Ученица мертвеца (СИ) - Федорова Любовь Борисовна

— Дать тебе что-нибудь? — спросила старшая.

— Попить принесите, — попросила Белка. — Если можно, сладкого чего-то. Я со вчера еще не ела и не пила…

Старшая толкнула младшую, та вышла и гаркнула через огороды, подзывая одну из Хродихиных внучек.

В бане было тепло. Белка сняла куртку. Хродиха забылась тяжким сном на соломенном, крытом ветошью матрасе. По-женски у нее правда все более-менее обошлось. На сердце легла вся нагрузка. Выглядела Хродиха почерневшей и истощенной, но, стараниями Краклы, жила и восстанавливалась. Силы не были на исходе. Так что с трудом, но оправится. Гораздо хуже было с крошечной девочкой, которая словно кукла была уложена в банную шайку на полке и прикрыта порванными тряпками. А еще хуже всего было то, что Белка ничего не понимала в младенцах. Что в порядке, что не в порядке… Не успела еще научиться, не дошли они с профессором до этой темы. И все, что смогла придумать — поделиться жизненной силой с малюткой.

Взяла аккуратно игрушечные кулачки, развернула невесомые пальчики и влила невеликие свои накопления напрямую. Жизнь — в жизнь. Так было нерационально, очень большой расход сил, слова для того и нужны, чтобы концентрировать выплеск, экономить силы. Но слов подходящих Белка не знала, и отдала ребенку все, что имелао, до донца. Как бы в оправдание, что не пришла вовремя, да и не хотела идти вообще. И, глядя, как становится глубже едва заметное до того дыхание крохотного существа, подумала, что зря идти-то не хотела. Бабы по деревне не особо о детях заботятся, если те слабыми родились. Помрет и помрет. Нового сделают. Но Белке подумалось — она сама когда-то такой была. Лишней, ненужной, нежеланной, нелюбимой, появившейся незвано-негаданно в смутное для родителей время. Но то, что все вокруг недовольны, не значило же, что Белке не хотелось жить. Хотелось. И эта малышка ни в чем не виновата. И Белка, вместе с расходом сил, ощутила счастье от того, что сделала правильное дело. Совесть ее теперь не потревожит.

Забежала в предбанник с кувшином и кружкой внучка Хродихи — старшая уже от Младшей-старшей. Вроде, так, а не от еще одной сестры, — черти ногу сломят в степенях их старшинства и родства. Та самая, которая отказалась экзамен сдавать в лесу. Такая же, как все их земляное племя, словно оттиск в глине от гончарного клейма — приземистая, плосколицая и с черными безразличными глазами. Где-то покопалась, постучала, поплескала, пролила, получила оговор в косорукости от родственниц за то, что мед размажется и все теперь прилипнут, что-то недружелюбное забурчала в ответ, зашуршала, видно, ликвидируя возможные липкие последствия, загремела чем-то — уронила кочергу. Словом, шла работа, продолжалась жизнь. Получившая силы малявка оживала в окружении пусть не самых добрых, но родственниц. Скрипела наружная дверь, впуская холодный воздух, скрипели половицы под шагами в предбаннике, кто-то из баб с треском ломал хворост подложить в разведенный перед банькой маленький очаг под кипящим чайником.

Наконец Белке сунули в руку горячую кружку с медовым чаем. Клара сидела на нижнем полке рядом с новорожденной, блаженно улыбалась и представляла себе всю эту будущую жизнь — свою, непонятную, но наверняка теперь более ровную и спокойную, чем вчерашний и сегодняшний день. Боятся теперь нечего, инспектору нос утерт, а перспектива университета не утеряна. И жизнь маленькой девочки — тоже непонятную и неизвестную, наверняка не без трудностей, но твердо отчеркнутую от цепких когтей смерти на ближайшее время. Все у Белки получилось. Впрочем, как и всегда. Она зашибись прекрасный лекарь и хороший человек.

Кружку приняла с благодарностью. От того, что силу Белка сливала через руки, пальцы у нее, несмотря на тепло в бане, заледенели. Потому и уходить не торопилась — грелась. Кружкой согрела ладони, отхлебнула душистый напиток. Слишком переслащен, меда не пожалели. Отхлебнула еще. Посидела, держа во рту. И резко сплюнула последний глоток на пол, осознав знакомую горечь. За избыточным медом прятался настой белой зерновки — сонного цветка, вытяжкой которого поят смертельно больных, чтобы уходили в беспамятном сне. Или, вот, как сейчас, по древнему, давно запрещенному обычаю, приготовили для младенца — если мать умрет, напоить ребеночка до мертвого сна и отправить на похоронный костер вместе с родительницей. Потому что новорожденное дите при мертвой матери, да еще в таких обстоятельствах, когда хоронят и отца, никому не нужно в деревне. Ох, рано Белка хорошо подумала про родственниц Хрода. Опять они намутили какую-то злую белибердень…

Додумать мысль не получилось. Белая зерновка травка сильная, а сопротивляться ей было нечем — все отдала. Попавшая с первым глотком зерновка провернула вокруг потерявшей ориентацию Белки копченые стены, пол, полок, таз с ребенком, расплывшееся недопеченным бледным блином лицо Хродовой внучки и ее рыжеватые сальные волосы, торчащие из-под сдвинутого на затылок платка. И Белка грянулась на пол рядом с Хродихой. Сначала на бок, а потом ее толкнули ногой под полок. Куда-то в темноту, не освещенную ни масляной плошкой, ни мутным маленьким банным оконцем. Последнее, что запомнила — еще тычок ноги той самой внучки под ребра и слова: «Ты украла мою жизнь. Ну, и кто ты такая? Я сильнее. Я не позволю. Верну себе все свое с прибытком, а ты полежи пока…»

Глава 19

* * *

«Полежи, подожди, завтра все устроится. Я не так хотела, но получилось даже лучше. Просто лежи, завтра поймешь…» — таяли в тумане почти ласковые, ровные слова, уводя Белку во тьму. «Сколько волков… было всего?» — слышала Белка свой собственный странный вопрос, который в здравом уме ее бы не интересовал. И ответ: «Тринадцать. Всем вам хватит…»

И темнота.

Наверное, прошло какое-то время, затуманенное сонным настоем. Белка не младенец, но ослабела, и на голодный желудок сон-трава подействовала очень сильно. Она пошевелилась — снова связана. Спеленута рваными тряпками, которые принесли для роженицы и младенца. Рот, конечно, завязан. Еще и голова кружится. Спасибо, не замерзла, хоть в бане и на полу. Хорошо протопили баню, до утра остывать будет.

Белка попыталась сесть. Темнота не полная, всего лишь густой сумрак. Банька у младшего хродова семейства хорошая, новая, недавно построенная. Окошко есть, причем, не пузырное, а с настоящим стеклышком. Крошечное, в пядь по диагонали, отдушинка скорее, чем окошечко. Но кое-что видать. И все равно Белка не заметила Свитти, лежащего рядом. Тоже повязанного по рукам и ногам, правда, с незаткнутым ртом. Сначала натолкнулась на что-то мягкое под боком. Сначала думала — матрас. Большой какой-то очень. Но присмотрелась и поняла: не одна тут. Испугалась, подтянулась ближе — дышит. Слава святым. Потолкала — никакого эффекта. Крепко спит.

А вон и кувшин из-под медового с зерновкой пойла — возле его ноги. Исхитрилась, подползла, ткнула посудину — пустой, покатился. Белка его до дна не допивала. Она всего один глоток успела проглотить и один во рту подержала. Но так, она знала, зерновка тоже действует, причем, быстро. Даже быстрее, чем через желудок. Под языком всасывается. Серьезное средство, выращивать ее нарочно — перед городским законом грех. Тайком в лечу собирают, она даже знает, где растет... Белка-то сообразила, зачем столько меда, в чем подвох, а Свитти откуда знахарские тонкости знать? Нахлебался хуже, чем деревенской самогонки, теперь дрыхнет.

Пнула Свитти еще раз — бесполезно. Если он весь кувшин допил, а доза там была смертная, хоть и рассчитана на ребенка, очнется он нескоро. Молись святым-словесникам, Белка, чтоб вообще проснулся. Хотя, нет. Можно не молиться. Если бы перебрал дозу, дыхание бы уже остановилось. Времени с обеда до вечера прошло часов шесть. Раз дышит, значит, жив будет…

Ну, история — как всегда. На кого-то надеяться глупо. Опять все надо делать самой. За себя и за того парня. Жаль, что сил почти нет, слова, потраченные еще у лога с живоволками, и так-то не восстанавливаются быстро, а с многократным вычерпыванием сил до донышка и еще глубже — вовсе неделю надо ждать. То есть, ничего сильного Белка применить пока не может. А слабое… Ладно, не будем о грустном. Слабое не поможет.