вдова заголосила.

В этот момент я смотрела на Женни, и успела заметить, как она поморщилась. Это случилось всего на долю секунды, а после она отвернулась, поднесла к лицу затянутую в черную перчатку руку и почти что уткнулась мужу в плечо.

Образ впечатлительной женщины, которой стало не по себе, был исполнен почти идеально, но я понимала ее до смешного хорошо.

Ей было противно и стыдно смотреть и слушать и требовалась пара минут на то, чтобы взять себя в руки и держать лицо в течение дня.

Кому-кому, а ей сбежать от вдовы точно не удастся.

Кайл стоял рядом со мной, но его лицо ничего не выражало. Пару раз взглянув на него украдкой, я пришла к выводу, что для него сейчас точно есть зрелище, а то и собеседники поинтереснее.

А ещё у него совершенно точно была возможность уйти. Принести вдове самые искренние соболезнования и сослаться на неотложные дела в банке, которых по определению было немало.

Однако же он остался.

Скорбная процессия тянулась к дому Уортенов относительно бодро, – ранним утром в этих краях было по-настоящему холодно, а ветер неприятно бил в лицо, так что согреться поминальным вином и завтраком не терпелось многим.

Во главе, разумеется, шествовали вдова и всему уважаемый брат Лукреций, и, как ни странно, Самуэль Готтингс.

Почтительно склонившись к осиротевшей госпоже Уотрен, он что-то негромко говорил ей, а вот Женни отстала.

Быстро и очень вежливо раскланявшись с несколькими людьми, она поравнялась с нами.

– Граф Нильсон, леди Элисон, спасибо, что пришли.

Вежливо кивнув Кайлу, она трогательно сжала мою руку обеими ладонями, и крошечная записка незаметно перекочевала из отворота ее перчатки в мой рукав.

– Мы не могли иначе. Такое печальное знакомство с городом было весьма неожиданным, – Кайл посторонился, чтобы позволить ей идти не по колее, а заодно и иметь возможность видеть ее лицо.

– Да, вы правы. Фьельден умеет преподносить сюрпризы, – Жэнни снова кивнула, но не стала больше на него смотреть. – Надеюсь, вас ждут и приятные. а теперь прошу меня извинить.

Она пошла дальше, чтобы уделить внимание еще кому-то, а я опустила руку, в которой держала записку в карман.

Прочитать ее хотелось так сильно, что я едва дотерпела до момента, когда прилично стало подняться из-за стола.

Вино оказалось плохим и откровенно дешевым, вдова, которую, как выяснилось, звали Айдиль, с поразительной регулярностью начинала захлебываться слезами.

Присутствующие женщины в большинстве своем бросались утешать ее, Женевьева почти безмолвной тенью металась между столовой и кухней.

Негромко переговаривающиеся мужчины, среди которых был и тот заботливый господин, что не впустил меня в дом в вечер смерти Джона, при первой же возможности отправились курить.

Погода и время года были явно не теми, чтобы ими можно было наслаждаться, стоя с сигарами и трубками на улице, и тем не менее они предпочли хотя бы ненадолго покинуть дом.

Во большому счету, я их понимала.

Здесь не ощущалось даже подобия той скорби, что пропитала дом Йозефа Мерца после его кончины. Смерть Джона Уортена стала лишь представлением, дешевым и похабным развлечением для тех, кто не мог найти для себя других по нраву.

Эта фальш делала воздух почти зловонным, и люди, у которых была хоть капля достоинства, инстинктивно стремились отстраниться от нее.

Понимая все это, я не удивилась, заметив, что Габриэль тоже покинул комнату.

Мы лишь поздоровались, не перебросившись при этом даже парой слов, но его присутствие все равно было приятно точно так же, как и он сам.

Выбрав момент, я остановилась под ведущей на второй этаж лестницей и развернула сложенные трижды клочок бумаги.

«Мой ответ: да. Берегите вашего мужа, но, умоляю, не спрашивайте больше ни о чем».

