Сиротка для врага. Огонь и Тьма (СИ) - Чертовских Ульяна

Но внешность была лишь обрамлением. Главной загадкой Арсения Петровича были его глаза — угольно-чёрные, глубокие, как ночное небо. И в их глубине, вопреки возрасту и, наверное, всем законам логики, продолжал жить мальчишеский, озорной блеск. Когда он улыбался, а делал это он часто, казалось, будто в комнате зажигается дополнительный источник света, тёплый и уютный.

Арсений Петрович был тем редким типом человека, чья доброта не была показной или профессиональной обязанностью. Она исходила от него естественно, как тепло от печки. Он был отзывчивым и, что важнее, по-настоящему понимающим. Не знаю, как он справлялся с другими, но для меня его кабинет был тихой гаванью, убежищем от бушующего вокруг моря сиротской жизни. После каждого разговора с ним на душе становилось заметно легче, будто с плеч сваливалась тяжёлая, невидимая ноша.

Визит был назначен на завтра. Эта мысль вызвала во мне двойственное чувство. С одной стороны, я обрадовалась отсрочке — у меня будет время хорошенько обдумать, стоит ли приоткрыть завесу своей странной тайны. За долгие годы между нами сложились тёплые, почти доверительные отношения, но сейчас во мне заговорил какой-то древний, животный инстинкт, шепчущий о скрытой опасности. Я ведь на собственном горьком опыте знала: всё необычное, всё, что выбивается из серой массы, наше общество встречает в штыки — со страхом, непониманием и агрессией. Лишь единицы способны принять иное, не пытаясь его сломать или высмеять. И мне всегда хотелось верить, что Арсений Петрович как раз из таких — из тех редких единиц.

Возвращаться в общую спальню я не спешила. Душный, пропитанный чужими запахами воздух, многоголосый гам и любопытные взгляды — всё это было мне сейчас невыносимо. Вместо этого я бродила по пустынным вечерним коридорам, где в сгущающихся сумерках плясали длинные тени. Здесь, в этой тишине, можно было наконец остаться наедине со своими мыслями, такими же беспокойными и хаотичными, как эти тени на стенах.

Мои соседки по спальне, наверняка, уже вернулись с учёбы и теперь, собравшись в кучу, с жаром обсуждали сегодняшний инцидент. Обычно мы существовали по принципу «параллельных прямых» — я их, а они меня предпочитали не замечать. Но сегодня всё было иначе. Сегодня я стала центром скандала, объектом всеобщего внимания. Они не упустят возможности утолить своё любопытство, засыпав меня потоком едких и бестактных вопросов. А ведь меньше всего на свете мне сейчас хотелось оправдываться, врать или пытаться объяснять то, что и самоё меня повергало в ужас и смятение.

— Огнева, вот ты где, а я тебя обыскалась, — из-за поворота коридора показалась знакомая фигура нашей воспитательницы, Марии Ивановны. Её лицо, обычно спокойное, сейчас выражало лёгкую озабоченность. — Ольга Фёдоровна велела переселить тебя в отдельную комнату.

— Боится, что покусаю кого-нибудь? — во мне, словно горячая волна, нарастало раздражение. — Так передайте, пусть не переживает. Я не кусаюсь, — я произнесла это с вызовом, хотя внутри уже не была так уверена. После сегодняшнего инцидента во мне поселилась тёмная, незнакомая сила, и я не могла ручаться, что она снова не вырвется наружу, особенно если кто-то особо навязчивый попадётся под горячую руку. Перед глазами даже мелькнул образ самой едкой из моих соседок, Кати, которая постоянно вела себя так, будто искала повод для конфликта.

— Не шути так, — строго сказала Мария Ивановна, но в её глазах читалось скорее беспокойство, чем упрёк. — Всё же тебе лучше пожить отдельно ото всех. Хотя бы до тех пор, пока не стабилизируется твой эмоциональный фон. Иди собирай вещи. Не затягивай.

Сборы заняли не больше десяти минут. Вся моя жизнь умещалась в один потертый чемодан и рюкзак. Я перекочевала в комнату в самом конце коридора — небольшую, аскетичную, с двумя железными кроватями, застеленными казёнными одеялами, двумя тумбочками и простым деревянным столом у окна. Вот и вся обстановка. Пахло пылью и одиночеством. Прямо как в больничной палате. Обычно эту комнату использовали для редких гостей или проверок, но теперь она стала моим временным пристанищем. «Может, оно и к лучшему? — подумала я, оглядывая голые стены. — По крайней мере, с лишними расспросами приставать никто не будет».

