Хорал - Харуф Кент

Она лежала в гостевой постели на спине, рука все еще была запрокинута на лицо – поза выражала великое страдание. Худощавая женщина, будто захваченная невыносимыми раздумьями, бездвижная, казалось, даже не дышала. Они остановились в дверном проеме. Свет тонкими лучами пробивался по краям занавесок, и через всю комнату до детей доносился запах мертвых цветов из вазы на высоком комоде.

– Да? – спросила она.

Не пошевелилась, не двинулась. Произнесла это почти шепотом.

– Мама?

– Да.

– С тобой все хорошо?

– Можете подойти поближе, – сказала она.

Они подошли к постели. Она убрала руку с лица и взглянула на них – на одного мальчика, потом на другого. В тусклом свете их мокрые волосы казались очень темными, а синие глаза – почти черными. Они стояли у кровати и смотрели на нее.

– Тебе не лучше? – спросил Айк.

– Ты не хочешь встать? – спросил Бобби.

Ее глаза казались стеклянными, будто ее лихорадило.

– Вы уже готовы к школе? – спросила она.

– Да.

– Который час?

Они посмотрели на часы на комоде.

– Четверть восьмого, – сказал Айк.

– Вам пора. Не стоит опаздывать. – Она едва улыбнулась и протянула к ним руку. – Поцелуете меня перед уходом?

Они наклонились и поцеловали ее в щеку, один за другим, быстрыми застенчивыми поцелуями маленьких мальчиков. Ее щека была прохладной и пахла мамой. Женщина взяла их руки и прижала на мгновенье к своим прохладным щекам, разглядывая их лица и темные влажные волосы. Мальчики едва могли вынести этот взгляд. Они стояли в неловком ожидании, склонившись над постелью. Наконец она отпустила их руки, и они выпрямились.

– Вам уже пора, – проговорила она.

– Пока, мама, – сказал Айк.

– Надеюсь, ты поправишься, – сказал Бобби.

Они вышли из комнаты и закрыли дверь. Снова очутившись на улице под ярким солнцем, пересекли лужайку перед домом, затем Рейлроуд-стрит и пошли по тропинке через заросшую сорняками канаву, железнодорожные пути и старый парк к школе. Придя на игровую площадку, они разделились и присоединились каждый к своей группке друзей, принялись болтать с другими мальчиками из своих классов, пока не прозвенел первый звонок и их не позвали на урок.

Гатри

Джуди, секретарша, разговаривала по телефону, стоя у стола перед кабинетом директора и делая пометки на розовом листочке. Короткий подол ее платья туго облегал бедра, она была в чулках и туфлях на шпильках. Гатри наблюдал за ней, остановившись возле ее стола. Вскоре она взглянула на него и закатила глаза, молчаливо комментируя то, что приходилось слушать.

– Понимаю, – сказала она в трубку. – Нет. Это я тоже ему сообщу. Я понимаю, о чем вы.

Она резко поставила трубку на подзарядку.

– Кто это был? – спросил Гатри.

– Мать.

Джуди сделала еще одну пометку в листочке.

– Что она хотела?

– Звонила насчет вчерашней школьной постановки.

– А что там было?

– Ты ее не видел?

– Нет.

– Стоит взглянуть. Хорошая.

– И что с ней не так? – спросил Гатри.

– О, там есть сцена, где Линди Рэйбёрн выходит в черной комбинации и поет соло. Звонившая дама полагает, что семнадцатилетняя девушка не должна делать такого на публике. Не в государственной старшей школе.

– Может, мне стоит взглянуть, – сказал Гатри.

– О, она была вся прикрыта. Не увидел бы ничего интересного.

– И что мать хотела от тебя?

– Не от меня. Она хотела поговорить с мистером Краудером. Но он занят.

– Где он? Я пришел пораньше, чтобы встретиться с ним.

– О, он тут. Но в том конце коридора.

Она кивнула в сторону туалетов.

– Я подожду в его кабинете, – сказал Гатри.

– Верное решение, – ответила Джуди.

