Королевская кровь-13. Часть 2 (СИ) - Котова Ирина Владимировна

— Кто-то слишком болтливой воспитал дочь, — с каменным лицом сказал Демьян.

— Да об этом весь Бермонт шепчется, — огрызнулся почтительно Ровент. — Вину я чувствую, мой король. Могу ли я чем помочь?

— Разве что молитвой, — покачал головой Демьян. — И верной службой своей.

Ровент поколебался.

— А те иглы, — сказал он, — что ты приказывал мне колоть себе до полудня, даже если будешь без сознания, сработали?

Демьян посмотрел на барона. Тот ответил угрюмым взглядом, и в нем увидел король и отблеск знакомой вины.

— После полуночи с тринадцатое на четырнадцатое мая узнаем, — ответил его величество.

Барон кивнул.

— Могу ли я сообщить об этом тем, кто виноват перед ней и тобой? — осторожно поинтересовался он. — Глядишь, если столько линдов будет молиться за успех дела, так и лучше все пройдет, а?

— Вы искупили вину, — напомнил Бермонт. Ровент выжидающе смотрел на него, и Демьян понимал: пусть в нынешнем состоянии Полины они не виноваты, но она своей милостью их всех из прозябания в лесу вытащила, и теперь они ей должны, и ее благополучие — их забота. И это хорошо, чем больше причин для верности, тем лучше. И потому он кивнул. — Сказать можешь. Поддержка не помешает.

И теперь ярмарочная площадь заполнялась шатрами берманов, которые ждали полуночи. А в линдах и стар и млад собирались на службы в честь королевы. Собирался и клан Бермонт — и леди Редьяла в первых рядах. Замок Бермонт пустел, потому что все чада и домочадцы уходили на службу в Храм Всех Богов.

И хорошо. Тише будет в замке — никто не помешает случайным словом или праздным любопытством.

Так тягостно медленно шло время, так не по себе было Демьяну, что он еще раз спустился в подземную часовню. Он не стал больше тревожить отца — хотя чувствовал себя медвежонком, жаждущим прижаться к большому сильному боку, чтобы ему сказали, что все получится. Он взял с собой корзину с хлебом и мясом, морсом и плодами, и пообедал там, у алтаря, прижавшись к нему спиной, вдыхая запах яблок и мхов и вспоминая, как они обедали и ужинали здесь с Полиной. А затем его мысли потекли все дальше и дальше в прошлое.

Вспомнилось ему, как ребенком еще спускался он в часовню с отцом. Тогда Бойдан Бермонт казался ему, малышу, гигантом, и когда отец брал его на руки, казалось, что поднимал высоко-высоко, в самое небо, и держал несокрушимо, как гора.

Здесь, среди мхов и огней, под взглядом Хозяина Лесов Демьян много лет назад впервые почувствовал скалу, уходящую корнем своим глубоко под землю, ощутил силу, исходящую от алтарного духа, мягко обволакивающую его, словно благословляющую. Видел он тень бога, отвечающую на молитвы деда, и ощущал его как большого отца-медведя, великого вожака, которому нельзя было не поклониться.

Первопредку Демьяна показали сразу после родов, а в годик, когда он уже мог цепляться за холку, отец с ним на спине медведем переплыл озеро на яблоневый остров и поклонился Михаилу наследником. Был с ними и дед, король Идьян Бермонт. Демьян этого почти не помнил, как не помнил деда, который умер, когда ему было три.

Часть берманов с возрастом все больше уходили в леса и лесные имения, все больше становились нелюдимыми. Отец говорил, что так бывает у тех, кто не нашел любовь в семье — звериная часть натуры звала на волю, и не было рядом той, кто могла бы остановить его. Поэтому берманы и были вполне свободны во встречах и половой жизни до брака — женились они на всю жизнь, а как ошибешься, как не ту или не того выберешь?

Бабушку Октьялу Демьян помнил куда лучше. Она была еще строже и добродетельнее матери, и пусть все берманы чадолюбивы, он уже во взрослом возрасте осознал, что она была больше королевой, чем бабушкой и матерью.

И этим он был похож на нее. Был больше королем, чем мужем. Хорошо, что ему удалось это понять и немного выправить баланс.

