Рысюхин, помните свои шестнадцать? (СИ) - "Котус"

Так, что-то меня далеко унесло: начал убеждать сам себя, что не по дурости своей, а в силу навязанных обществом обстоятельство отдал двадцать пять рублей за чашку не самого лучшего кофе и кусок далеко не самого удачного торта, улетел же в рассуждения о том, когда и какой гостинец уместно будет передать главе Могилёвского дворянского собрания, чтобы он понял, что я его уважаю, но при этом не решил, что мне от него что-то надо. Но ценник всё равно чудовищный! В Минске в ресторанчике на Городском Валу полноценный обед обходится в полтора рубля! Пусть это со скидкой для сотрудников жандармерии, но ведь и с наценкой за положение близкое к центру столицы Великого княжества! Кофе с булочкой ближе к центру Минска мне тоже когда-то обошёлся в шокировавшие меня полтора рубля, но не двадцать пять же! И кофе там был лучше, причём не одна чашечка с напёрсток, а пусть небольшой, чуть больше чайного стакана объёмом, но кофейник! Так, пора прекращать эту сцену «провинциал бурчит по поводу столичных цен», а то начинаю себя чувствовать персонажем какого-то водевиля. Вон, и дед хихикает по этому поводу, поминая всуе какие-то стулья «из красного дерева, красивые, но очень уж дорогие». Нет, если на самом деле красивые, или если бы те кофе с тортом были хоть немного вкуснее!..

Так, опять! Надо отвлечься — вон, как раз, музыкальный магазин. Зайду гляну, есть ли в продаже моя новая пластинка и как её раскупают. Может, из инструментов или аксессуаров к ним что-нибудь присмотрю в подарок жёнам и для пополнения домашнего музыкального салона. Или тех же пластинок приличных куплю парочку, может же что-то найтись приличное и к моему вкусу подходящее? А то, боюсь, пока я тут ожидаю вызова, конфеты купленные испортиться могут, и я останусь без гостинца для девочек. Шучу, конечно, но в каждой шутке, как говорит дед, есть только доля шутки.

Пластинка в продаже была и довольно бодро продавалась. Не скажу, что расхватывали и дрались за последний экземпляр, а очередь стояла до соседнего квартала, чего не было, того не было. Но за четверть часа три штуки купили. Если немножко подумать и посчитать, то такими темпами — двенадцать дисков в час, сотня за день в одном магазине, в сутки по Империи должно продаваться десять тысяч штук, а всего тиража хватит на неделю. Но по одному магазину и по такому короткому промежутку времени ни о чём судить нельзя. И вообще, лучше не маяться дурью, а спросить у того, кто может знать точно. Тем не менее дельцам от звукозаписи звонить не хотелось, так что решил связаться с профессором Лебединским, он явно отслеживает, как расходится записанный им «Красавчик». Сказано — сделано.

— Доброго дня, профессор!

— О, Юра! Добрый-добрый! Вы не поверите — как раз собирался вам звонить!

— И по какому же поводу?

— По поводу некоторых ваших песен, разумеется! Например, про «Красавчика».

— И я вам примерно по тому же вопросу: хотел уточнить, что там с пластинкой? До того закрутился последний месяц, что даже некогда было поинтересоваться. Может, вы случайно знаете что-то?

— Ну, почему же «случайно», я внимательно слежу за процессом. Уже запущена печать дополнительного тиража, сто тысяч будет точно, а, возможно, и сто пятьдесят, но там уже нужно будет подписывать дополнительное соглашение. Но «золотым» и этот ваш диск тоже станет. А вам разве отчисления не поступали⁈ — заволновался в конце разговора профессор.

— Не знаю, дядя Валера. Мне все «музыкальные» отчисления на отдельный счёт поступают, это надо ехать в Минск, в банк, там брать выписку, а мне всё некогда. Да и лень, если честно. К концу года, чтобы его результаты подбить, съезжу точно, а раньше — не факт. Только если ещё какой-то большой проект сдуру затею.

Лебединский рассмеялся.

— Вы сейчас описали ситуацию, которую можно считать мечтой большинства моих знакомых: жить так, чтобы было лень съездить за деньгами в банк!

Отсмеявшись, профессор продолжил:

— Очень хотелось бы с вами увидеться, есть о чём поговорить, в том числе и с глазу на глаз, но в ближайшее время, увы, не получится: я сейчас довольно далеко от Могилёва.