Он вошел в кабинет и сел лицом к директорскому столу. Фотографии жены и троих детей Ллойда Краудера стояли на столе в медных рамках, а на задней стене висел портрет самого директора: сидя под дугласовыми пихтами, он держал в руках рогатую голову чернохвостого оленя. Соседняя стена была заставлена серыми картотечными шкафами. Поверх них висел календарь от школьного округа. Гатри разглядывал фотографию с оленем. Глаза животного были полуприкрыты, будто оно дремало.

Десять минут спустя Ллойд Краудер вошел в кабинет и тяжело плюхнулся на вращающееся кресло за столом. Это был крупный румяный мужчина с прядями светлых волос, аккуратно уложенными на розовой лысине. Он положил руки перед собой и взглянул через стол.

– Итак, Том, – начал он. – В чем дело?

– Ты говорил, что хочешь меня видеть.

– Верно. Говорил.

Он заглянул в список имен на бумажке, лежащей на столе. Лысина на свету сверкала, как водная гладь.

– Как мальчики? – спросил он.

– Нормально.

– А Элла?

– Тоже.

Директор поднял листочек.

– Вот он. Рассел Бекман. Судя по тому, что я вижу, ты завалишь его в первой четверти.

– Верно.

– Почему?

Гатри посмотрел на директора.

– Потому, – сказал он. – Он не работает, как требуется.

– Я не об этом. Я спросил, почему ты его валишь.

Гатри взглянул на него.

– Ведь, черт… – выругался Ллойд Краудер. – Все знают, что мистер Бекман – никуда не годный ученик. И если в него не ударит молния, таким и останется. Но ему нужен курс по истории Америки для выпуска. Это требование штата.

– Да.

– К тому же он взрослее. Он ходит на занятия с младшими. Он должен был закончить курс в прошлом году. Интересно, почему он так не сделал?

– Понятия не имею.

– Да, что ж, – сказал директор.

Они посмотрели друг на друга.

– Может, ему стоит сдать тест на соответствие среднему образованию? [4] – сказал Гатри.

– Ну же, Том. У нас тут проблема. А такие идеи меня только утомляют. – Директор перенес вес вперед, облокотившись на стол. – Послушай. Не думаю, что я прошу слишком многого. Просто будь с ним помягче. Подумай, что это значит. Мы ведь не хотим оставить его еще на год. Это ведь никому не на пользу. Ты хочешь, чтобы он вернулся на следующий год?

– Я ему и в этом году не рад.

– Никто не рад ему в этом году. Никто из учителей. Но он тут. Понимаешь, к чему я?

О, черт, снижай ему оценки, если хочешь. Припугни его. Но не нужно его валить.

Гатри взглянул на фотографии в рамках на столе.

– Это Райт тебе подсказал?

– Райт? – спросил директор. – С чего бы? Ради баскетбола?

Гатри кивнул.

– Черт, не такой уж он хороший игрок. Есть и другие, кто может забросить мяч в корзину. Тренер Райт никогда не обсуждал его со мной. Я говорю с тобой, потому что тебе придется учитывать последствия для всей школы. Подумай об этом.

Гатри встал.

– И, Том.

Гатри замер.

– Мне не требуются подсказки. Я пока еще думаю сам. Постарайся запомнить это.

– Тогда лучше скажи ему, чтобы он работал как полагается, – сказал Гатри.

Он вышел из кабинета. Его класс был в дальнем конце здания, и Гатри пошел по широкому коридору; вдоль стен выстроились шкафчики для учеников с приклеенными к металлическим дверцам листочками разноцветной бумаги, на которых были подписаны имена и слоганы, а над шкафчиками висели длинные бумажные плакаты с бравурными лозунгами спортивных команд. Ранним утром кафельные полы еще блестели.

Гатри вошел в класс и уселся за свой стол, вынул учебник в синей обложке, прочел конспект, который подготовил на сегодня. Затем достал оттиск экзаменационного листка из ящика стола, вышел с ним в коридор.

Когда он зашел в учительскую, Мэгги Джонс пользовалась копировальным аппаратом. Она обернулась и взглянула на Гатри. Он сел за стол в центре комнаты и закурил. Она стояла у машины и наблюдала за ним.

– Я думала, ты бросил, – произнесла она.

– Бросил.

– А почему снова начал? Нормально же справлялся.

Он пожал плечами.

– Все меняется.

– Что случилось? – спросила она. – Ты плохо выглядишь. Ужасно выглядишь.