После развода. Уроки любви для взрослой девочки - Крынская Юлия

– Что скажешь, Люба? – откидывается Богдан на спинку сиденья.

– Ты красиво поёшь, – выполняю условие пари. – Но зачем было меня компрометировать меня перед всем вагоном?

– Ты считаешь, что все думают, что я тебя на секс своим пением развёл?

– А ты считаешь иначе?

– Я бы предпочёл, чтобы так думала ты. Вернее, уже мыслила в этом направлении.

– В плане? – вскидываюсь я.

– Если говорить на твоём языке, то мне приятно элементарно пробудить в тебе желание и выключить в тебе бабку-брюзгу, в чей образ ты вошла и никак не выйдешь. Неужели, для тебя так важны правила, которые придумали другие люди?

– Не знаю, просто ты взял меня таким нахрапом…

– Ещё не взял, – Богдан наклоняется ко мне и понижает голос. – Но, уверен, меня ждёт нескучное лето.

– Не вижу связи между твоими каникулами и нашей случайной встречей.

– Не бывает случайных встреч, Люба. И я тебе это докажу на практике.

Глава 4

Люба

Подобного рода разговоры смущают меня и щекочут нервы. Я не знаю, кто этот парень, с какой целью он решил взять меня на мушку. Может, он вообще брачный аферист. Но такому бы красавчику тогда впору окучивать богатых кумушек. При мне даже ценного ничего нет, кроме Гуччи.

Где он меня вообще высмотрел? Неужели просто так догнал, выхватил переноску и остолбенел от моей неземной красоты. Нет, я, конечно, хороша собой. После развода каждый день повторяю себе перед зеркалом, что я самая обаятельная и привлекательная. Но всё-таки не настолько, чтобы молодые красавцы бросались на меня аж со спины.

А, может, Богдан маньяк и нюх у него как у парфюмера, из известного романа Патрика Зюскинда. Нервно сглатываю, увидев себя бездыханной на лесной опушке в неглиже. Богдан склоняется надо мной и по-собачьи обнюхивает. Мама дорогая, и так же по-собачьи… Фу! От разыгравшегося воображения меня бросает в жар.

– Лю-ба! – окликает меня Богдан. – Женщинам вредно много думать. Морщинки появятся.

Мамочки, он смотрит на меня, как на добычу. Но до чего же хорошо! В голове Фрэнк Синатра убаюкивающе напевает «Убей меня нежно».

– Тебя отталкивают морщины? – Вспоминаю свои дефекты. Если да, то может рассказать ему про небольшие растяжки на животе? Божечки, что за бред в голову лезет?

– Отталкивают, обычно сами люди. Морщины тут ни при чём, зачастую внешность тоже.

– Тогда почему ты решил склеить меня? Чем плоха, например, та милая дама в цветастой панаме? Она не сводит с тебя взгляда. Или дело всё-таки в запахе?

– Во-первых, – усмехается Богдан, проигнорировав вопрос про даму, – уж правильнее было бы сказать не склеить, а увлажнить. И не говори, что ты не завелась от наших разговоров. Во-вторых, не в запахе, а в аромате. Запах – это нечто иное. Он может быть совершенно разным. Зловонным, например, а про аромат ты так не скажешь.

– Богдан, а ты кто? – спрашиваю в лоб.

– Человек, мужчина…

– Я не в этом смысле.

– А в каком?

– Ну не знаю… Певец, писатель, утрамбовщик пассажиров, подниматель пингвинов?

– То, как я тебя утрамбовал, так и не даёт тебе покоя, – смеётся Богдан, и я не могу не улыбнуться, такой у него тёплый и искренний смех. – Предположим, что ты угадала всё, кроме поднимателя пингвинов. Не доводилось.

– И что? Можно где-то купить и почитать твои книги?

– Они пока в голове.

– Хорошо. Но петь ты так не в школьном хоре научился?

– Нет. Но я не считаю себя хорошим певцом. Хотя меня весьма профессионально обучали пению. Концертов я не даю.

– Но обращался к пассажирам ты очень уверенно.

– Может, это потому, что я просто уверен в себе?

– Нет. Это что-то другое, – пытаюсь найти зацепку в киселе, в который превратился мой мозг после встречи с этим парнем.

– Мне нравится, как ты рассуждаешь. Кем ещё я мог бы быть? Какие мысли вертятся в твоей очаровательной голове. Ведь ты не просто так всю дорогу время от времени впадаешь в задумчивость.

– Может, я думаю о муже?

