Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

– Тебе же не нравится в школе, – небрежно говорит Ангустиас.

– Нравится, когда мы смотрим фильмы по моим любимым книгам. – Фелиситас хмурится еще сильнее.

– Ну да, – Ангустиас бросает взгляд на дочь, – точно. Сегодня был день «Вечного Тука» [8]. (Фелиситас кивает.) Я понимаю, прости. (Выражение лица Фелиситас смягчается.) Знаешь что? Когда это путешествие закончится, мы устроим киновечер. Экран будет поменьше, но, по крайней мере, тебе не придется сидеть за партой на жестком стуле.

– Путешествие? – Фелиситас разворачивается, забирается коленками на сиденье и смотрит поверх подголовника. Сзади лежит большой синий чемодан с дыркой, заклеенной серым скотчем, а на нем черный чемодан поменьше с болтающимся сбоку брелоком в виде летучей мыши. Зубцы молний крепко прижимаются друг к другу, изо всех сил стараясь не уступить одежде, готовой вот-вот вырваться наружу. Сверху водружен Пепе, их увядающий дьявольский плющ, ремень безопасности обмотан вокруг керамического горшка. Ну а за водительским сиденьем еще и эта надоедливая незваная гостья.

Фелиситас садится обратно и поправляет ремень безопасности. Она вновь хмурит брови.

– Многовато вещей для выходных.

– Мы уезжаем не на выходные, – говорит Ангустиас и подмигивает ей. Фелиситас вскидывает голову. Незваная гостья пожимает плечами.

– А на сколько? – Фелиситас едва слышит свой вопрос, заглушаемый колотящимся сердцем.

– Навсегда, – отвечает мама.

Фелиситас непроизвольно улыбается. Ангустиас замечает это редкое явление, и на ее губах тоже появляется улыбка, однако быстро исчезает. Фелиситас снова хмурится.

Ничто не может обрадовать ее больше, чем возможность навсегда покинуть Оук-Хилл, штат Арканзас, но она же не вчера родилась. Она прекрасно знает, что есть масса вещей, о которых стоит позаботиться, прежде чем обычным пятничным утром срываться с места и отправляться неизвестно куда, чтобы начать новую жизнь. И об этих вещах ее мать, скорее всего, даже не подумала.

– А как же работа? – подает голос незваная гостья. – Спроси-ка ее.

Фелиситас чувствует раздражение. Спасибо, конечно, но она вполне способна образумить свою мать.

– А как же твоя работа? – спрашивает Фелиситас.

– Я отправила им электронное письмо, в котором вежливо сообщила, что увольняюсь.

– Ты не можешь так поступить! – восклицает Фелиситас.

Ангустиас пожимает плечами:

– Однако я это сделала. Все в порядке. Зарплату мне выдали в понедельник.

– А что с квартирой? – интересуется незваная гостья.

Фелиситас бросает на нее косой взгляд.

– А что с квартирой?

– Я вернула ключи и отдала деньги за этот месяц, – отвечает Ангустиас. – Слава богу, я не подписала договор аренды. Но задаток мне не вернули. Глупо было рассчитывать.

– Что насчет школы?

– В школу ты непременно продолжишь ходить.

– Но где?

– Там, куда мы приедем.

– А куда мы едем?

– Сейчас? В Грейс.

– Останови, ма…

Фелиситас выпрыгивает из припаркованной машины, и ее рвет прямо под плакатом «Возвращайтесь скорее!», обозначающим границу Оук-Хилла. Она поднимает голову, читает надпись и в ответ на призыв выплевывает остатки ланча.

Плакат прав. Им скоро придется вернуться, если мама все-таки одумается и поймет, что лучше не бросать работу с приличной зарплатой. Интересно, есть ли секретарские вакансии в Грейс? Сможет ли Ангустиас претендовать на какую-нибудь из них? Позволят ли ее коллеги оставлять Фелиситас в комнате отдыха или сажать за рабочий стол, когда школа закрыта на каникулы или из-за плохой погоды? Разрешит ли новый мамин босс приходить попозже, когда Фелиситас будет опаздывать на школьный автобус?

Скорее всего, нет, ведь доверие еще надо заслужить. Они в очередной раз станут приезжими чужаками.

А школа? Поднимет ли новая школа шум, узнав о ее прошлых прогулах? И где они будут жить? Смогут ли позволить себе хорошую квартиру, без вони и ржавых труб?

Вернувшись в машину, Фелиситас задает матери все эти вопросы. И ее снова начинает тошнить, когда на каждый Ангустиас отвечает «не знаю».

– Не смотри на меня так! – говорит Ангустиас, выпрямляя спину и приподнимая подбородок. – Я не знаю, потому что это не имеет значения. Мы едем в Грейс, но это временная остановка, пока я не пойму, где мы действительно останемся.

– Почему Грейс? – спрашивает Фелиситас, хотя догадывается об ответе.

– Там живет Abuelita Ольвидо… жила. – Голос Ангустиас срывается на последнем слоге, и на долю секунды Фелиситас чувствует, как в горле зарождается смешок, но такая реакция будет чересчур жестокой и подозрительной. Фелиситас крепко сжимает губы и надеется, что мама примет это за попытку не заплакать. Но в этом нет необходимости. Ангустиас слишком занята – сама изо всех сил старается сдержать слезы и не отрывает глаз от потолка машины. – Abuelita Ольвидо ушла из жизни сегодня утром, – произносит она, собираясь с духом. – Ты понимаешь, что это значит?

– Конечно. Мне десять, а не пять.

Ангустиас кивает. Кивок сводит на нет ее старания сдержать слезы. Она мгновенно превращается в гору скорби, по которой текут соленые жгучие реки.

Фелиситас очень редко видела маму плачущей. И почти всегда слезы так или иначе были связаны с Ольвидо. Разговор по телефону, письмо, старый предмет, пробуждающий воспоминания. Все, что напоминало об Ольвидо, и вести от нее самой неизменно нарушали беззаботное существование Ангустиас. Потому Фелиситас и поняла, что Ангустиас любила Ольвидо. Конечно, это казалось странным и бессмысленным. Но Ангустиас плакала, когда ей было не все равно. Она не плакала, когда их выселили из дома в Теннесси, когда ее уволили в Луизиане, когда она узнала, что ее парень в Нью-Мексико ей изменяет. Ангустиас уверяла, что ее это нисколько не волнует.

«Все это абсолютно неважно, пока мы вместе, здоровы и счастливы», – всегда повторяла Ангустиас после особенно неприятных событий. Фелиситас полагает, что когда дело касается Ольвидо, это правило не работает. Особенно теперь, когда Ольвидо ушла из жизни.

Фелиситас прекрасно знает, что значит «уйти из жизни». Мистер Кэмпбелл, их ближайший сосед в Редпойнте, штат Оклахома, все ей рассказал, когда она спросила, почему так много людей, одетых в черное, заходят в его дом. «Они пришли на мои похороны», – спокойно объяснил он.

Миссис Рид, миссис Томпсон и другие покойники, с которыми Фелиситас уже успела столкнуться, настойчиво пытались объяснить ей, что значит умереть, даже после того, как она сообщала, что хорошо разбирается в этом вопросе. Старики любят объяснять, она это рано поняла, а мертвые старики особенно настойчиво добиваются, чтобы их объяснения были услышаны, – вероятно, потому что это почти невыполнимая задача. Они могут говорить и подавать какие угодно знаки, но близкие их не услышат. Даже не повернутся в их сторону. Они просто будут шептать имена своих дорогих усопших и проводить пальцами по их лицам, увековеченным на фотографиях, оставляя разочарованных мертвых в полном одиночестве. А Фелиситас, испытывая жалость к покойникам, вежливо предоставляла в их распоряжение свои уши, глаза и понимающее сердце.

Со временем Фелиситас научилась давать смерти самые разные объяснения – прямые и косвенные, научные и религиозные. Однако ее мама не может этого знать. Фелиситас никогда не обсуждает с ней свою способность видеть духов. Она боится, что Ангустиас начнет беспокоиться о ней или, что еще хуже, вообще не придаст этому значения.

И уж точно ни при каких обстоятельствах нельзя рассказывать Ангустиас о том, что – а точнее, кого – она видела в то утро. Случившемуся нет никакого подходящего объяснения: ни прямого, ни косвенного, ни научного, ни религиозного.

Фелиситас, как обычно, проснулась рано, чтобы сварить маме кофе, причем Ангустиас считает, что дочь делает это из любви. Она права, но лишь отчасти. Готовя ей кофе каждое утро, Фелиситас крадет немного для себя. Без сливок и сахара. Она не любит заглушать горчинку, которая ощущается в горле и вызывает приятное покалывание в кончиках пальцев.