Единственное окно выходило в пустынный двор, где на облезлой детской площадке под присмотром нянечки резвились младшие воспитанники. Их беззаботный смех, весёлые визги и крики долетали до меня приглушённо, словно из другого измерения. Как же я им сейчас завидовала — ни тревожных мыслей, ни груза странностей, ни этой грызущей неизвестности. А ведь когда-то и я была такой же, верила в чудо, провожая до ворот ребят, которых наконец-то забирали в семью. Провожала и с замиранием сердца верила, что когда-нибудь настанет и мой день, будет новый дом, свои родители и своя, не казённая жизнь. “Вот и дождалась», — горько усмехнулась я про себя. — Целые хоромы заимела”.

Всю ночь я ворочалась, тщетно пытаясь уснуть. Простыня сбивалась в комок, одеяло душило. Главный вопрос вертелся в голове, как навязчивая мелодия: открыться перед Арсением Петровичем или нет? Перебирая все «за» и «против», я в конце концов пришла к решению — рассказать. Он всегда был единственным человеком, с которым я могла не таясь поделиться даже самым сокровенным. Я твёрдо знала — всё, что происходит в стенах его кабинета, навсегда остаётся между нами. Мне невероятно повезло, что среди этого казённого мира нашёлся человек, которому можно было излить душу, не боясь быть осмеянной или непонятой. Не знаю, что бы я делала, не будь он всё это время рядом.

Не успела я, наконец, провалиться в тяжёлый, беспокойный сон, как оглушительно прозвенел будильник. Усилием воли заставила себя подняться с кровати. Мельком глянув на свою измученную физиономию в зеркало над тумбочкой, поплелась умываться. Опоздать на завтрак всё же не хотелось. Каково же было моё изумление, когда в дверь постучали, и на пороге появилась нянечка с подносом в руках.

— Ого! С чего такие почести? — я не скрывала удивления, наблюдая, как она расставляет на столе тарелки с овсяной кашей и ломтиками чёрного хлеба.

— Не знаю, чего ты там такого натворила, но заведующая распорядилась некоторое время кормить тебя в комнате. Чтобы ты, значит, как можно меньше встречалась с другими детьми. Так что радуйся, Огнева, теперь у тебя есть персональная обслуга, — она весело подмигнула, оставляя меня наедине с внезапно свалившейся «привилегией».

Эта ситуация заставила меня внутренне напрячься. С одной стороны, не так уж и плохо получать пищу с доставкой на дом, как говорится. Мне не очень-то хотелось сейчас видеть осуждающие взгляды или отвечать на колкие вопросы. Но с другой стороны… такая изоляция наглядно показывала, что меня теперь официально считают «проблемной», нестабильной, почти что заразной. Отмахнувшись от навязчивых мыслей, чтобы лишний раз себя не накручивать, я быстренько позавтракала и отправилась в кабинет психолога.

Честно признаться, я сильно волновалась, идя по знакомому коридору. Сердце бешено колотилось, а ладони стали влажными. Как Арсений Петрович отреагирует на мою исповедь? Сочтёт ли бредом? Но я твёрдо решила — рассказать всё, без утайки. Уж он-то точно не станет называть меня сумасшедшей.

— Ирэна, входи, — раздался его спокойный, бархатный голос из-за двери сразу после моего робкого стука.

— Здравствуйте, Арсений Петрович. Как вы каждый раз угадываете, что это именно я? — я несмело улыбнулась, переступая порог и ощущая, как знакомый аромат кофе и старой бумаги окутывает меня, как безопасное одеяло.

— Очень просто, — он отложил в сторону книгу и посмотрел на меня своими тёплыми, проницательными глазами. — Твой стук нельзя перепутать ни с чьим другим. Он у тебя особенный, — Мужчина радушно улыбнулся, а меня после его слов словно теплой волной с ног до головы окутало. Он всегда замечал такие мелочи. — Присаживайся, — он указал на моё любимое глубокое кресло у окна, а сам разместился в своём кресле напротив. — Рассказывай, как твои дела? Давненько мы не виделись.