Когда дед стал пропадать в охотничьих угодьях клана Бермонт, хотя было ему всего-то под пятьдесят, он оставлял страну на принца Бойдана, запрещая следить за ним или искать его. Но после первого снега дед обычно возвращался, заросший и еще более одичавший, чем ранее — а в тот год не вернулся. Пока обеспокоились, пока решили нарушить приказ — он все же был действующим королем — и поискать, — прошло время. И нашли Ильяна Бермонта в медвежьем облике в топи, всего искореженного, посреди взрыхленного, кое-где вставшего стеной болота.

Там же при расследовании вскрыли и засекли почти сотню недобрых духов, топников-болотников, переродившихся духов воды и земли, и зачистили болото. Но короля, принявшего свой последний бой, это уже спасти не могло.

Бабушка Октьяла была жива до сих пор — она ушла в линд своего брата Фестерн, который располагался куда севернее Ренсинфорса, основала школу для девочек, слала подарки членам семьи. Виделись они с внуком три раза в год — на ее день рождения, на его и в памятную дату похорон деда.

Вспомнилось Демьяну, как ощущал он-медвежонок и замок большим старым медведем, мудрым и внимательным. Как играл с варронтами, что с удовольствием носили его на спине. Как отец лет в шесть отвез его к Медвежьим горам и познакомил со Статьей — и какое потрясение Демьян испытал, когда большая медведица, матушка-медведица после зова отца распахнула глаз размером с огромное озеро, и мягко, приветственно заурчала, приоткрыв пасть-ущелье, разделившую гору-голову на две части. Благословила.

Помнил он и теток, сестер отца, которые ушли невестами в другие кланы. Тетки тоже были воспитаны как примерные берманские женщины, которые скидывали свою покорность как шкуру, только когда облачались в шкуру звериную. Его подростком всегда завораживала эта двойственность в женщинах — ярость и покорность в каждой из них.

Мама Редьяла тоже была строгой, но она была с юга Бермонта, из клана Нермент, из предгорий, где летом бывало даже жарко, дышали ароматами луга и мед был особый, душистый, тысячетравный. Отец мать любил, и она его любила, и от нее, в отличие от бабушки, шло тепло, и посмеяться она могла за закрытыми дверями, там, где не нужно было быть величественной королевой и примером для страны. Жаль, что кроме Демьяна не было у них еще детей — он, окруженный взрослыми, воспитываемый, как все берманы, в строжайшей дисциплине, обучаемый подавлять звериные инстинкты и агрессию, сам слишком скоро стал взрослым. Нет, были у него и друзья из клана Бермонт и дружественных кланов: Хиль, Ирьян, другие мальчишки, ставшие основой гвардии, — но все они были детьми вассальных семейств, среди которых он всегда был первым, лучшим, умелым и сильным. Даже когда он рычал в раздражении: «не поддавайтесь мне!». Даже когда они действительно привыкли, что ему не надо поддаваться.

Не это ли стало причиной его бесконечной самоуверенности? Возможно, будь у него братья и сестры, не отягощенные вассальной и инстинктивной иерархией, возись они вместе, дерись и мирись, как в доме родителей того же Свенсена, и самому Демьяну это бы пошло на пользу?

Он всегда был лучшим. И в школе — а мать строго следила, чтобы ему не завышали оценки только потому, что он принц. И в военной академии, которую закончил по специальности «военный инженер», когда уже отец погиб. Всегда и во всем он был прав, он был примером и предметом восхищения. Он не стал заносчив и высокомерен, это не кружило голову только потому, что самоконтроль тоже был на высоте, а мать и отец приучали к скромности и снисхождению к недостаткам людей, берманов и мира вообще. Да и звериная натура напоминала о себе и собственном несовершенстве, если случалось что-то пробуждающее охотничьи инстинкты или покушения на его территорию. Но он внутри всегда знал, что не может ошибиться. Не может поступить неправильно.

И выигранные им бои после смерти отца только укрепили это мнение.

Вновь вспоминал он и поездку в Рудлог — отец рано стал брать его в другие страны, чтобы сын учился дисциплине и там, где жили люди, не подчинявшиеся законам Бермонта, чтобы понимал, что с ним могут вести себя по-разному, и надо всегда сохранять хладнокровие и сдержанность, держать звериную натуру под контролем. Он помнил старших сестер Поли: величественную и холодную Ангелину, в которой он сразу признал равную по силе и самоконтролю, мягкую и теплую Василину, которая ему понравилась красотой, уступчивостью и похожестью на берманских женщин так, что он поговорил с отцом о сватовстве — и отец обещал прощупать почву, — подростка-Марину, которая могла говорить только о своих обожаемых лошадях и собаке и имела застенчивый нрав и острый язык.