— А как же студенты, сессия⁈ Или она уже закончилась?

— Ректорат пошёл мне на встречу, мои экзамены поставили в расписании первыми, так я что я уже «отстрелялся», а провалившиеся только в августе придут. Так что смог себе позволить приехать сюда.

— Если не секрет — куда именно?

— В Питер, в столицу. Здесь джазовый фестиваль проходит, «Белые ночи» называется.

«Ого! Тут вы нас обогнали!»

«В смысле⁈»

«В моём мире одноимённый фестиваль только в середине девяностых появился, лет на шестьдесят-семьдесят позже, чем примерно та эпоха, которая тут у вас сейчас».

— Вы не поверите, профессор, — вернул я собеседнику его фразу из начала разговора, — но я сейчас тоже в Питере. И при этом до вечера совершенно свободен.

— Да⁈ Какими судьбами, где именно⁈ Впрочем, это совершенно неважно, приезжайте сюда, здесь вас очень захотят увидеть!

— Судьбы простые — дела службы, к начальству вызвали. А нахожусь я сейчас в музыкальном магазине…

Я назвал адрес, на что Лебединский заявил:

— Отлично, это вам минут пятнадцать на извозчике! Тут на побережье летняя эстрада, но с на удивление приличным звуком.

— А кто и зачем меня там вдруг возжелает увидеть?

— Ну, как же! Меня сюда пригласили из-за двух ваших песен: «Осенний вальс», который здесь упорно именуют «джаз-вальс», а партию саксофона, что Маша выдала, разучивают наизусть. Ну, и «Красавчик» тоже в джазовой аранжировке вышел. И про автора этих композиций меня уже несколько раз спрашивали!

— Но я сейчас в мундире. Я там не буду смотреться белой вороной в форме гвардейского офицера?

— Ах, в этой. Ни в коем случае, я больше скажу: при желании вам даже найдётся, среди кого затеряться!

Я несколько секунд поколебался, потом подумал: а почему бы, собственно, и не съездить⁈ И, надо сказать, не пожалел: это был лучший вечер в столице вообще, не считая того, когда Маша меня благодарила за первую поездку ко двору, хотя там скорее ночь была. Единственно что не удалось уехать вовремя, потом развели мосты — зато посмотрел на это действо. А потом во дворец соваться уже поздно было, пришлось ночевать в гостинице и подниматься в шесть утра, чтобы в девять часов во дворце выслушать уже привычное «ожидайте вызова». Но это было утром, пока же, выходя из пролётки первым увидел отнюдь не профессора, а группу знакомых по балам у Императора молодых аристократов. Ну, и они меня заметили тоже.

— О, ваша милость, и вы тоже здесь!

— Разумеется! Не мог же я оставить вашу светлость на растерзание наглым балтийским чайкам!

Молодая виконтесса Семгина (через «е» и с ударением на «а», представительница младшей ветви рода Сёмгиных, такое вот разделение придумали когда-то её дед со своим старшим братом) рассмеялась:

— Ну, я рыбка достаточно крупная, чтобы не бояться чаячьих клювов! Скорее стоит опасаться рысьих когтей!

Примерно так же перешучиваясь поздоровался и с остальными знакомыми, включая, кстати, жениха этой самой Семгиной, который во мне конкурента совсем не видел, и правильно делал. Вообще здороваться пришлось со многими, плюс кое-кого кое-кому представлять, послужив чуть позже, когда публика достаточно разогрелась, своего рода мостиком между группами офицеров и придворных. Даже удивился, сколько у меня, оказывается, в столице появилось пуст ещё не связей, но уже контактов. Что там говорить: я от пролётки до эстрады, возле которой меня ждал профессор, добирался больше получаса, хотя исходя из расстояния идти там было минуты три, от силы — пять.

На организаторов фестиваля я, надо сказать, произвёл впечатление: и молодостью, и погонами, и боевыми наградами. Профессор, надо сказать, ожидал чего-то подобного, потому ни о чём своих знакомых заранее не предупреждал, и стоял, наслаждался эффектом. Ну, и моё обращение к нему как «дядя Валера» тоже не осталось незамеченным. Причём если изначально для меня, как для студента, это было лестно, но на грани фамильярности, то сейчас, по словам Лебединского, оно играло уже больше в его пользу, мол, если к тебе так обращается доверенное лицо Императора. пусть и не самое значительное, то это и тебя словно бы приближает к трону. Он ещё и подогрел интерес ко мне, заявив: