Сиротка для врага. Огонь и Тьма (СИ) - Чертовских Ульяна

Следующей ночью всё повторилось снова. Едва я закрыла глаза, тот же шквал звуков обрушился на меня. Но на этот раз паники не было — лишь нарастающее любопытство. Я осторожно приподнялась, отбросила одеяло и, ступая босыми ногами по холодному полу, на цыпочках выскользнула из комнаты в коридор.

Звуки здесь стали другими, но не прекратились. Они были гулче, просторнее. И тогда я отчётливо услышала, как едва скрипнула дверь в самом конце коридора. Я тысячу раз проходила мимо и никогда раньше этого не замечала. А сейчас мой слух улавливал всё: скрип дерева, лёгкий стук щеколды, даже шуршание пыли на её поверхности.

К моему ужасу звуки не исчезли и, кажется, исчезать не собирались. Они преследовали меня повсюду — в столовой, в классе, на улице. Через несколько дней до меня наконец дошло: по необъяснимой причине мой слух невероятно, до неестественности, обострился. Теперь я могла, при желании, с лёгкостью расслышать, о чём шепчутся воспитательницы за закрытой дверью на другом конце здания, или уловить тихий разговор влюблённой пары на скамейке у дальнего забора.

Поначалу это сводило с ума. Мир превратился в оглушительную какофонию. Но постепенно я привыкла. Мой мозг научился выхватывать из этого шумового потока нужные нити, фильтровать информацию, концентрируясь только на том, что было важно. Я думала, что это предел, но едва я освоилась со слухом, как ко мне пришло новое умение — зрение. В одну из ночей я поняла, что могу без труда различать очертания предметов в кромешной тьме. Я могла передвигаться по тёмному коридору, не зажигая света, видя всё вокруг с размытой, но совершенно отчётливой ясностью, будто сквозь лёгкую дымку. Тьма перестала быть для меня непроглядной.

Не знаю, как одно связано с другим, но мой кулон, единственная ниточка, связывающая меня с прошлым, с родителями, о которых я ничего не помню, тоже начал меняться. Это была изящная фигурка рыси, отлитая из тусклого серебра, с гравировкой, имитирующей шерсть. Но главной его тайной всегда были глаза — два крошечных, отполированных до зеркального блеска янтарных камешка, которые казались живыми. И вот, когда моё зрение пронзило ночную тьму, эти камни загорелись. Не ярко, а приглушённо, как тлеющие угольки, будто в их глубине проснулась дремлющая сила.

В тот же момент я заметила перемены в собственном отражении. Мои глаза, всегда бывшие обычными золотисто-карими, стали цвета тёплого мёда и солнечного камня — точь-в-точь как у той самой рыси. А в моменты, когда мной овладевал гнев, в их глубине вспыхивали крошечные огненные искры, пугающие и завораживающие одновременно.

Однако перемены коснулись не только внешности. Во мне пробудилось что-то чужое, дикое. Я стала замечать, как по малейшему поводу во мне вскипает раздражение, а на привычные насмешки и тычки сверстников я теперь реагировала с внезапной, острой агрессией, едва успевая сдерживать порыв броситься в драку. А потом появились сны.

Они были настолько яркими, красочными и осязаемыми, что граница между явью и грёзами начала расплываться. В этих снах я оказывалась в другом мире — мире изумрудных лугов, древних лесов и воздуха, напоённого ароматом диких трав. Там я чувствовала себя на своём месте — уютно, спокойно и невероятно комфортно, как будто вернулась домой после долгой разлуки.

Иногда мне снились женщина и мужчина в роскошных одеяниях, расшитых причудливыми узорами, не похожими ни на что из того, что я видела в реальности. Рядом с ними резвилась маленькая девочка с роскошными локонами цвета спелого мёда. Я с болезненной уверенностью чувствовала, что она — это я. Они были семьёй — маленькой, светлой и безмерно счастливой. Отец, могучий и ласковый, подхватывал дочку на руки и кружил, а она визжала от восторга и страха, вцепившись в его плечи. Мать же чаще стояла в стороне, и её глаза, полные бездонной печали и нежности, смотрели на меня с такой любовью, что это тепло заполняло всё моё существо, согревая изнутри. Просыпаясь, я часто обнаруживала на щеках слезы — горькие слёзы по той жизни, которой у меня никогда не было.

Я окончательно ушла в себя, отгородившись от всего мира. Единственным спасением стал рисунок. Я рисовала сутками, как одержимая, покрывая листы призрачными пейзажами из своих снов, глазами той женщины и фигуркой рыси с горящими глазами.

Прошлой ночью мне приснилась она. Рысь. Гордая и величественная, она стояла на опушке леса, залитой лунным светом, и вся её поза выражала собранное, напряжённое ожидание. Её уши, увенчанные роскошными кисточками, вздрагивали, улавливая каждый шорох, а на самых кончиках этих кисточек вспыхивали и гасли крошечные искорки — точь-в-точь как в моих глазах во время приступов ярости. Внезапно кошка сорвалась с места и помчалась в чащу с такой стремительностью, что захватывало дух. Но в этот раз я не наблюдала за ней со стороны. Я сама и была ею. Это не она, а я чувствовала, как упругие мышцы играют под кожей, как воздух свистит в ушах, а земля пружинит от лап. Это я с невероятной, опьяняющей скоростью неслась сквозь лес, легко лавируя между стволами, и каждый мускул, каждое чувство было обострено до предела. Это было упоительное, дикое, всепоглощающее ощущение мощи и абсолютной свободы.

Я проснулась с твёрдой уверенностью, что эта мощь не осталась в мире снов. Моё тело стало сильнее, реакции — острее. Сегодняшняя стычка с Беловым, лишь подтвердила это. Раньше я ни за что бы не справилась с ним, но не теперь. Это осознание одновременно радовало и пугало до дрожи. А что, если в следующий раз я не смогу остановиться? Что, если эта агрессия, это дикое начало во мне вырвется наружу и натворит бед?

Сейчас, сидя на жёстком стуле в кабинете заведующей, под её тяжёлым, испытующим взглядом, я понимала это с предельной ясностью. Рассказать ей правду? Ни в коем случае. Какой адекватный, здравомыслящий человек поверит в истории об обострившихся чувствах, светящихся глазах и снах, в которых ты превращаешься в дикого зверя? Она решит, что я окончательно спятила, что у меня галлюцинации на почве стресса. Нужно было срочно придумать что-то правдоподобное, и я начала врать.

Я плела что-то бессвязное про то, что больше нет сил терпеть постоянные издевательства, про накопившуюся злость и отчаяние. Ссылалась на гормоны, на переходный возраст, на подростковый кризис, сама поражаясь, насколько гладко и убедительно могу сочинять.

В конце концов она махнула рукой, прерывая мой лепет, и принялась задумчиво барабанить длинными ногтями по столешнице.

— Вот что прикажешь с тобой делать? — её голос прозвучал устало. Я сидела, не шелохнувшись, впившись взглядом в узор на линолеуме. — Что ж, пожалуй, поступим так. Оформим тебе больничный, а пока будешь ходить к психологу. Думаю, он если даже и не сможет докопаться до сути, то хотя бы облегчит твоё состояние.

Я даже не удивилась, услышав этот вердикт. Кабинет психолога был для меня почти что вторым домом. Меня отправляли туда с завидной регулярностью, гораздо чаще, чем всех остальных воспитанников. Но сейчас меня это не угнетало. Наоборот, в этом был свой плюс. Вот только главный вопрос оставался открытым: стоит ли приоткрыть завесу тайны перед специалистом, или лучше пока хранить молчание, пряча свою странную, новорожденную сущность под маской обычной проблемной подростковости?

Глава 3

Арсений Петрович Воронов работал в нашем детском доме психологом, кажется, всю мою сознательную жизнь. Для многих из нас он был такой же неотъемлемой частью этого места, как потрескавшаяся краска на стенах или знакомый скрип половиц в коридоре. Он жил прямо здесь, в небольшой комнатке при кабинете, что всегда казалось мне странной и немного печальной жертвой — почему человек, не обделённый ни умом, ни обаянием, добровольно заточил себя в этих стенах?

Мне с юных лет не давал покоя вопрос: почему у такого человека нет семьи? Ведь не могло же быть, чтобы женщины не замечали его — высокого, статного, с военной выправкой, в чьей осанке и манере держаться чувствовалась скрытая сила. Даже сейчас, в свои пятьдесят с небольшим, он выглядел поразительно — будто время боялось тронуть его. Коротко стриженные тёмные волосы, без намёка на седину, всегда были безупречно уложены, лицо — гладко выбрито, а его неизменный тёмный костюм сидел безупречно, как будто только что из ателье.