Ни подписи, ни инициалов.

Спрятав торжествующую улыбку вместе с запиской, я мысленно назвала Сесиль умницей и развернулась, чтобы вернуться в столовую, но наткнулась взглядом на Кайла.

Его профиль выражал лишь вежливое внимание, а вот стоящая перед ним Камилла была великолепна.

Я пропустила момент, в который она появилась, и точно не видела ее на кладбище, но на так называемый поминальный обед племянница мэра явилась во всей красе: глухое, отделанное лучшим кружевом черное платье, простая прическа, легкая вуаль, откинутая сейчас назад, и влажный блеск в растерянных и беззащитных глазах.

Она смотрела на Кайла так, словно он был ее единственной надеждой на спасение, и говорила поспешно, быстро и часто сглатывая, как если бы от волнения, страха и стыда за свою слабость ей не хватало воздуха.

Если Самуэль устоял, это заслуживало уважения.

Женни говорила о ней с определенной долей брезгливости, но как женщина, безоговорочно уверенная в своем муже.

Кайл же мне мужем не был, не был даже любовником, – потому что нюансы между напарниками не в счет, – по почему-то именно сейчас пришлось себе об этом напомнить.

Тогда, – давно, – я была бы абсолютно уверена тоже.

Даже три месяца назад.

В любой момент до того, как увидела выбившуюся из-под чепца прядь рыжих волос на красивой шее Жизель.

Это не было моим делом.

Ни с ней тогда, ни с Камиллой теперь.

В конце концов, его вкусы действительно во многом переменились.

Убедившись, что выражение лица стало приличным, я наконец шагнула по направлению к комнате, я развернулась и направилась в противоположную сторону, к кухне.

Лишние руки Женевьеве точно сейчас не помешают, и предложить помощь было уже прилично.

Дорогу мне преградили ровно в тот момент, когда я уже почти пересекла широкий коридор, но еще не приблизилась к той части дома, откуда доносились взвинченные голоса кухарки и двух подающих гостям горничных.

– Леди… Эээлисон, если не ошибаюсь? – почти свалившийся на меня мужчина буквально дышал отличным коньяком, которого было выпито явно не мало.

На ногах он держался с трудом, – настолько, что был вынужден для надежности опереться рукой о стену, – но при этом потеснил к той же стене и меня.

– У нас еще не было случая познакомиться. Тороплюсь исправить это досадное упущение!

Говорил он почти связно, если не считать чуть растянутых гласных, но разило от него не только спиртным.

Судя по помятому воротнику и сбитому поясу, погулял этот человек на славу, а в дом вдовы явился только потому, что здесь можно было рассчитывать на бесплатное продолжение веселья.

– Считаю своим долгом заметить, вы, Нечистый бы вас побрал, очень красивы. Нотками совершенно не к лицу траур. Гораздо больше подошло бы что-то яркое. Вроде того платья, что было на вас на приёме. Или вовсе ничего. Вы ведь простите мне эту маленькую вольность? Видите, я, слегка!..

Он взмахнул рукой, и едва не упал, засмеялся, не красиво обнажая идеально ровные зубы, и лишь тогда я его узнала.

Узнала и порадовалась, что не успела поставить на место как следует, потому что это бы никто иной как Альфред Готтингс, младший сын мэра.

Внешне он почти не имел сходства ни с отцом, ни со старшим братом – ростом Альфред явно не вышел, а черты лица были как будто смазанными. Если Самуэля, которого видела только на расстоянии, я назвала бы просто обычным и ничем не примечательным, то Альфред мог бы быть даже красивым, если бы не эта неуловимая неправильность. При красивом изгибе губ его улыбка была почти что отвратительной, а бесстрастный взгляд серых глаз метался по моему лицу, плечам и груди – вроде бы пристально, но вместе с тем как будто мимо, и дело тут было вовсе не в том, что он напился как скот.