– Мимо.

– О детях?

– Если они и есть, то сейчас твои мысли не о них. Сама того не замечая, ты слишком внимательно меня разглядываешь. Что тебя удивляет, что привлекает, а что отталкивает во мне?

– Сначала, я поставила тебе клеймо – неандерталец.

– Мужчина может быть чуть красивее обезьяны.

– Дело не во внешности. Тут нареканий нет. Красивый, ухоженный до кончиков ногтей. Хотя тут всё противоречиво. Двойка тебе за поведение.

– Да? То есть мне не нужно было тебе помогать с сумками?

– Мне не нравится, когда посторонние мне тычут.

– Но ведь мы сейчас говорим друг другу «ты», и мир не перевернулся, а наоборот заиграл яркими красками. Тебе интересно со мной, ты тоже очень забавная…

– Обезьянка?

– С языка не сняла, но если тебе нравится, то могу тебя так называть. Вообще, забавная не всегда смешная. Это скорее симпатичная, интересная. Разве нет?

Ощущаю себя и правда мартышкой, с который беседует очень терпеливый зоолог.

– В тебе слишком много противоречий. Они немного напрягают.

– Что, например?

Руки Богдана не дают мне покоя.

– Те же ухоженные ногти никак у меня не вяжутся со сбитыми костяшки на правой руке. Кожа вроде как обветренная, но видно, что ты ухаживаешь за ней. Внешность актёра, а взгляд…

– С ногтями могу объяснить. Пунктик, привитый родителями с детства. Не вижу ничего плохого в чистых ногтях. Руки, как ты правильно подметила, у меня обветренные. Это потому, что последние два года я много проводил на… Воздухе. Независимо от погоды. Теперь лечу их. Представь себе, даже мажу кремом.

– Может, ты всё-таки как-то связан с пингвинами? Там, где они живут – холодно и воздуха с избытком.

– Лучше бы я эти два года поднимал пингвинов, – по лицу Богдана пробегает тень. – Ну а со взглядом что не так?

– Он у тебя жадный, голодный… И в то же время ты умеешь глянуть так холодно. Тот невоспитанный пацан, аж присел, когда ты на него зыркнул.

– И какие выводы?

– Ты едешь налегке, словно бежишь от кого-то или чего-то. От закона, например, – понижаю голос до шёпота. – Может, ты… Бандит-интеллигент?

Глава 5

Богдан

Люба-Любушка, если я тебе хоть что-нибудь расскажу о себе, ты сразу поймёшь кто я. Вы, девчонки, народ болтливый, моя тётушка наверняка рассказывала тебе про семью своей сестры. И как тогда ты посмотришь на меня, вспомнив мальчишку на своей свадьбе. Кате тогда меня «подкинули» родители. То, что она шла на свадьбу их не остановило, они нарядили меня по всей форме, и уже через три часа, я, краснея как маков цвет, вручал тебе в загсе букет цветов с загадочным названием ронолюнкусы. Но поцеловала ты тогда не меня, а Катю. Тебе было восемнадцать, а мне одиннадцать.

Я смотрел на тебя, как на богиню, спустившуюся с небес. Как же ты была хороша в белом, ажурном платье, подчёркивающем твои самые аппетитные места. Твой муж мне вообще не понравился, так как сразу превратился в моего соперника. В ресторане он целовал тебя под крики «горько», а я сидел за столом, стиснув кулаки.

Если я тебе сейчас скажу, что мой отец известный оперный певец, ты сразу смекнёшь, что я тот самый мальчишка, что пел на твоей свадьбе «Санта Лючия». Я здорово изменился за эти годы. Война же многое перевернуло в моём видении мира. А тогда на свадьбе я краснел, слыша за спиной разговоры:

– Хорошенький, как картинка.

– Да, такой прям куклёныш.

– Мальчик растёт обалдеть.

Моя тётушка, вручив тебе подарок, сказала, что у неё для тебя есть ещё один сюрприз – мальчик с голосом Робертино Лоретти. Я тогда упёрся и заявил, что спою, если только невеста поцелует меня. Ты, Люба-Любушка, согласилась. Думала, отделаться поцелуем в щёку. Это было моё лучшее исполнение, потому что я в тот день старался ради возлюбленной. Хотел достучаться до твоего сердечка.

Я считал, что выгляжу получше твоего жениха. Отец нарядил меня в смокинг, рубашку и брюки, купленные им в Америке для концертных выступлений и конкурсов, в которые меня охотно брали, пророча серьёзную карьеру.